— Вижу, вы подумали о том же? Ну, неважно. На самом деле, глядя в зеркало, я смотрю только на свои глаза. Тогда я чувствую себя красавицей. Ведь глаза — зеркало души, вы знаете об этом?
Эмма подошла ближе.
— У вас и правда очень красивые глаза. В них золотые искорки, как в калейдоскопе. Как будто солнечные зайчики пляшут.
Она смотрела мне прямо в глаза. Мне даже стало не по себе, и я решила, что пора прекращать эту игру в гляделки.
— Вы, Эмма, наверно, часто смотритесь в зеркало?
— Бывает.
— А сейчас хотите посмотреть?
— Нет, спасибо, — сказала она.
— В таком случае, продолжим. Паркс, будьте любезны, отнесите зеркало на место. А мы наконец-то побеседуем об итальянском Возрождении. Джеймс, с той самой минуты, как вы утешили меня, сказав, что я не такое уж страшилище, вы не произнесли больше ни слова. Говорите же!
— Мы… мы хотели узнать про статую, — пробормотал Джимми, запинаясь.
— Смелее, юноша! — приказала я. — Про какую статую?
— Которая в музее Метрополитен, в Нью-Йорке. В Манхэттене. Статуэтка ангела.
— Которую вы продали за двести двадцать пять долларов, — уточнила Эмма.
Я подошла к одному из шкафов и достала из него папку с газетными вырезками. В ней у меня хранятся все заметки об аукционе и о том, как музей приобрел статуэтку всего за 225 долларов. Тут же лежит и статья о толпах посетителей, которым не терпелось увидеть скульптуру.
— Почему вы ее продали? — спросила Эмма, указывая на газетный снимок «Ангела».
— Потому что я не люблю делать подарки.
— Была бы у меня такая прекрасная вещь, я бы ни за что на свете ее не продала! — воскликнула Эмма. — И не подарила бы! Я бы заботилась о ней, как о самом близком человеке!
— Ну, учитывая, сколько волнений вы причинили своим самым близким людям…
— А что, они волнуются? — удивилась Эмма.
— Если бы вы удосужились прочитать заметку, вместо того чтобы с таким интересом разглядывать свою фотографию, то узнали бы, что они с ума сходят от беспокойства.
Эмма покраснела.
— Но ведь я послала им письмо! Я написала, чтоб они не беспокоились!
— Значит, письмо не помогло. Вы их не убедили.
— Но я же написала! — упрямо повторила она. — И мы все равно собирались ехать домой, как только вы скажете нам, кто сделал «Ангела». Скажите, это Микеланджело, да?
— Это мой секрет, — ответила я. — Между прочим, где вы были всю эту неделю?
— А это наш секрет! — отрезала Эмма, вздернув подбородок.
— Ну-ну, — усмехнулась я. Эти дети мне явно нравились. — Хорошо, давайте сначала пообедаем.
При свете люминесцентных ламп было хорошо видно, что мои гости выглядят помятыми, пыльными и какими-то серыми. Поэтому я велела им умыться, а сама отправилась к повару — распорядиться, чтобы приготовили обед еще на две персоны. Паркс проводил Джимми в одну ванную комнату, а Гортензия, моя горничная, проводила Эмму в другую.
Эмма, кажется, еще никогда в жизни так не наслаждалась умыванием. Она провела в ванной целую вечность. Изучила свои отражения во всех зеркалах, пристально рассмотрела свои глаза и окончательно убедилась, что она тоже красавица. И все-таки больше всего ее восхитила немыслимой красоты ванна черного мрамора.
(Даже в моем доме эта ванная комната выделяется особым шиком. Три стены в ней отделаны черным мрамором, а четвертая — зеркальная. Кран в ванне изготовлен в виде дракона; рукоятки горячей и холодной воды позолочены. Сама же ванна представляет собой просторный бассейн черного мрамора, утопленный в пол, с двумя ступеньками, чтобы удобнее было спускаться.)
Как же Эмме хотелось понежиться в этой роскоши!
— Не упустите эту возможность, леди Эмма! — сказала она своему отражению в зеркале. — Ну же! Вперед!
И, открыв до отказа оба крана, она принялась раздеваться.
К этому времени Джимми уже закончил свое обычное умывание — то есть подержал под краном ладошки и поплескал водой на рот и подбородок, но глаза мочить не стал. Из ванной он вышел задолго до Эммы. Он немного подождал, но скоро его терпение лопнуло, и он стал бродить по дому в поисках сестры. Наконец он наткнулся на Гортензию, и та показала ему путь к мраморной ванной.
За дверью вовсю шумела вода. Ничего странного в этом не было — чтобы наполнить мою мраморную ванну, воды нужно много. Но мальчик похолодел от страха.
«Это Эмма! — подумал он. — Нас разоблачили, и она решила утопиться!»
Он подергал ручку двери. Разумеется, дверь была заперта.
— Эм! — завопил он. — Что ты там делаешь?!
— Ничего, — откликнулась Эмма. — Скоро уже выхожу.
— Но почему так долго?!
— Я принимаю ванну!
— Убицца, — пробурчал Джимми и отправился искать меня.
Он нашел меня в столовой. Я привыкла обедать в это время и уже была голодна.
— Моя чокнутая сестричка принимает ванну. Не обращайте внимания. Она вечно принимает ванну. Приходит из бассейна — и тут же в ванну лезет, представляете? Даже когда мы жили в музее, она заставляла меня принимать ванну. Может, начнем без нее?
— Будем считать, что мы уже начали, — улыбнулась я. Я позвонила, и Паркс тут же подал салат.
— Ну и где же вы в музее принимали ванну? — спросила я светским голосом, как бы между прочим.
— В фонтане. Было, конечно, холодновато, но это ничего, потому что мы там нашли… Ой! — Он в ужасе зажал рот рукой. — Ну все. Все пропало. Проболтался. — Он оперся локтем о стол и скорбно опустил подбородок на ладонь. — Не умею хранить секреты, хоть убейся. Не говорите Эмме! Пожалуйста!
— Но как же вам удалось обосноваться в музее? Умираю от любопытства! — Я и вправду умирала от любопытства; и потом, Саксонберг, вы же знаете: когда мне надо что-то выведать, я бываю просто неотразима.
— Пусть Эмма сама вам расскажет. Это ее план, она все придумала. А я всего лишь казначей. У нее в голове полно идей, но она страшная транжира. Зато я знаю, как правильно распоряжаться деньгами… точнее, знал — до сегодняшнего дня. А теперь мы разорены. У нас не осталось ни цента. Не знаю даже, как мы теперь доберемся до Гринвича.
— Пешком, например. Или на попутных машинах.
— Ага. Попробуйте сказать об этом Эмме!
— А еще можно сдаться в полицию, и вас отвезут домой на полицейской машине. Или позвонят вашим родителям, и те за вами приедут.
— Вряд ли Эмме это понравится. Хоть она и ненавидит ходить пешком.
— Можем заключить сделку. Вы подробно рассказываете о своей жизни в музее, а я доставляю вас домой.
Джимми покачал головой.
— Об этом договаривайтесь с Эммой. Я занимаюсь только финансами. А их у нас больше не осталось.
— Только финансами и больше ничем? Как это скучно, должно быть!
Джимми просветлел:
— Еще я в карты играю! Хотите, сыграем?
— Во что именно? — осведомилась я.
— В «войнушку».
— Надо полагать, вы намерены жульничать?
— Да, — вздохнул Джимми.
— Ну что ж. Возможно, я все-таки сыграю с вами партию-другую — после обеда.
— А можно уже прямо сейчас начать обедать? — спросил Джимми.
— Вас не слишком-то заботят хорошие манеры, верно?
— Ну-у-у, когда так сильно хочется есть…
— Вижу, кое в чем вы честны!
Джимми пожал плечами:
— Вообще-то во всем, кроме карт. Почему-то в картах я не могу не жульничать. Не получается!
— Ладно, давайте есть!
В конце концов, мне тоже не терпелось начать игру. Я ценю хорошую партию в карты, а Джимми обещал быть превосходным партнером.
Эмма появилась к концу супа. Она явно рассердилась, что мы не стали ее дожидаться. Для нее хорошие манеры значат очень много, и ей хотелось, чтобы мы поняли, как сильно она обижена. Поэтому держалась она несколько чопорно. Но я притворилась, что не замечаю, а Джимми даже не притворялся — он и вправду ничего не заметил.
— Мне что-то не хочется супа, — сказала она.
— А зря, — заметил Джимми с набитым ртом. — Очень вкусно. Точно не хочешь попробовать?
— Нет, благодарю, — сдержанно ответила Эмма.
Я позвонила Парксу, и он тотчас явился с серебряной кастрюлькой в руках.
— Что это? — спросил Джимми.
— Беф-бульи, — объявил Паркс.
— Пожалуй, я попробую, — слегка оживилась Эмма. — Звучит изысканно!
Но когда Паркс положил ей порцию, она изумленно взглянула на тарелку, потом недоверчиво — на меня:
— Да это же просто мясо вареное!
Я рассмеялась:
— Вот видите, если отбросить покровы загадочности, перед вами самая обыкновенная женщина — ну, разве что любит пускать пыль в глаза.
Эмма тоже рассмеялась, а за ней и Джимми, и лед был растоплен. Я спросила Эмму, чем она хочет заняться, пока мы с ее братом будем играть в карты. Она ответила, что будет просто смотреть на нас и думать.
— Думать о чем?
— О том, как добраться домой.
— А вы позвоните родителям, — предложила я. — И они за вами приедут.
— Да нет, по телефону трудно объяснить. И потом, начнется такая суматоха…
— То есть вы считаете, — изумилась я, — что до сих пор никакой суматохи не было?!
— Честно говоря, я как-то об этом не думала. Я все время думала о Микеланджело и о том, чтобы нас не поймали. Ах, если бы вы мне сказали, Микеланджело сделал ангела или нет! Тогда я могла бы спокойно ехать домой.
— А почему вам так важно это знать? — спросила я.
— Потому что… потому что…
— Потому что вы поняли: побег из дома ничего не изменил? Вы остались все той же Эммой из Гринвича, которая строит планы, стирает и вечно следит за порядком..
— Наверно, да… — проговорила она еле слышно.
— А почему вы все-таки решили бежать?
Эмма ответила не сразу, а когда решилась, то говорила медленно, задумчиво. Видно было, что она впервые облекает в слова мысли, которые беспокоили ее уже давно.
— Все началось с того, что я рассердилась на маму с папой. Тогда мне и пришла в голову эта идея. Но это была просто идея. Потом я начала ее обдумывать. Нужно было кучу всего предусмотреть, и я очень много предусмотрела, правда, Джимми? — Она повернулась к брату, и он кивнул. — Мне нравится планировать. Особенно когда никто об этом не знает. Я очень здорово планирую.
— И чем больше вы планировали, — перебила я, — тем больше ваша жизнь вне дома становилась похожа на жизнь дома, как если бы вы никуда не уезжали?
— Да, — ответила она. — Но все равно жить вне дома нам понравилось.
(Видите? Эмма все время была настороже, чтобы не проговориться, где именно «вне дома» они жили. Я ее не торопила и не настаивала — очень уж мне хотелось ей помочь. И нечего ухмыляться, Саксонберг! Да, в глубине души мне не чуждо милосердие.)
— А что вам больше всего нравилось, когда вы жили… не дома?
Джимми ответил первым:
— Что не надо было ничего делать по расписанию!
— Да ну, — Эмма с досадой махнула рукой. — Мы все равно все делали по расписанию! Пусть даже оно было не такое строгое, как дома, — ну и что в этом интересного?
— А для вас, Эмма, что было самым интересным? — спросила я.
— Во-первых — прятаться и не привлекать к себе внимания. Во-вторых — ангел. Так получилось, что ангел стал самым главным. Даже главнее, чем сам побег.
— А каким образом ангел связан с вашим побегом? — осведомилась я с самым невинным видом.
— Этого я вам не скажу, — отрезала Эмма.
Я притворилась удивленной:
— Но почему?
— Потому что, если я скажу, вы сразу узнаете о нас слишком много.
— Например, где вы провели всю эту неделю?
— Например, — сдержанно ответила Эмма.
— А почему вы не хотите мне об этом рассказать?
— Я же сказала: это наш секрет!
— Ясно. Боитесь расстаться со своим единственным козырем, вот почему.
— И поэтому тоже, — сказала Эмма. — А еще потому что… потому что… если я вам скажу, то это будет значить, что наше приключение закончилось. А я не хочу, чтобы оно кончалось, пока… пока я сама не захочу, вот!
— И все-таки оно кончилось. Все кончается, хотя мы этого и не хотим. Всё — кроме того, что мы храним в себе. Это как каникулы. Знаете, на каникулах некоторые не расстаются с фотоаппаратом, чтобы дома предъявить друзьям фотографии в доказательство того, что они хорошо провели время. Им некогда даже остановиться, чтобы ощутить выпавшую им свободу, сохранить ее в своем сердце и привезти домой…
— Все равно я не хочу говорить вам, где мы были.
— Я знаю, — ответила я.
Эмма посмотрела мне в глаза:
— Знаете, что я не хочу говорить, — или знаете, где мы были?
— И то, и другое, — спокойно сказала я и вернулась к беф-бульи.
А Эмма повернулась к Джимми. Он прикрыл лицо салфеткой и начал медленно сползать под стол. Эмма вскочила, подбежала к нему и сорвала салфетку. Тогда он снова сел на стул и закрыл лицо руками.
— Эм! У меня вырвалось! Само вырвалось! — Голос его из-под ладоней звучал приглушенно.
— Джимми! Эх ты! Это же был мой единственный козырь. Наш единственный козырь! У нас больше ничего нет.
— Я просто не подумал, Эм. Я же давно ни с кем, кроме тебя, не разговаривал…
— Как ты мог! Ты ведь слышал, как я ей сказала, что это наш секрет? Дважды сказала! Теперь все пропало. Она нам уже ничего не скажет. Взял и все выболтал. Трепло!
— Вот видите! С ней всегда так… — Джимми обернулся ко мне, явно ища сочувствия.
— Эмма, — сказала я. — Сядьте, пожалуйста.
Эмма села.
— Ничего не пропало, — продолжала я. — Я предлагаю вам сделку. Вам обоим. Во-первых, прекратите говорить обо мне в третьем лице. Я вам не «она», а миссис Базиль Э. Франквайлер. Во-вторых, если вы подробно расскажете мне о вашем побеге из дому, если вы не утаите ничего — ни-че-го! — то я помогу вам добраться домой. Попрошу Шелдона, моего шофера, и он вас отвезет.
Эмма помотала головой.
— На «роллс-ройсе», Эмма. С водителем! — продолжала искушать я. — Соглашайтесь, не прогадаете!
— Подумай, Эм! — поддержал меня Джимми. — Все- таки лучше, чем топать пешком!
Эмма прищурилась и скрестила руки на груди.
— Нет. Этого мало. Я хочу узнать про ангела.
Ну что ж, неглупо, подумала я. И хорошо, что у девочки есть характер. Но мне все же хотелось большего. Хотелось помочь ей осознать всю ценность ее приключения. Пока она все еще относилась к нему как к предмету торговли: сначала надеялась с его помощью обрести славу, теперь — получить информацию. Но это были ее первые робкие шаги к миру взрослых, и я подумала, что неплохо бы ее слегка подтолкнуть.
— Эмма. Джимми. Идите за мной.
Не говоря больше ни слова, я встала и направилась к двери. Дети поспешили за мной. Так, гуськом, мы прошли всю анфиладу комнат от столовой до моего кабинета. В какой-то миг Джимми поравнялся со мной и похвалил:
— Вы молодец — такая старая, а так быстро ходите!
Но Эмма тут же ткнула его кулаком в спину.
В кабинете я пригласила их сесть, а затем указала на ряды картотечных шкафов, которые протянулись во всю стену:
— Видите эти ящики? В каждом — папки. В них находятся мои тайны. В одной из папок — секрет ангела и Микеланджело. Так вот, я готова открыть вам этот секрет. Но поскольку моя информация явно ценнее вашей, то — справедливости ради — на вашем пути к этой информации должны быть препятствия. Препятствия будут такие: нужный ящик вы найдете сами. На это у вас есть ровно один час.
Я направилась было к выходу, но вспомнила кое-что еще:
— Да, только не вздумайте что-нибудь перепутать или поменять местами! Все мои папки стоят в особом порядке, который понятен только мне. Если окажется, что вы мне все перевернули вверх дном и я после вас ничего не смогу найти, — считайте, что наша сделка расторгнута.
— Спасибо за поддержку… — вздохнул Джимми.
Я рассмеялась и вышла из кабинета. Впрочем, ушла я недалеко: всего несколько шагов на цыпочках — и я оказалась в примыкающей к кабинету просторной кладовой, откуда мне было все видно и слышно.