— Твои глаза, — дрожащим голосом сказал Джош. — По-моему, они светятся!
Кевин представил себе рожок, с которого стекало мороженое, и, когда краски перед глазами поблекли, он понял, что картинка вышла из воображения в реальный мир.
Холодное и липкое «Шоколадное безумие» стекало с его пальцев.
Первым завопил Джош, и Кевин присоединился к нему. Он выронил рожок, и друзья бросились бежать прочь, вопя во всю глотку, пока не выкочили на поляну, подальше от ужасного рожка.
— Это дико!
— Сам знаю!
— Нет, это действительно дико. Помнишь, как Ральфи Шерман заявил, что его отец оборотень, а потом одним прекрасным утром того нашли спящим в соседской собачьей будке? Так вот, это еще хуже!
Кевин посмотрел на свою руку, на которой еще осталось немного растаявшего мороженого, и слизнул его. Вкус был безумно настоящим.
— И что мы будем делать? — спросил Джош. — Что делать будем, а? — И тут до него дошло: — Эй! А мое мороженое где?
* * *
Поскольку на ужин полагалась Безнадежная Бурда, друзьям очень быстро стало ясно, что им нужно делать. Если мироздание было достаточно гибким, чтобы позволить мороженому появиться из воздуха, оно было достаточно гибким для множества других вещей.
Через десять минут полянка заполнилась едой. По земле были разбросаны надкусанные сэндвичи из всех возможных забегаловок. Птицы клевали картофель фри, а воинственно настроенные муравьи полчищами атаковали несчастные бургеры.
И, конечно, картину довершала добрая бочка мороженого. Мальчики налегали на лакомство, пока из ушей не полезло. Они лежали на земле, как два кита, еле шевелясь.
Очки, немного потеплевшие, когда Кевин измыслил всю эту пищеварительную оргию, остыли. Теперь, под лунным небом, краска как будто исчезла с линз, и они казались совершенно прозрачными.
— Это только начало. — Кевин снял очки и протер их краем футболки. — Нет числа вещам, которые мы можем нажелать!
— Да, — сказал Джош. — А что, если это все не бесплатно?
— Как это?
— Что, если… что, если эти очки… не знаю… работают, как какая-нибудь межгалактическая кредитная карта? Что, если кто-то придет и предъявит счет?
— Они работают иначе.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю. Когда носишь очки, начинаешь кое-что о них узнавать.
— Например?
Мальчик принялся баюкать очки в ладонях, нежно пробегая пальцами по черно-золотым дужкам:
— Например, что их нужно использовать. Что они предназначены для того, чтобы менять мир к лучшему. Что они ценнее, чем что-либо на свете.
Джош протянул руку и осторожно взял у Кевина очки, глядя на них так, как будто в его руках был самый огромный бриллиант в мире. Он почти боялся к ним прикасаться.
— Я бы тоже это почувствовал, если бы надел их?
— Возможно, — ответил мальчик, забирая очки и снова надевая их. — Но этого не потребуется, потому что у тебя есть я. Я дам тебе все, чего ты хочешь.
Друг, казалось, почувствовал облегчение, как будто он вовсе не хотел пробовать это на себе.
Кевин рыгнул и засмеялся пришедшей в его голову мысли:
— Похоже, я властелин вселенной…
— Эй, умерь свои аппетиты!
— Ни за что! — Его воображение слишком долго сидело на цепи. Он встал, желая чего-нибудь помощнее фаст-фуда, вскарабкался на высокий валун и протянул руку к небесам.
Джош хмыкнул:
— И что ты собираешься сделать? Разделить воды Красного моря?
— Примерно.
Мальчик перестал смеяться и молча наблюдал за Кевином, уставившимся сквозь очки в бездонные глубины звездного неба.
— Облака, — прошептал тот ночи. Дужки очков начали нагреваться, линзы потемнели и засеребрились. Прямо над головами друзей появилось серое пятно, похожее на дыру в небе, и оттуда начали выползать светящиеся облака — целые грозовые тучи, отражавшиеся в очках пестрым хороводом красок.
— Впечатляет, — сказал Джош. — А теперь останови это.
Тучи затянули небо и потемнели. Теперь вся гора была закрыта чернеющими облаками. Они наползли на луну, и в лесу стало темно, как на обратной стороне луны. Заклинатель погоды протянул руки к небу:
— Ветер! — сказал он. Гора вздохнула, порождая ветер, который пронесся по верхушкам деревьев и устремился вниз, поднимая с земли и унося прочь листья и сосновые иглы.
Джош принялся бороться со своим набитым животом, пытаясь подняться на ноги:
— Ты глухой? Я сказал, останови это! Хватит!
— Быстрее! — сказал Кевин. Ветер принялся завывать, а деревья начали гнуться.
В лагере все, должно быть, со страхом смотрели в небо. Мальчик представил себе, как ветер, его ветер, сдувает палатки.
— Видишь? Стоит мне что-то произнести, и оно сбывается! Даже если я только шепчу!
Над их головами загромыхало.
— Ты меня пугаешь! — прокричал Джош. — Прекрати это!
— Я не закончил! — Это было Рождество, помноженное на четвертое июля. Тучи начали клубиться, и электричество в них молило об освобождении.
Теперь улыбка сбежала с лица Кевина и, хотя стекла очков стали темнее ночи, мальчик предельно ясно видел искрящиеся цветами облака. Очки жгли ему уши и брови. Они тускло горели красным.
— А сейчас — фейерверк! — Он взмахнул руками, как очень маленький дирижер очень большого оркестра. — Молния! — сказал он.
— Стой!
Вспышка молнии ослепила их.
Кевин снова взмахнул руками и сдернул на землю молнию, еще ярче предыдущей. Настало время для заключительного аккорда. Он направил палец на дерево, стоящее в двух шагах от мальчиков:
— Сюда! — В ответ на его слова с неба слетел огромный светящийся шар, ударивший точно в дерево и с оглушительным рокотом расщепивший его пополам.
Вихрь красок перед его глазами улегся: очки ждали дальнейших приказов, но с Кевина пока было достаточно. Он дождался, пока цвета померкнут окончательно и линзы очков прояснятся, снял очки и принялся любоваться своим творением, бушевавшим над головой.
— И как тебе это? — Обернувшись, мальчик увидел, что Джош, сжавшись в комок и заткнув руками уши, мелко трясется, как будто ожидая конца света.
— Пусть это прекратится! — простонал тот под рев усиливающейся бури. — Пожалуйста, останови это!
— Ой, не будь таким трусом! — Мальчик сдвинул очки на переносицу и воздел руки: — Довольно молний!
Через секунду ударила еще одна молния.
— Я сказал, прекрати это! — завопил Джош.
— Я пытаюсь! — Кевин воздел руки и воззвал к небесам во всю силу своих легких: — Пусть шторм утихнет!
Но ни очки, ни небо не послушались его. Ветер дул, молнии сверкали, а тучи становились все гуще и гуще.
— Что-то не так?
— Я не знаю! Я не знаю, оно не работает! — На них начали падать первые капли дождя, а мгновение спустя облака лопнули, как водяная бомба, выпуская наружу ливень, какого эта гора еще не видала.
— Бежим! — прокричал Джош сквозь грохот грома. Мальчики рванули в лес, и в ту же секунду поляну поразила молния.
* * *
Поездка была безнадежно испорчена. С первой же вспышкой все бросились к фургонам. Два друга забрались туда последними. Полчаса все сидели внутри, полные какого-то странного энтузиазма, и гадали, погибнут они от этого наводнения или нет. Ребята, несколько часов назад заклинавшие дождь, гордо заявляли, что происходящее — их рук дело.
Через час стало ясно, что пытаться переждать грозу было опаснее, чем пускаться в путь во время нее, и учителя поспешили наружу, чтобы забрать то, что осталось от палаток. Когда фургоны покинули стоянки, дождь все еще лил стеной.
Кевин уперся лбом в стекло и протер его запотевшую поверхность. Чем дальше они отъезжали от Божьего Гномона, тем больше гром отставал от молнии. Мальчик не мог не улыбнуться. Подумать только, все это вызвал он сам!
— Ничего смешного, — заявил Джош и замолчал. Он снова включил свои видеоигры: на сей раз самолеты сбрасывали бомбы на Годзиллу. Поглядев на счет, Кевин понял, что приятель думает о чем-то другом.
Только через пятнадцать минут езды гроза наконец осталась позади и фургон заполнился обычным, приятным уху гомоном. Кевин в нем не участвовал. Казалось, он далеко отсюда, холодный, как ливень, и гладкий, как поверхность очков.
— Я знаю, почему я не смог прекратить грозу, — сказал мальчик Джошу, когда Божий Гномон остался далеко позади.
— И почему?
— Я думаю, очки не могут отменить то, что я попросил их сделать, не могут уничтожить созданное ими.
— И что, там теперь всегда будет дождь?
Кевин пожал плечами:
— Пожалуй.
— Пожалуй? — переспросил Джош. — Ты превратил гору в джунгли и больше ничего не можешь сказать?
Мидас не знал, что еще сказать другу, поэтому просто надвинул очки на переносицу и протянул руку:
— Джош?
Тот повернул голову, и мальчик коснулся пластыря на его щеке, за которым скрывался порез, заработанный во время неудачного спуска с горы:
— Заживи. — Кевин представил себе, что порез исчез, и медленно снял пластырь. От раны не осталось и шрама.
— Видишь? Очки способны и кое на что хорошее. Смотря как их использовать. — Джош молчал. — Мы все еще друзья?
Тот в раздумье посмотрел на соседа. Потом протянул руку, снял с Кевина очки, засунул их в карман его куртки и застегнул на молнию.
— Конечно, друзья.
Мидас почувствовал вес очков в кармане и на секунду захотел снова ощутить, как они давят на переносицу. Но голова начинала слегка побаливать, так что некоторое время очки могли полежать и в кармане.
За их спинами гроза все удалялась, пока не исчезла с глаз долой и из сердца вон. Две девочки на переднем сиденье пялились на очкарика и смеялись над тем, что у него загорело все лицо и остались белые пятна вокруг глаз, но это было нормально. Уже не имело значения, кто что говорил или думал про него. Ведь Кевин наконец-то мог управлять своей жизнью.
6. Сладкая жизнь и головная боль
Понедельник, как всегда, начинался со всеобщего гвалта.
Внизу орал телевизор и непрерывно лаяла собака. В главной спальне гудела бритва: Патрик Мидас, отец семейства, совершал магический ритуал, ежедневно превращавший его из заросшего бородой головореза в гладко выбритого бизнесмена. Дальше по коридору четырнадцатилетняя Тэри Мидас включила на полную катушку разом радио и фен. И, в довершение всего этого, по понедельникам вывозили мусор.
Кевин скорчился в кровати, слушая надрывный звон крышки мусорного бака. Наверняка зарплата мусорщиков зависит от того, сколько шума они производят.
— Лавины! — воскликнула Донна Мидас, мама. — Лавины и ливни! — Она грозно потрясла термометром и запихнула его сыну в рот. — Лавины, ливни и походы! Когда-нибудь ты убьешь меня, слышишь?
Мальчик знал, что температуры у него не было — зато были жуткая головная боль и полное нежелание идти в школу.
— Я говорила тебе не перенапрягаться! — продолжила мать. — Но разве Кевин Брайан Мидас слушает кого-нибудь, кроме себя самого? Нет, и не смей возражать! Я не хочу, чтобы ты разгрыз этот градусник и отравился ртутью! — Она посмотрела на часы, пробормотала: — Снова опаздываю, — и выскочила из комнаты.
Как только мама ушла, Кевин подбежал к своему столу и схватил свои очки.
— Классные стекла, — заметила Тэри, проходя мимо с зубной щеткой во рту. — Где спер?
— Нигде, я их нашел, — ответил брат, пытаясь не проглотить градусника.
Девочка фыркнула:
— Знаешь, что? Если одолжишь мне их на пару дней, я, так и быть, уговорю маму позволить тебе остаться дома.
— Не пойдет.
Сестра пожала плечами и убежала:
— Дело твое.
Кевин услышал, как она полощет рот. Тэри, младший и самый крутой хоккейный вратарь за всю историю средней школы Риджлайна, набралась невероятной самоуверенности и частенько изводила своего младшего брата. Она могла посмотреть на него с ухмылкой, а бедный мальчик уже начинал вспоминать, одинаковые ли на нем носки и застегнута ли ширинка. Она могла обронить: «Дело твое», и удалиться с таким видом, как будто знала какую-то тайну, заставляя брата уступить. Сестрица, пожалуй, уже отсчитывала секунды, ожидая, когда же он примет ее условия. Но сегодня номер не пройдет.
В очках головная боль быстро утихла, так что мальчик оделся и отправился вниз искать что-нибудь съедобное.
* * *
Из гостиной громоподобно неслись новости, и собака, по своему обыкновению, лаяла на людей с экрана, как будто они состояли из плоти и крови и действительно вторглись в ее дом. Кевин заглянул в комнату, потому что репортаж как раз касался грозы в районе Божьего Гномона. Хотя собака и мешала слушать, кое-что можно было разобрать:
— Гроза — гав-гав! — остались без электричества — гав-гав! — затопило всю — гав! — и медленно расползается по округе — гав, р-р-р! Гав!
— Кто-нибудь, угомоните Шерстинку! — проорала сверху Тэри.
— Шерсть, заткнись! — бросил ее брат. Очки ярко полыхнули, и собака продолжила лаять, но уже беззвучно.
— Посмотрим, — сказала миссис Мидас и вытащила градусник изо рта сына. — Девяносто восемь и шесть[2]. Абсолютно нормальная температура.
— Отправь его в школу, он притворяется, — встряла ее дочь, спустившись вниз, и бросила на брата косой взгляд.
Кевин поправил очки:
— По-моему, там сто и одна[3].
Мама снова взглянула на градусник:
— Странно, и вправду сто и одна. Должно быть, не туда посмотрела.
Мальчик ухмыльнулся сестре.
— Один — ноль в твою пользу, — признала изумленная Тэри. — Поправляйся, Кев!
Миссис Мидас засунула градусник обратно в рот сыну, чтобы посмотреть, не повысится ли температура еще, и тут с лестницы сбежал ее муж. Он направился к холодильнику и вытащил оттуда коробку шоколадных пончиков — свой обычный завтрак. После утренней пробежки он имел право есть все, что угодно.
— Твой сын заболел, — сообщила мать, всегда именовавшая мальчика «его сыном», когда речь шла о чем-то плохом, и «своим сыном», если он делал что-то хорошее.
— Я сообщу в газеты, — с набитым ртом отозвался мистер Мидас. Он пощупал лоб мальчика, достал градусник, поглядел на него и осведомился, зачем жене понадобился ректальный термометр.
* * *
Джош, как обычно, терпеливо ждал, пока Кевин выйдет из дома, но в итоге сдался и зашел к нему, чтобы выяснить, в чем дело, сильно подозревая, что школа сегодня не входит в список занятий друга.
Когда Мидас открыл дверь, очки сидели у него на носу. Судя по относительной тишине, дома никого больше не было.
— Я так думаю, про очки ты никому не говорил, — предположил гость.
— Издеваешься? Зачем мне лишние проблемы?
Проходя мимо гостиной, Джош увидел Шерстинку, открывающую и закрывающую пасть перед телевизором:
— Что случилось с вашей собакой?
— Я попросил ее заткнуться.
— Она у вас послушная! Поторопись-ка, мы и так уже опаздываем.
— Никакой школы! — отмахнулся Кевин. — Сегодня я сижу дома и провожу опыты. — Он направился к кухне.
Кухонный стол был покрыт газетными вырезками со всевозможной мало-мальски интересной рекламой, от открытия новых магазинов электроники до распродажи говядины в супермаркете. Самое привлекательное уже было обведено ручкой.
— Что за опыты? — спросил Джош, заранее зная ответ.
— Садись, — пригласил экспериментатор, — и выбирай, что понравится. — Гость не стал садиться, но прочел несколько объявлений. Его взгляд упал на изображение стереосистемы, бывшей, должно быть, на добрый фут выше его самого. Мальчик всегда о такой мечтал.
— Слушай, — напомнил он, — дождь-то все идет…
— Не вижу никакого дождя.
— Ты прекрасно меня понял!
Кевин отмахнулся:
— И что? Это всего-навсего гроза. Сколько она может продолжаться?
Джош изучал шикарную стереосистему, реклама которой обещала такое высокое качество звука, что можно было услышать все воспринимаемые человеком частоты. Цена, конечно, лежала вне диапазона человеческого восприятия.