Сказать солидно и крепко “честное мужское”?... Тоже мне мужчина! Только что лил слезы, как девчонка...
Крылышки со звездочкой золотисто блестели на краю стола. Винька дотянулся, положил их на ладонь.
– Папа, я... вот... крылышками и звездой... – Он постеснялся сказать “клянусь”. Но прочно сжал кулак. Крылья были – те, которые берег и укреплял для летчиков отец. Звезда – та, на которую любили смотреть Винька и Глебка.
Отец понял. И опять посадил Виньку на колено.
– Ладно, пристегни их снова... Кобуру и портупею, так и быть, тоже забирай.
– Ага... Да разве в кобуре дело...
– Понимаю. Но все-таки...
– Папа, а вот ты сказал про Глебку: “Поумнеешь и сам решишь”... Разве как я решу, так и будет?
– Кто знает... Может быть.
– Но ведь в
4
Скоро пришла мама. И началась обычная вечерняя жизнь: ужин, разговоры о том, о сем. Что буфет Ивана Тимофеевича оказался рухлядью и отдавать за него четыреста рублей – безумие, лучше добавить еще двести и купить новый. И что папу продержат на аэродроме не больше двух недель, ему пора возвращаться в техникум, этого требует партком. Что Людмиле пора искать новую квартиру, пока она со всем семейством не съехала в “этой халупе” на дно оврага... Ну и так далее.
Но Винька не считал, что его разговор с отцом закончен. Когда мама ушла на кухню, а отец прилег на кровать, Винька устроился сбоку.
– Папа... Ты вот сказал, что я беспокоился о друзьях. Ну да... Но главным-то образом я боялся за себя. Что не вырасту.
– Ну, это тоже понятно.
– А как ты думаешь, я вырасту?
– Теперь-то уж обязательно.
– Я тут... по правде говоря, тоже не только о себе тревожусь. Если не вырасту... тогда кто на Кудрявой женится?
– Здрасте! Насколько я помню, ты собирался жениться на соседке Варе!
– Это во втором классе было! Теперь-то ясно, что она меня ждать не станет...
– Здравая мысль... Но потом ты говорил, что не будешь жениться вовсе.
– Я это тоже... потому что маленький был. А сейчас понимаю: когда вырасту, придется, наверно...
– А что, у вас с Кудрявой такая любовь?
– Ну... любовь не любовь, а все-таки... Папа, хорошо, если операция пройдет нормально. А если Кудрявая останется с такой ногой? Куда она тогда денется в жизни, одна-то?
***
– Дед, – сказала Зинуля, – значит, операция прошла нормально? Раз ты... раз Винька женился не на Кудрявой? Или... – Глаза у нее испуганно округлились. У Вовки тоже.
– Нет-нет, – успокоил Винцент Аркадьевич. – Никаких “или”. Все было хорошо. Но это отдельный рассказ.
Три плюс три
1
Кудрявая вернулась только в октябре. Гипс у нее с ноги сняли совсем недавно, и ходила Кудрявая осторожно. Однако не было уже никакой хромоты.
Кудрявая сделалась выше ростом и будто постарше. Хотя почему “будто”?
Виньке при первой встрече даже показалось, что Кудрявая поглядывает на него свысока. И слушала Винькины речи и рассказы она с чуть заметной снисходительностью. И отвечала коротко.
Но дело было, видимо, в том, что они отвыкли друг от друга.
Учились они теперь в разных школах, виделись реже. И казалось даже, что не очень-то друг другу нужны.
И наконец Винька испугался. Неужели так и угаснет их прежняя дружба?
Он сделал решительный шаг. Сбежал с последнего урока, пошел к женской школе и дождался, когда у Кудрявой кончатся занятия. И они пошли к ее дому, как прежде.
И стенка, которая начинала расти между ними, сломалась.
Теперь Винька опять провожал Кудрявую домой. Не каждый день, однако часто. С уроков он, правда, больше не сбегал, Кудрявая терпеливо ждала его у своей школы. Или заходила за Винькой сама.
И снова были хорошие вечера у печки и всякие рассказы. Только одним полушубком Винька и Кудрявая уже не укрывались, неловко было почему-то. И одеваться Кудрявой Винька уже не помогал. Да и незачем. Она же здоровая, не то что прежде.
Зато Винька откровенно рассказал Кудрявой все про духа Тьмы, про Ферапонта и Рудольфа, про свое участие в представлении, про бой на пустыре. Про пистолет он тоже рассказал. А потом признался и в своем вранье про ночевку в библиотеке. И как это вранье исправил.
– Глупый ты, Винька. Ну, правда, глупый, – шептала рядом Кудрявая, и в шепоте ее слышалось, что Винька не глупый, а герой.
Короче говоря, все сделалось как в прежние времена.
А в начале декабря к Виньке домой пришел незнакомый мальчишка. Кругловатый, в очках, чуть постарше Виньки. Постучал в дверь, встал на пороге, снял запотевшие очки и спросил, здесь ли живет Винцент Греев.
– Ну... да. Живет... Это я... – Винька ощутил странное беспокойство.
– Ты ведь был летом в лагере “Ленинская смена”?
– Был. А что?
– Говорят, ты был другом Глеба Капитанова?
– Я... был. А что?
– Да ничего, – вздохнул мальчишка. Еще раз протер концом шарфа очки. И надел. – Я его брат.
Винька повел себя глупо. От растерянности, от какой-то тяжкой неловкости он съежил плечи и пробормотал:
– Ты, наверно, за очками пришел?.. Я... конечно, я виноват. Я хотел их еще летом принести... Я их сейчас отдам. Только одно стекло я для телескопа взял, но я сейчас выну и вставлю, это быстро...
– Да причем тут очки? – тихо сказал Глебкин брат. – Я про них и не знал... Оставь себе. У нас еще есть, тоже Глебкины... Я на тебя посмотреть хотел...
Винька стоял, опустив руки. Это – от смущения. Но можно было, наверно, понять, что он показывает: “Вот он я. Смотри, если тебе надо”. Глебкин брат переступил большими валенками, поглядел мимо Глебки.
– Ну ладно... Я пойду.
Тогда Винька испугался. Вцепился в его рукав.
– Куда же ты пойдешь! Если ты... брат...
Они стали друзьями. Втроем. Винька, Кудрявая и Владик Капитанов. На долгие годы. Кудрявая привязалась к Владику так же, как к Виньке.
– Это называется “любовный треугольник”, – со знанием дела вставила Зинуля. Вовка шепотом сказал, что она дура. Они слегка подрались. Винцент Аркадьевич растащил их и продолжал рассказ:
– В любовном треугольнике бывают всякие ревности и страсти. А здесь все было чудесно. И все были счастливы, когда Кудрявая вышла за Владика.
– А почему не за тебя? – въедливо сказала Зинуля.
– Потому что мы с Кудрявой подружились еще раньше и были как брат и сестра. И вообще детская дружба не всегда оборачивается любовью. Это разные вещи.
– А что лучше? – спросила Зинуля.
– Это когда как... Трудно сравнивать.
– Дружба все-таки лучше, – заметил Вовка.
Тогда Зинуля в свою очередь шепотом сказала “дурак”. И они чуть-чуть не сцепились опять.
– Если бы я женился на Кудрявой, не известно еще, какие бы у меня были дети, – разъяснил Винцент Аркадьевич. – Может, вместо дочки Клавы родился бы сын. Как у Владика и Кудрявой. А тебя тогда вообще не оказалось бы на свете.
– Вот уж этого совершенно не может быть! – заявила Зинуля.
– А женился я на Галочке Соколкиной, с которой Кудрявая подружилась в девятом классе. И ни разу в жизни об этом не пожалел... Жалею только что Галина Степановна не дожила до той поры, когда появилась на свет ее внучка. Которая в общем-то девица неплохая, хотя порой бывает вредновата...
– Не порой, а часто, – сумрачно вставил Вовка Лавочкин.
– Сам такой... Дед, а Кудрявая... она сейчас где?
– В голосе Зинули было понятное опасение.
– Она в Москве. Живет с детьми и внуками. А Владик... он уже там, где и Глебка. Что поделаешь...
***
Винька ни разу в жизни не сказал Владику, что Глебка приходит к нему. Есть тайны, с которыми не делятся и с лучшими друзьями. К тому же, Владик мог обидеться: почему Глебка появляется у Виньки, а у него, у брата – нет... А может быть, Глебка встречался и с братом, а тот об этом тоже молчал...
Во взрослые годы Глебка приходил не так часто, как раньше. Но и не редко. Обычно по ночам, когда Винцент Аркадьевич был один и ему хотелось поговорить. И они вспоминали детство. И профессор Греев делался в те минуты снова мальчишкой...
После восьмого класса – уже не ребятишки, но и совсем еще не взрослые, Винька, Кудрявая и Владик гуляли за городом по лужайкам и перелескам и вышли на железнодорожное полотно.
Между шпалами росли ромашки. По стороном лежал болотистый луг. Через шпалы проскакала большая ленивая лягушка.
Линия была не совсем заброшенная, но поезда здесь ходили редко. Скорее всего, рельсовый путь вел к торфяным разработкам. Они были за горизонтом, оттуда иногда тянуло едким дымком.
Винька, Кудрявая и Владик пошли по линии. Ребята шагали по рельсам, а Кудрявая между ними, по шпалам. Она держала мальчишек за руки.
Сбоку от рельсового полотна торчал столбик с полустертыми цифрами. Винька пригляделся.
– Смотрите-ка! “Нос утри”! Как на нем! – И он вынул из кармана бочонок лото с числом 33. Винька всегда носил его в кармане. У них троих бочонок был вроде талисмана. Символ “тройственного союза”.
– Мальчишки, а давайте спрячем его где-нибудь здесь! – вдруг загорелась идеей Кудрявая. – А когда будем совсем старые, когда нам исполнится тридцать три, придем сюда и отыщем! А? И тогда хоть на минутку сделаемся такими, как сейчас!
– Давайте! – обрадовался Винька. – А то я устал такать его, все боюсь, что потеряю.
– Мне тридцать три исполнится раньше, чем некоторым недозрелым, – ворчливо напомнил Владик.
– Вот тогда и придем! – заявила Кудрявая.
Спрятать бочонок решили в щели фундамента каменной будки. Будка была то ли трансформаторная, то ли водопроводная, ее давно забросили. Она темнела в десяти шагах от рельсов “по пояс” в кустах цветущего осота.
Отыскали среди гранитных блоков подходящую расщелину. Завернули бочонок сначала в листок из Винькиного блокнота (он в нем записывал свои стихи), потом в платочек Кудрявой и наконец в сухой лопух. Затолкали в щель. Присыпали землей – потом здесь вырастет трава.
– А не разрушат эту развалюху через какие-то годы? – опасливо сказал Винька.
– Поживем – увидим, – отозвался Владик. До тридцати трех лет (даже до его, Владькиных) была еще вечность.
2
– Ее не разрушили? – спросил Вовка.
– Не знаю...
– Разве вы не достали бочонок? – почему-то обиделась Зинуля.
– Не пришлось.. Когда нам шел четвертый десяток, Кудрявая и Владик жили уже в Москве. А я один не хотел идти к старой будке. Гулял в тех местах иногда, видел рельсы (они совсем поржавели), но до будки не дошел ни разу.
– А почему? – шепнула Зинуля.
– Почему, почему... По кочану.
– А теперь? – осторожно сказал Вовка.
– Что теперь?
– Наверно, уже можно сходить? И посмотреть, там ли бочонок.
– А оно вам зачем-то надо? – усмехнулся Винцент Аркадьевич.
Зинуля и Вовка ответили разом:
– Конечно!
Заброшенная железная дорога лежала на другом конце города. Вернее, за городом. И сейчас, через полсотни лет, место это было пустынным, незастроенным. Слева, в километре, темнели корпуса старой, неработающей ткацкой фабрики, справа за лугом синело водохранилище Литейного завода.
Полотно дороги сохранилось. Рельсы местами были сняты, но полусгнившие шпалы лежали на месте. Правда, они не похожи были на зловещие тени – того же цвета, что и земля. Прямо на них кое-где росли одуванчики.
Винцент Аркадьевич, Зинуля и Вовка пришли сюда до полудня. Сначала добирались на трамвае, потом на автобусе и затем еще шагали пешком. День был не самый лучший для прогулки – пасмурный, с дыханием близкого дождика. Иногда проглядывало и солнце, но все равно в воздухе висела зябкость. Ни у кого, однако, не было мысли отложить этот поход.
Пошли по шпалам. Винцент Аркадьевич посередине, Зинуля справа, Вовка слева. Молчаливые. Было тихо. Звенели комары (“враги человечества”!) И несмотря на пасмурность летали над заросшими шпалами белые бабочки.