Востоков Станислав
Московский зоопарк
Записки служителя
Схватка с судьбой
Давно я мечтал попасть на работу в Московский зоопарк. То есть не просто в такое место, которое называется заманчиво — «зоопарк», а чтобы обязательно в Московский. И было это непременным условием моей мечты. Ни на какие уступки я своей мечте идти не собирался. Или Московский или никакой. Только так и надо обращаться с судьбой — твердо! Без обиняков и виляний.
И своего я добился. Посмотрела на меня судьба и решила, что возиться со мной — себе дороже.
Плюнула она на меня и сделала это летним августовским и, как обычно говорят, прекрасным днем. Я вышел из Московского зоопарка, нежно неся ключ от своей комнаты, которая теперь у меня там была.
А судьба думала:
— Ладно, отыграюсь на нем в следующий раз.
И отыгралась. А я, временно выигравший у судьбы, шел по летней Москве и нес в кармане московскозоопарковский ключ. Нежно.
Первое лицо
Первое лицо, увиденное мной в Московском зоопарке, было лицом небритого Миши — работника по уходу за снежными козами. И за целый год моей работы здесь это лицо так и не побрилось. Хотя и нельзя сказать, чтобы отпустило бороду. Оно умудрялось как-то сохранять это промежуточное состояние небритости с помощью одного ему известного секрета.
Лицо это стало моим талисманом. Помогало и подбадривало меня весь год. Увидев меня, лицо махало издалека рукой и спрашивало:
— Ну как, устроился?
Задавало оно этот вопрос даже через год работы, когда я уже собирался увольняться, и как будто ничего другого и знать не желало. Однако из вежливости пред лицом, я всегда отвечал, что устроился и в доказательство махал веником и покачивал тазиком с кормом в руке.
Лицо радостно кивало и, оглядываясь, бежало к очередному мусорному ящику, из которого извлекало бутылки, чтобы затем сдать в приемный пункт.
Лицо это было глухо на одно ухо, а потому, возможно, сведения о моем устройстве до него так и не дошли.
С грустью я думал об этом через год, покидая Московский зоопарк, и очень опасался, что вот сейчас из толпы посетителей появится Миша и спросит:
— Ну что, устроился?
Про рога и копыта
Когда я шел работать в Московский зоопарк, мне, собственно, было все равно с кем работать, если это не змеи, потому что часто они бывают ядовиты. Эта ядовитость всегда меня отпугивала, и я пенял им: зачем порядочным людям яд? Если яд есть, значит и характер у них — не сахар, потому что они этот яд используют. Этот факт и держал меня в стороне от змей, хотя, говорят, из яда и лекарства делают. Не знаю, не доверяю я этому. Зачем делать лекарства из яда? Не стал бы я такое лекарство принимать. Ядовитое. Что им можно вылечить? Подозрительно как-то.
А вот с другими работать, конечно, можно. Если это только не тигры. Уважаю я тигров. Хозяин тайги. Привык он быть в ней хозяином, а потому вряд ли потерпит, чтобы я вокруг него с веником ходил и кости подметал. Да и не мои ли кости в следующий раз будет подметать новый работник, если тигру что-то не по-хозяйски, не по-его покажется. У тигра разговор короткий. Раз — и все. Был такой Стасик, а теперь нет. Вон — косточка тазовая валяется. То ли его, то ли коровья, теперь уже не разберешь.
Нет не любою я тигров, хотя, конечно, уважаю.
Ну и медведей я уважаю. Тоже хозяин тайги.
Только как эти два хозяина тайги вместе живут и хозяйствуют — не понятно. Может у них две разные тайги? А может они в разные дни хозяева?
Лапы у медведя большие, как лопаты. Когти — как плуг. Такими лапами пахать можно. Нет, не пошел бы я к медведям в смотрители. Смотреть бы пошел, а в смотрители — нет. Тут не смотритель, тут надсмотрщик нужен. С винтовкой.
Глазки у медведя маленькие — не все, что думает он, в них помещается. Значительная часть за ними остается. В мозгу. Остается, остается, а потом как выйдет лапомаханием и откусыванием! А глазки все такие же — маленькие. Будто и не он это лапами машет и откусывает.
Козлы. Ну что ж, козлы — люди мирные. Траву едят. Бородой машут. Рога вот у них, конечно. Но, как говориться, у кого из нас нет недостатков? У меня — есть. Хотя рогов — нет.
А лучше — лошади! Что может быть красивее лошади! Красивее лошади может быть только дикая лошадь. И не просто дикая лошадь, а с фамилией. Лошадь Пржевальского. Правда, особенная у нее красота — тяжелая, сбитая, степная, рассчитанная на дальние расстояния. Лицо у нее восточное, с узким разрезом глаз, потому что живет в Монголии.
Вот к ним-то я и хотел устроиться.
Буду, думаю, ухаживать за подобной красотой. И лошади будут меня за это любить, потому что рогов и когтей у них нет.
Но начальник отдела млекопитающих сказал:
— Мест сейчас на «лошадях» нет. На «снежных барсах» есть — не хочешь ли туда? Правда, там больше месяца никто не выдерживал.
— Нет, — говорю, — не хочу. Зачем мне туда, где больше месяца никто не выдерживал? Я на год хотя бы!
И пошел в птичий отдел устраиваться. Потому что там тоже рогов нет.
Про пиканье
Не думал я, что в птичий отдел устроюсь. Но так всегда — не думаешь, не думаешь, а оно и сбывается, то самое, о чем не думал. А вот куда то, о чем мечтал, девается — не понятно.
Опомниться я не успел, как оказался в клетке с негодующе пикающим золотым фазаном. Как я здесь в клетке оказался? Леший его знает, да еще и фазан. Пикающий. Не понимал я, как вообще можно так злобно пикать? Как можно злобу выражать таким пикающим голосом? Пиканье существует для другого. Для призыва цыплят матерью-курицей. Пикают, если боятся. А этот пиканьем запугивает. Нападающе пикает. Хотя с таким оперением можно и не пикать.
Боевое оперение у золотого фазана. Как у рыцаря на турнире. Шлем золотой солнечные блики во все стороны мечет. Брюхо синее с алым, словно цвета дворянского рода. Щеки серебряные, будто кольчугой прикрыты. А главное — хвост. Хвост — меч. Острый. Алый. Одним видом сразить может. Лапы тонкие, крепкие, со шпорами. Прямо — рыцарь. И вдруг — пиканье.
— Не может быть у рыцарей пиканья! — сказал я. — Иди отсюда!
И прогнал дворянина в другой угол, чтобы подметать не мешал.
Зеленый павлин
Красив зеленый павлин! Просвечивают через его зеленое оперение — индийские джунгли, сочные плоды и заросли бамбука. Неверно думать, что это синий павлин, только перекрашенный. Нет! Не только. Зеленый мощнее. Грудь у него шире, лапы крепче и шея выше. Гордая у него шея, а на ней сидит голова гордая и хохол на ней гордый. Не такой как у синего — ровный и аккуратный. А — набекрень хохол. Залихватский. Поглядишь на такой хохол и не пойдешь к павлину в клетку. Даже на остальные гордые шею, грудь и ноги смотреть не станешь.
А главное — нрав. Подлый. Много в этом нраве нападения и драчливости. Засмотришься на изумрудный хвост. А там на конце каждого пера — луна. И взгляда оторвать не можешь. Кажется, что множество этих лун плывет в зеленом небе павлиньего хвоста. Заглядишься, а хозяин хвоста, как подпрыгнет и даст в дыхало, чтобы на хвост без спросу не смотрел. А ты огреешь павлина веником на прощанье и бежишь вон из клетки. А сам про луну на конце каждого пера думаешь. Зачем она ему с таким характером? С красивыми всегда так.
Зверь-монал
Есть у нас в зоопарке моналы. Посетители подходят к их клетке с табличкой и начинают искать, кто же такие моналы? Что за зверь? Не козел ли? Однако никого не видно внутри. Ни козла, ни кого другого. А зверь — монал — сидит себе в углу, и смотрит на других, невидимый. Куст кустом. Только головой иногда крутит с хохолком черным и крыльями поводит серыми, с пятнами желтыми. Потому что он — птица.
Жирафовый дом
Есть у нас в центре зоопарка здание оранжевое. А в оранжевом здании есть оранжевый жираф. То ли здание под него строили, то ли жирафа уже потом под дом заводили. Неизвестно.
Однако выходит жираф Самсон каждое утро из дверей и кланяется. Я-то сначала думал: здоровается. А потом понял: низка ему дверь оранжевого дома, потому кивает Самсон каждый раз, выходя на прогулку. Тесен стал дом жирафу. Жмет.
Но как привыкаем мы к старым шапкам, так и Самсон с домом сроднился. Перевели его бывших соседей — жирафов — на новое просторное место, а оранжевый Самсон так и живет одетый в свой оранжевый дом, как в шапку. И кажется, каждый раз, выходя на прогулку, ее вежливо приподнимает. Я-то думал: здоровается, а оказывается — вход низок. У жирафа-то шея вон какая! Поневоле кланяться начнешь.
А где бегемот?
Все, в зоопарк приходящие, сразу спрашивают:
— А где у вас тут бегемот? Почему нет бегемота?
А бегемота нет. И начинаешь себя очень неудобно чувствовать по поводу такого упущения, будто это ты бегемота из Африки не привез. А посетители укоризненно качают головой:
— На что же у вас тут смотреть, если бегемота нет? Не на обезьян же.
— Почему не на обезьян? — отвечаешь. — Как раз на обезьян. Они ведь тоже из Африки. И бегемота там, наверное, видели.
Родственники
И отправляется народ в обезьянник. А там за стеклом различные наши родственники сидят — макаки, гиббоны, а главное — гориллы. Люди начинают в стекла стучать и лица обезьянам корчить. А те смотрят и думают:
— Что же такое наши родственники хотят сказать? Не здоровьем ли интересуются?
И подходят к самому стеклу, улыбаются, чтобы показать, что здоровье — ничего, Бог милует.
А посетители за стеклом этому радуются и начинают еще сильнее лица кривить.
Тогда обезьяны отворачиваются от стекол и говорят друг другу:
— Нет, не здоровьем они интересуются. Лица корчат. Потому что невоспитанные.
И воспитанно выходят на улицу.
Сколько нужно слонов?
Я все думал: сколько слонов Московскому зоопарку в самый раз? Один? Два? Или больше? Потому что зоопарк все-таки не какой-нибудь, а столичный, и слон — зверь не последний. Подходят они друг другу — столичный зоопарк и непоследний слон, потому что оба — главные.
А оказывается, их в зоопарке — шесть! Во как! Шесть непоследних слонов в главном зоопарке. От этого парк даже как-то еще столичнее делается, еще непоследнее. Не в каждом зоопарке шесть слонов!
Четыре африканских и два индийских. А ведь еще и для других животных место хватило! Например, для лисиц.
А слоны, видимо, думают:
— Вон сколько нас здесь собралось! В столице. Наверное, больше нигде не осталось.
Ан нет, осталось. Еще один слон в зоопарке Сан-Диего живет в Америке. Сам видел. По телевизору.
Глубина
Увидел я как-то в Московском зоопарке бассейн с огромными голубыми окнами, через которые можно прямо в синюю глубину посмотреть:
— Кто же там плавает?
Стал я всматриваться в синюю глубину и ничего кроме этой глубины не видел. Уж не глубину ли тут показывают? Вон, мол, какая глубокая у нас глубина тут и какая синяя!
Совсем глаза уже выкатил, и вдруг мелькнул мимо окна силуэт, махнул ластами и ушел в синь.
— Батюшки, — подумал я, — кто же это?
— А вы на табличке прочитайте! — посоветовал голос из-за спины.
Послушал я голос из-за спины и прочитал на табличке рядом с окном: «Калифорнийский морской лев».
— «Калифорнийский морской лев» написано! — ответил я голосу.
— Ну! — отозвался тот.
— А в бассейне-то кто? — спросил я.
— Как кто? — не понял голос. — Калифорнийский морской лев.
— Враки, — не поверил я. — Львов я видел. Они с гривой — желтые. А тут глубина одна синяя. Ее тут показывают.
И пошел дальше.
Про чай
Устроился я работать в птичий отдел в Московском зоопарке. На фазанью кухню. Рядом попугайная — там для попугаев еду готовят, а наша — фазанья. Попугайная в хорошей комнате находилась, а наша в кишке какой-то. Кишка эта — как коридор, но выход с одной стороны. Поэтому и жизнь у нас на фазаннике была какая-то коридорная, неуютная. Ни чаю толком попить, ни пообедать. А чай в зоопарке — не последнее дело. Многие в зоопарк вообще приходят, только чтобы чай пить. Попил чай до шести часов и домой — ужинать. Вахтеры, например. Иногда только в окошки смотрят, чтобы кто чужой в зоопарк чай пить не прошел. Потому что это большой секрет, что в зоопарке все только чай пьют, а не работают. Его знать кому попало нельзя.
Два человека
В птичьем отделе работают два человека. Эмма Ивановна и Женька Маленькая. Они точно к своим именам подходили. Эмма Ивановна такая же большая и сильная, как ее имя. У нее нога на два размера больше чем у меня и рост — метр девяносто. А Женя Маленькая — совсем крохотная, Эмме Ивановне по пояс. Ей все спецовки, которые для работы в отделе выдавали, — велики. Ни одна не подходит, как пальто в ногах путается. Поэтому она в своем свитере ходит. И Эмме Ивановне спецовки тоже не подходят, но в другую сторону — коротки.
Вот так и живут у нас в зоопарке два человека, одному все спецовки велики, другому — коротки.
Может, поэтому и нет больших друзей в Московском зоопарке, чем Эмма Ивановна и Женька Маленькая.
Обеих жизнь обделила, одну недостачей, другую излишеством. Вот поделилась бы Эмма Ивановна с Женькой Маленькой, и стали бы обе нормальными людьми, которые в спецовки вдеваются.
Однако не выйдет такого, потому что это изобилие и недостача даже в фамилиях отмечены. Эмма Ивановна у нас Быкова, а Женя — Тишкина. Что уж тут добавлять?
Любовь и палка
Есть у нас зеленый павлин, он Женю очень любит за ее рост и потому с нею драться все время хочет, постоянно высматривает:
— Где там у нас Женя Тишкина? Не идет ли?
И ногами нетерпеливо переступает. А на ногах — шпоры.
А Женя павлина совсем не любит и поэтому к нему всегда с палкой заходит.
— А ну я сейчас тебя! — кричит.
А павлин человеческого языка ведь не понимает, но на палку глядит с уважением и думает, наверное:
— Чего это Женя Тишкина сегодня с палкой пришла? Так — подрались бы, а с палкой — не выйдет. Палкой ведь и по голове получить можно.
А пока павлин думает, Женя залетит быстро в клетку, корму на пол сыпанет мимо кормушки и обратно бежит, пока павлин нападать не передумал.
А он смотрит печально вослед Жене и нехотя идет кушать, потому что любит Женю, но без палки. Какая же с палкой любовь?
Гну
Живут у нас в Московском зоопарке антилопы-гну. И вправду все какие-то гнутые — с загнутыми, словно велосипедный руль, рогами. И снаружи они гнутые и изнутри, потому что характер у них — как пружина. Сидит внутри, сидит, а потом… как распрямится! И давай гну от этой распрямившейся пружины подскакивать и взбрыкивать по всей клетке! Только ноги в разные стороны. И скачет, пока завод не кончится. А как кончится, тогда служитель Серега быстро к ним забегает, сена кинет охапку, мусор соберет и — назад, пока гну снова скакать не начал. А-то попадешь под горячую ногу и потом всю жизнь будешь согнутым ходить, как гну.
Борька
Шел я как-то мимо клетки с антилопами-гну и удивлялся, какие они все черные! И сами как чернила и характер — чернее не бывает. Уж такой черный характер, что гну лаять научились — как дворовые собаки. Казалось бы, зачем антилопе лаять? Ан нет, идешь рядом с клеткой с пустым ведром, а антилопа гну по имени Борька бежит рядом и брешет, и брешет. Мол, зашел бы ты в клетку, я бы тебя рогами пощекотал, а так с пустым ведром рядом любой ходить может. Ну уж это — дудки! Не пойду я к Борьке в вольеру. Потому что у него характер черный и сам он черный. Но однажды усмотрел: черный-то гну — черный, а хвост-то у него белый! На самом кончике! Значит, еще не все потеряно! И зовут этого гну — «белохвостый»!