Он не успел докончить свою мысль. За дверью застучали чьи-то шаги, быстро, еще быстрее, почти бегом, и влетевший в комнату человек — волосы всклокочены, в руке зажата пара наушников, — закричал прямо с порога:
— Андрей Львович! «Карточный домик» ответил!
8
Оставшись одни, Стеша и Киля немного потоптались у запертой двери, потом, стараясь ступать на цыпочки, отошли обратно к тому же столику. В большой полутемной зале кафе невозможно было избавиться от ощущения, что на тебя кто-то смотрит.
— Спрятаться надо, — тихо сказал Кил?
— Куда?
— А вот. — Он взял столик за край и осторожно опрокинул его набок. Затем рядом положил еще один — получился шалаш не шалаш, а что-то вроде низенькой ширмы. — Полезай сюда.
— Не хочу, — сказала Стеша. — Чего это я буду прятаться? Стыдно.
— Вот еще! Я, например, дома часто прячусь. То на, сеновал залезешь, то в погреб, то под кровать. Не от кого-нибудь, а просто так, для интереса — найдут или нет. Только никто не ищет.
Стеша сидела выпрямившись, задумчиво глядела перед собой.
— Знаешь, у меня сейчас такое чувство, будто все это с нами уже было. Будто мы так же сидели в большом опустевшем здании, и елка поблескивала в темном углу, и на улице ветер, а мы чего-то ждем. И страшно. Может, я сон такой видела? Или в книге прочла про похожее, но не помню, в какой. С тобой так бывает?
— А дальше чего было в твоем сне? Не доглядела?
— Кажется, кто-то вошел. Нет, не помню. Ты мертвых боишься?
— Да они не мертвые совсем.
— Откуда ты знаешь?
— Видать. Лежат все как-то удобно. А хоть бы и мертвые — мне теперь все равно.
— Почему?
— Потому что… — Киля вздохнул и медленно начал опускаться в свое укрытие.
— Давай-давай, договаривай. Не темни.
— Потому что вы теперь меня никуда с собой не возьмете, — глухо донеслось из-за столиков. — Даже если мы отсюда спасемся и всё кончится хорошо…
— Не болтай ерунды, — сказала Стеша. — Подвернуть ногу — это с каждым может случиться.
— С каждым — не с каждым, а случилось-то со мной. Димон не простит.
— А когда летом работали на стройке и его обожгло паяльной лампой, кто бегал к фельдшеру за мазью?
— Ну, мы.
— Никакие не мы, а ты. А кто его потом домой на подводе отвез?
— Так то домой. А он меня во-о-он сколько тащил. И не на подводе, а на себе.
Киля выставил уже два глаза и нос, но Стеша вдруг перестала его утешать и снова впала в задумчивость.
— Значит, ты полагаешь, что Димон способен… Ты думаешь, он злопамятный, да? Жестокий? Так многие считают… Алексей Федотыч у нас всегда на истории примеры приводит. «Представьте себе, говорит, что какой-нибудь греческий тиран пошел войной на соседний город и завоевал его. Что он сделает первым делом? Вот ты, Дима, — с чего бы ты начал?» Тут я, конечно, не стерпела и вылезла: «Почему обязательно если тиран, так сразу — Дима?» А он говорит: «Нет, это я случайно — к примеру. Так что ничего обидного…» Но я-то зяаю, что не случайно он его выбрал. А почему?
— Потому что он главный.
— Кто?
— Димон. Он по натуре главный — всякому видать.
— Глупости. Разве это можно по натуре. Главным назначают или выбирают.
— Ну да. Меня сколько ни назначай, ни выбирай, я все равно не буду. Натура не та.
— Нет, ты не понимаешь. Вы еще историю не проходите, а там масса примеров, когда главными делались ну кто угодно, это зависит от разных причин, поэтому…
Они постепенно увлеклись разговором и даже на время как будто позабыли все, что с ними случилось. Но, видимо, какой-то сторож внутри них продолжал напряженно вслушиваться в окружающее. Потому что, когда сверху донесся резкий звук выстрела, Стеша одним прыжком перелетела, перенеслась к Киле за его баррикаду.
Оба замерли там, пригнувшись.
Тьма за окнами окрасилась в красный свет.
Потом грохнуло еще раз, и топот бегущих ног прокатился у них над головами. Краснота с шипением разгорелась еще ярче и пропала.
Неясный шум шел теперь со стороны вестибюля.
Окрик, звон металла, упавшего на бетон. Возгласы: «Стой! Отдай! Брось пистолет!» Шум борьбы.
Быстрые шаги — ближе, ближе. Наконец, сильный стук в дверь.
Киля выскочил из укрытия и, став перед Стешей, прижал к груди стул, грозно ощетинившись четырьмя его ножками.
Но в этот момент из-за дверей донесся напряженный голос Димона:
— Ребята, это мы. Скорей откройте.
Подбежать к дверям, отмотать проволоку — на это у Стеши ушло несколько секунд.
Широкий сноп света упал из вестибюля в полутемное кафе, и вошли (Стеша с Килей невольно отшатнулись) Димон с двустволкой в руках, за ним Лавруша с большим черным пистолетом и последним — высокий человек в комбинезоне и унтах.
Обеими руками высокий размазывал по лицу слезы и ныл, всхлипывал:
— Отдай, слышишь?.. Отдай ракетницу… Не тебе дали, так нечего цапать… Все сказано будет про вас, про хулиганов… Обрадовались, да? Двое на одного — да? Меня ведь послали, не вас… Отдавай, не то хуже будет… Думаешь, отцу нажалуюсь? Не отцу, а самому Саламандре… Саламандра за меня тебе голову оторвет и в карман положит… Понял? По-хорошему отдавай… Ну, а хоть когда поиграешь-то — отдашь? Ох, появись ты только на нашей улице, будет тебе гроб с музыкой… Слышь, ты… Отдавай, а не то…
— Не ной! — прикрикнул на него Димон. — Сядь там у стены и помолчи. Будешь говорить, когда спросят.
— Дима, нельзя! — зашептала Стеша, хватая его за рукав. — Как ты можешь так разговаривать со старшими?
— А-а, — отмахнулся Димон, — оставь. Какой он «старший». Ты погляди на него.
Заплаканный верзила уселся тем временем у стены. Димон подвинул стул, сел напротив и строгим учительским голосом сказал:
— Итак, откуда вы взялись? Почему бродили по дому один? Зачем открывали окно и пускали в пургу сигнальные ракеты? Чего испугались, увидев нас на лестнице? Но только не врать.
— А чего пристали? — завопил высокий, ударяя себя в грудь. — А что я сделал? Мало ли что испугался! Вас двое, а я один. И не виноват я, зуб даю — не виноват! Не докажешь!
— Не кричи. И не маши руками. Давай-ка по порядку. Как тебя зовут?
— Ну, Юрка я. Сазонов.
— Так. Хоть имя свое помнит. А живешь ты где. Юрка? Здесь? Или в городе? А может, в Ночлегове?
— Чего я здесь не видел. В городе живу. С мамкой и сестрой — понял?
— Работаешь? Учишься?
— Алё, кончай на психику давить.
— Чего?
— Один такой, как ты, тоже мне на психику давил. Знаешь, что ему Саламандра сделал? Руки-ноги связал, а голову в водосточную трубу засунул. Не веришь?
— Верю, верю. Только никто на тебя не давит, и пугать тебя мы не собирались.
— Не собирались? Что ж ты тогда в ружье свое вцепился и до сих пор не отпускаешь? А если оно стрельнет вдруг? Думаешь, не страшно?
— Ладно. Лавруша, подержи. Ну вот, я уже без ружья. Так где же ты работаешь?
Но Сазонов вдруг нахально ухмыльнулся, развалился на стуле и протянул:
— А не твое. Щенячье. Дело.
Киля от возмущения зашипел, Лавруша охнул, Стеша прошептала: «Какая наглость». Один Димон остался невозмутимым.
— Послушай, Юра, — начал он, не повышая голоса. — Юра Сазонов. Тут стряслось что-то очень плохое. Беда стряслась — понимаешь? В том числе и с тобой. И мы хотим понять. Понять и помочь. Поэтому постарайся вспомнить, что с тобой произошло сегодня. Где ты был утром? Днем? Кого видел? Там в лесу стоит вездеход — это не твой? Ты не на вездеходе приехал? Откуда у тебя пистолет-ракетница? Ну, говори. Расскажи хоть что-нибудь.
Сазонов наморщил лоб, поднял глаза к потолку. Но вдруг лицо его снова перекосила плаксивая гримаса и слова полились сплошным потоком, так что половины было не разобрать из-за всхлипываний:
— Пристали к человеку… Чего пристали-то?.. Где, да что, да когда. Ну, не помню я ничего… Сказано вам — не помню!.. Бродишь тут, бродишь целый день… Никого нет… Одни валяются на полу, не отвечают, другие выскакивают с ружьями… Думаешь, не страшно? И ужинать не дают… Как будто я виноват… Что ж с того, что я стрелял? Я вверх стрелял, не в людей. И не в зверей… А если в кошку из рогатки, так это когда было… И не попал я. Это Саламандра мне рогатку дал, у него их полно… А сестра ее в печку кинула… Я с тех пор и в руки не брал. А то, что в машину залез, так мне сам Петрович разрешает… Учи, говорит, главное, арифметику, и все тогда, тогда станешь шофером. Я и учу… В прошлой-то четверти у меня по арифметике две четверки было, с четверками в шоферы берут, это точно… А ты пристал, заладил одно и то же: вспомните, вспомните. Бубнишь и бубнишь. Точь-в-точь как тот псих наверху.
— Какой псих? — опешил Димон. — Где?
— А на втором этаже. Тоже вроде тебя. — Он состроил гримасу и монотонным голосом начал передразнивать кого-то: — «„Карточный домик“, „Карточный домик“, ответьте Научному городку, „Карточный домик“, почему молчите, перехожу на прием…»
— Это радио! — воскликнул Лавруша. — Он передразнивает радио.
Димон вскочил со стула и кинулся к Сазонову.
— Где?! Где ты слышал этого психа? Сазонов отшатнулся и немедленно перешел опять на слезный тон обиженного пацана.
— Да сказал же я вам… Сразу и сказал — на втором этаже. Там комната в конце коридора направо… Он бубнит из репродуктора — ответьте, ответьте. Я отвечаю, а он опять свое — ответьте да ответьте. Не слышит, что ли, глухая тетеря? Что я, виноват, да, что он меня не слышит? Орешь ему, орешь…
Димон с Лаврушей, не дослушав его причитаний, выскочили из кафе в вестибюль и, перепрыгивая через ступеньки, понеслись вверх по лестнице.
9
— «Карточный домик»?! Ну, наконец-то! А мы уж тут места себе не находим от беспокойства. Чуть ли не танковую колонну хотели посылать на помощь. Что у вас там произошло? Докладывайте.
Голос звучал из репродуктора негромко, хотя было понятно, что человек там почти кричит от радости. Димон оглянулся на Лаврушу, тот протянул руку и переключил на передатчике нужный тумблер.
— Видите ли… — начал Димон. — Мы сами не можем понять, что тут произошло. Вроде бы праздновали Новый год, все было нормально, а потом что-то случилось.
— Перехожу на прием, — подсказал Лавруша.
— Перехожу на прием, — повторил Димон и теперь уже сам щелкнул тумблером.
— С кем я говорю? — Тон голоса в репродукторе заметно изменился — вместо радостных в нем зазвучали тревожные ноты. — Это Сева? Радист?
— Нет. Это Дима. Школьник.
— Какой Дима? Фамилия?
— Дима Снегирев.
Там некоторое время молчали. Было слышно, как человек спросил кого-то: «Снегирев? Кто это?» — и женский голос ответил: «Ну, не могу же я всех помнить. Может, кто-нибудь из механиков?»
На цыпочках вошли Стеша и Киля, стали по обе стороны от двери.
— Скажите, Дима Снегирев, а что у вас с голосом? Вы всегда так говорите?
— Не понимаю.
— По голосу можно подумать, что вам лет тринадцать-четырнадцать.
— Не, тринадцати еще нет. Летом будет. Но это неважно. Вы подождите, не отключайтесь. Я вам сейчас все объясню. Мы на лыжах сюда пришли, понимаете? У нас каникулы, и Алексей Федотыч разрешил нам автобуса не ждать, а напрямки на лыжах, и мы с утра как вышли, так ветра еще совсем не было, мы бы запросто успели, напрямки до Зипунов наших километров восемнадцать…
— Дима, не волнуйся так, — попросила Стеша, подходя сзади и кладя ему руку на плечо.
— Ничего я не волнуюсь. Но надо же людям объяснить, как мы сюда забрели, а то они еще подумают, что это мы все тут натворили. А мы просто заблудились — понимаете? — когда пурга началась, и случайно в этот дом попали. Мы и не слыхали раньше про него, и ничего тут не делали, никаких кнопок не трогали, только поели на кухне. Если кто чего тут натворил, так это Сазонов. Из ракетницы точно он стрелял. Может, он до этого еще чего-нибудь выкинул — как вы считаете? Перехожу на прием.
— Сазонов? Что с Сазоновым? Он там, с вами? Позовите его к аппарату.
— Я могу позвать, но нет смысла. Он прямо как пятилетний. То плачет, то грозится, то бормочет, не поймешь его. Мы у него еле ракетницу отобрали. Так позвать?
Там снова повисло тягостное молчание. Потом несколько голосов заговорили быстро между собой. Можно было разобрать только: «Сущая бессмыслица… Какие там лыжи? Впали в детство… Бред». А женщина несколько раз произнесла: «Вот она, ваша „Мнемозина“», — и кто-то ей ответил: «Да, несомненно, утрата памяти налицо». Наконец, голос снова прозвучал из репродуктора, но не тот раскатистый, что раньше, — другой. Посуше и потверже.
— Дима Снегирев. Слушайте меня внимательно и отвечайте быстро и кратко. В каком состоянии здание? Разбитых окон, поломанных дверей нет? Электричество горит, тепло?
— Да, все нормально. Даже подвесная дорога работает.
— Никаким газом не пахнет, следов огня незаметно?
— Нет.
— Что с людьми? Говорите только про тех, кого видели своими глазами.
— Трое лежат в вестибюле. Похоже, что без сознания. Да нас четверо. Еще Сазонов, но он совсем как малый ребенок.
— А вы сами — как большой, что ли?
— Если вы считаете, что двенадцать лет…
— Не будем отвлекаться. Дима, поймите хорошенько: то, что я сейчас скажу, — приказ. Приказ Научного городка и милиции. Возьмите карандаш и записывайте.
— Я запомню.
— Нет, запишите. И не выпускайте записанного из рук. На память вашу надежды сейчас почти никакой. Первое: собрать всех, кто может ходить и немедленно покинуть здание.
— А куда же мы денемся? В лес, что ли?
— Нет. Выйдите из главных дверей и сверните налево. Метров через сто будет дом лесника. Записали? Там переждете до утра. Утром прибудет спасательный отряд. Помощь. Если в доме холодно, затопите печь. Сумеете? Кажется, там есть собака — не пугайтесь. Вы все поняли? Повторите.
— Собрать всех… Покинуть здание… Ждать в доме лесника… Но скажите хоть, в чем опасность?
— В здании установлен аппарат, испускающий сильное радиоизлучение. Подавляющее память. Боюсь, что и ваша память уже сильно пострадала. Вы забыли многое и каждую секунду продолжаете забывать.
— Так может выключить его?.. Или расколотить?
— Ни в коем случае. Он должен поддерживать жизнь тех, кто уже уснул. Пока вас тоже не свалил сон — торопитесь. Выполняйте приказ.
— Есть.
— Как можно быстрее. Бегом. Все — прочь из здания!
Репродуктор умолк.
Ребята в растерянности смотрели на Димона. Но тот сидел не двигаясь, уставясь в исписанную бумажку.
— Дима, — позвала Стеша. — Ведь сказали — бегом.
Димон потер лоб, прикрыл глаза.
— Да, да. Только, по правде говоря…
— Они решили, что мы такие же чокнутые, — сказал Лавруша. — Как Сазонов.
— А может, они правы? Может, мы тоже забыли? И это нам только кажется, что сегодня утром мы вышли из интерната, что Киля подвернул ногу, что сидели в вездеходе. Может, на самом деле это было давно-давно, много лет назад. Но все, что в промежутке, мы забыли.
— Да ведь бегом же! — повторила Стеша. — Сказано — ни минуты не медля. Потом будем рассуждать.
Димон посмотрел на нее, потом на записку с приказом и, стряхнув наконец странное оцепенение, напавшее на него, вскочил на ноги.
— Приказано бегом, но приказано еще и всех. Всех, кто может ходить.
— Если Сазонов заупрямится, нам его не вытащить.
— Киля, Лавруша, быстро на третий этаж. Проверьте, нет ли кого-нибудь ходячего. И если попадется теплая одежда, тащите вниз. Встретимся внизу у главных дверей.
Сазонова все же пришлось оставить в здании. Он не заупрямился, он просто спал. Спал не так, как те в вестибюле, а по-настоящему: подстелив себе на полу у плиты Стешин полушубок, подложив под голову Лаврушин рюкзак и посапывая вымазанными кремом губами. Растолкать его так и не удалось.