— Пойдем, дойдем! Лампасе сладкий, чай китайский! Побалую тебя!., й
В чистой горенке у лавочника, где Охроменко облюбовал себе логово, он усадил Кешку за стол и начал угощать его' чаем и сластями, Кешке было неловко, он
обжигался горячий чаем, который хлебал из блюдечка, но Нопфекты весело хрустели под его зубами, а мягкий пшеничный калач исчезал с невероятной быстротой.
Сначала Охроменко- молчал и солидно пил чай, посапывая и дуя в блюдце. Но после второй чашки он искоса поглядел на Кешку и словно' невзначай сказал:
— Нынче я уеду в город, малый.
Кешка оживился:
— Один?
Охроменко взял в pyifjf отставленное блюдце, обмакнул в чай конфетку и не торопясь ответил:
— Нет, возьму с собой команду...
Он отхлебнул из блюдца и стал обсасывать конфетку, но глаза его с боку впились в Кешку и весь он насторожился.
Кешка заерзал на лавке.
— Надолго
жилой солдат делил компанию с шустрым светлоглазым ;и светловрлоеым мальчишкой.
В| горенке было; тихо, маленькая лампочка слабо освещала стол, отражаясь огнями в самоваре и чашках и оставляя углы в мягких сумерках. На хозяйской полевике плакал ребенок и чей-то бабий голос уныло тянул:
— Ну-у, дитятко!.. Ну-же!..
Внезапно Охроменко грузно поднялся с лавки.
— Напился?—отрывисто' спросил он Кешку.
Тот торопливо отодвинул чашку и мотнул головой.
— Ну, ступай домой. Дела "у меня до городу-то.
Кешка вылез из-за стола, по
— Да я изо всех сил стараюсь!—встрепенулся Охро«-меико.
— Ладно, ладно... Только', пожалуЩ зря ты все это. Никаких красных поблизости здесь нет. Ты это от усердия, ОхроменкО...
— Так точно', от усердия!.. На счет красных, так беспременно воны тут где-нибудь бродят...
~ Ну, ну, ищи!..
В назначенное время Кешка легко н беспечно бежал на поляну. В бурой траве уже ожили пострелы, поблескивая своими крупными бледньпш чашечками, а на склонах лиловел багульник, радуя пришедшей весною, помолодевшей землею и отрадою, что приходит с Концом апреля.
Кешка впитывал в себя эту десятую весну свою, с Которой, знал он, придет обычное деревенское оживление. Он складывал в уме, что вот уже, на близкие лужки МОЖНО' коней гнать в ночное, а за узеньким озерцом, наверное пожелтевшая земля выбросила нежным полевой лук. Он деловито соображал, что скоро-скоро мать погонит его кружиться на гнедке по вспаханной полосе, волоча поскрипывающую борону, и будет он покрикивать по-мужицки па лошадь, а вечерами, в избе, мать станет ладить ему паужин как работнику, который натрудил спину за день-деньской и которого нужно ублаготворить.
Легкие, привычные мысли нее с собой Кешка, скользя меле тихими, нарядными соснами. Словно крылья выросли за его плечами, так легко и радостно было нттн в ясном и ласковом безмолвии леса.
Выйдя на полянку, Кешка оглянулся и хотел крикнуть.’ Но' кто-то тихо окликнул его:
— Тише, Кешка!..
И рядом с ним вынырнул Митрофан Большедворский.
— MinpoxaJ—вскрикнул Кешка, не умея сдержать радостного: удивления.
— Да ц^лчн ты, оглашенный! — сердито зашептал Митрофан!—Ведь за тобой солдат от самой деревни подглядывает.
— Солдат?—Кешка изумленно' вытаращил глаза, в которых еще не угасла радость солнца и встречи с Митрофаном.
— Постой!.. Молчи!..—зашептал Митрофан и припал к земле.—Вон он .меж дЬсен-то!..
Кешка оглянулся и увидел вдали осторожно пробирающегося меж соснами, прячущегося за ними и поглядывающего- по сторонам, солдата. В коренастой, нескладной фигуре и в желтой шапке его Кешка по-чуял что-то знакОмю-е.
— Охроменко?^—оторопело сообразил он.
Но солдат притаился где-то за сосной и пропал.
-Митрофан потрогал Кешку за ногу и тихо сказал:
— Влипли мы с тобой... Ты слушай, паря: тебе: беспременно надо в деревню обратно- пробраться. Да такс
1
, чтоб солдат не доглядел. Там батьке моему да Тетс-рины'м братованам скажи... Ты только запомни хоро-шепьКо: пушшай они за пулеметами глядят. Они поймут, они знают в чем тут штука... Не перепутаешь?
— Нет!—тихо, но- зшерешго ответил Кешка,—ые перепутаю.
— И еще, Кеха... как что в деревне случится, ты гони сюда. Да только- помни—теперь за тобой следить будут, ежели доследят—ни тебе не сдо-бровать, да и нам Кой-кому не ладно- будет...
— Я понимаю!—тревожно заронил Кешка и поглядел в ту сторону, где сторожил солдат. Фигура того мелькнула где-то дальше меж сосен. Видимо, солдат, потерял Кейту из виду.
Митрофан перевернулся с боку на бок и осторожно вытащил из-за голенища ичиго-в отточенный нош.
— На вот тебе, в тальниках прутьев для^ду нарежешь. Авось, обманешь соглядатая-то. А теперь иди, Кеха,- потихоньку по р-еЛке на сопку. Да виду не по-
г
* /
называй, что чуешь за собой солдата... Иди, Коха, дело, брат, шибко серьезное... ты не робей только!
— Да я не робею!—нерешительно протянул Кешка, и где-то в его маленьком сердчишке дрогнула впервые за его короткую неомраченную жизнь жуткая тревога.
— Я пойду...
— Ну, валяй!.. Не оглядывайся!..—приободрил его Митрофан и осторожно пополз куда-то в сторону.
Кешка дернулся с места и пошел, минуя поляну, по полевому склону пригорка.
Давешние беспечность и легкость отлетели от него. Словно' гири повисли на нотах, и так тяжко стало' идти. А сзади чудился кто-то' крадущийся, кто хитро притаился меж соснами, стережет и готовит какую-то' беду.
Кешка. знал, что ему нельзя отлядываться, что должен он нтти по-прежнему легко и беззаботно, словно нет за ним, там, сзади стерегущего, жадно' подглядывающего человека. Кешка чувствовал, что как только он оглянется и тот, идущий сзади, поймет, что Кешка увидел его^ то случится что-то страшное, пугающее.
И, однако, его тянуло' оглянуться. Порою он приостанавливался и так хотелось взглянуть назад, убедиться, что там нйкого нет, что страшное миновало! Но Кешка превозмогал это желание и шел вперед.
Там, где подъем на сопку стал круче, Кешка передохнул свободнее. По склону росли кусты багульника и КешКа стал нырять меж ними, теряясь в их пахучей чаще. Отсюда он смог уже безнаказанно оглянуться назад. Но там, позади, он не увидал никого.
Радость обвеяла Кешку: «Отстал проклятый!»—подумал он.
Он сел на склоне. Вдали в зыбком воздухе яснели еще обнаженные бурые рощи, темнели пашни, избо-роздившие ровными размеренными полосами землю.
и
Белела, пропадая в излучинах, речка, а" дальше за рощей' чернели гумна и кой-где бродил скот.
И видя^ вокруг себя CBCie, привычное, родное, Кешка стряхнул с себя недавнюю отсрочь. Он повеселел. Он вскочил на ноги и, Играя ножом, который поблескивал на солнце, пошел по сопке, пробираясь к склону, туда, где в мягкой, влажной долине, меж тальников бежала речка.
VI ,
Утром, почти на рассвете, Кешку разбудил необычный шум на дворе. Сначала он пи.чспо не мог сообразить и хотел было кинуться из избы посмотреть—чего это расшумелись в такую рань. Но в избе никого уже не было, со: двора неслись отрывки громкой брани и бабий вой, и в памяти* внезапно: встало вчерашнее: встреча с Митрофаном, крадущийся Охроменко и потом, позже, торопливая, тайная передача старику Боль-шедворсксму поручения Митрофана. Кешка поспешно обулся и вылез 'в окне прямо в огород на задах избы. Оттуда он пробрался к амбарчйку, влез на вышку и сквозь щель взглянул ВО' двор, откуда неслись разро-ставшиеся крики, брань и вой.
У крыльца стояли офицеры, окруженные Охромеп-кой я группой солдат. Перед ними меж солдатами стояли с ту го- связанными за спиду руками, оборванные, без шапок старик Большедворский и один из Тете-рпиых. У ворот толпились бабы и ребятишки и несколько мужиков, оттесненные солдатами, а три бабы бились и ревели и все порывались вперед К офицерам: старзоса Болыпедвсрская и две молодухи Тетерипых.
Охроменко- тыкал волосатым кулаком в бороду старику Бо-лыиедБорскому и яростно кричал. Офицеры покуривали папироски и вполголоса переговаривались меж собою, щ Семен Степанович видимо- прислушивался й' брани Охромеики.
— Тьг, гадина челдонская, говори, коли тебя спрашивают!—Кричал Охроменко, наступая на старика.— Зачем ты коло- пулеметов шлялся? Зачем ты, стерва, посты разглядывал? Спрашивают тебя, али пет?!Спрашивают!?
И он замахивался на старика, который молчал весь понурый, опаленный робостью.
Кешка глядел на все это и сердце его колотилось тревожно, как подшибленная птичка. Он еще ничего не знал, но- начинал уже что-то смутно понимать.
— Ваше благородие!—отступил вдруг Охроменко от старика и повернулся к офицерам.—Тут без нагаек да без шомполов, видно, никакого дела не получится... Дозвольте!..
Семен Степанович бросил папироску и что-то тихо сказал остальным офицерам. Те захохотали.
— Голяш!—Крикнул один из них. Из группы солдат выскочил юркий солдатик с цыганским- лицом. Он выслушал, что ему сказал • к.шкиувщий его офицер, и, расталкивая у ворот баб, убежал со двора.
Семен Степанович вытащил портсигар, вынул нз пего 'папироску, стукнул мундштуком ее по крышке портсигара и, закурив, громко сказал:
— Эй ты, старик! Ты чего' молчишь? Ты не слыхал разве, о чем тебя спрашивают? Де слыхал?
Старик, которого толкнули ближе к офицерам, угрюмо молчал.
— Для чего ты Приглядывался к пулеметам? Дому это ты сведения должен был давать?,. Да ты без языка, что ли?—повысил голос Семей Степанович, видимо начиная сердиться—Немой он?
— Никак нет!—вывернулся Охроменко.—За гумнами он вот с этим фрухтом,—юн показал на Тегерана,— даже шибко разговаривал... Язык у него хороший...!
В это время солдат с цыганским лицом вернулся. Он нес с собою Какие-то железные прутья, а два солдата следом; за ним тащили широкую лавку.
Бабы заголосили. Старуха кинулась к Семену Степановичу:
— Батюшка, вашблагородье,—завопила юна,—неужто старика не пожалеешь?
Но ее оттащилИ.
— В последний раз я вас, мерзавцы, спрашиваю,— для Кого вы тут разведку делали?—сухо, с жестокими нотами в голосе спросил Семен Степанович.
Старик поднял голову. Борода его, расклокочеиная, когда его вязали, тряслась, глаза слезились.
— Ни для КОШ, вашблагородье,—тихо сказал он.— Напраслина все это.
И, как эхо, вслед за ним' Тетерин повторил:
— Напраслина!—и в его голосе прорвался животный
страх. • ,
Кешка, затаив дыхание, следил за этим жутким разговором., В горле у него пересохло, голова горела, а сердце стучало^ так громко, что порою Кешке казалось, что люди там, во; дворе, услышат этот стук.
Придвинувшись ближе к щели, он увидел, как солдаты поставили лавку возле офицеров, как со старика Большедворсдопо срывали решменку, потом штаны. Он увидел темное обнаженное .старческое тело', видел как солдат с цыганским лицом засучил рукава и пробовал железные прутья, со слабым свистом рассекая ими воздух'. И дальше видел он, как старика повалили на лавку, насели двое—один на голову, другой на Ноги—И как опустился первый удар железного, сверкнувшего на, солнце прута на старое беспомощное тело.
Й успел услышать ой глухой: стон и усилившиеся вопли баб, ш хохот, громкий, смачный хохот, прерываемый матерной руганью. Но больше уж ничего не смог он увидеть и услышать: он скатился с вышки в задний двор, поднялся на ноги и, ничего не помета, Ничего' не соображая, Кинулся бежать.
А вслед за ним неслись войли, стоны и хохот, хохот...
VII
Остановился он только на знакомой полянке, Куда увлекло его бессознательное чутье. Здесь вдруг он почувствовал слабость, опустился на землю, и заплакал.
Слезы рвались наружу, сотрясая все его маленькое тело. Слезы душили его и он бился о. колючую землю, вскрикивая и захлебываясь. Внезапно откуда-то накатился на него незнакомый, еще никогда не испытанный страх. И этот страх обессилил его: нужно вот подняться, вскочить на нощ, бежать,—нужно, но не может он и бьется его тело, приминая шуршащую прошлогоднюю траву и робкие, молодые, чуть приметные новые побеш. Небывалым и диким встает пред глазами трясущаяся из ж ел та .седая борода, обнаженное темное стариковское' тело' и сверкающий взмах шомпола- И в ушах звенят дикие бабьи вопли и глухие стоны...
В плаче Кешка забылся. И не расслышал он, как подошли к нему, как остановились удивленные лесные знакомцы его. И Только
невидимое Другим. Его лицо- нр улыбалось и Серые, всегда насмешливый и ласковые глаза, потемнели и над ними сдвинулись в тяжком раздумьи брови.
— Сволочи!!—сквозь стиснутые зубы кинул он,' когда Кешка рассказал все, что обожгло его страхом и болыо.
— Что же нам с ним делать?—обертгулся он к своим товарищам.—В деревню ему возвращаться не след.
— Я не пойду туда!—встрепенулся Кешка.—Я, дяденька, с вами останусь...
Человек с ружьем хмуро усмехнулся:
— Рано тебе о нами... Куда ты, парень, в огонь полезешь...
— Р1адо его в тыл отвести,—сказал один из спутников человека с ружьем.—Пущай там с кашеваром болтается.
Iio Кещка вдруг словно ожил. Еще блестели иевы-сохшие ‘ слезы на его лиде, но глаза его загорелись и словно новая сила вливалась в него.