— Каждый грешит сам по себе — каждый и отвечает Богу сам по себе.
Есть на князе и грех братоубийства. Было у отца, князя Святослава, три сына: Ярополк, Олег. И он, Владимир. Задумали братья убить Владимира, завладеть Новгородом, ему отцом данным… Все кончилось тем, что нет ныне в живых ни Ярополка, ни Олега… А жить бы братьям в любви и дружбе… Но так уж тогда сложилось: либо ты — труп, либо брат твой — труп…
Греки заметно приободрились. Опять гречанка, черная Аспазия, стала появляться на стене. Держалась возле отца, помалкивала — боялась Добрыниной стрелы. Но как посматривала, как посматривала… Лукаво, усмешливо, кривила тонкие губы. Словно и молча говорила Владимиру:
— Вот этого раба хочу!
Смела!
Пряталась не за отца. За спиной своего Бога хоронилась.
С темнотой князь собирал у себя головку войска, воевод, сотников, старшин. Советовались.
Херсонес — обречен. Если навалимся всей силой, грекам не отбиться. Многие так думали.
— С лестницами, князь! Идем с лестницами! Свою кровь прольем, но и кровь ромеев возьмем!
— Хочу, чтобы Корсунь сама попросила мира, — повторял Владимир.
— Ромеи — лживы, — гудел трубно Добрыня. — Не верю, что им их Бог нашу насыпь убирает. Что Бог — землекоп?
— Хочу, чтобы Корсунь сама попросила мира, — настаивал Владимир.
— На Константинополь, князь! На Константинополь! — горячился воевода Беляй. — Что Корсунь? Корсунь для их царей, что нам слобода за Киевом. Константинополь надо брать, а не слободу. Там шесть тысяч наших. Они да мы — сила. Возьмем Царьград! Царевну Анну — тебе в жены. Сам сдеру с василевса его дивитиссий и его кампагии [3]. Тебя одену и тебя обую.
Добрыня хохотал до слез, представляя, как Беляй сдирает с Богоподобного, с царя Василия его дивитиссий.
Говорят, царя Василия иссушили государственные заботы. Щеки у него втянуты. Рот — рыбий. Страшненький царь, хоть и весь в золоте. Брат Константин — охотник. Красавец. Пустая голова.
Добрыня бил себя в грудь, как в гулкую бочку. И в перерывах между двумя приступами смеха, давясь им, возражал Беляю:
— Я, я, стащу с василевса кампагии. Я, я обую князя!
Обувь из красной парчи с драгоценными камнями могут и в Киеве сшить князю. Не одному князю — всей дружине сошьют. Драгоценных камней не хватит? Мечом возьмем! Только что толку. Два человека на земле имеют право носить кампагии: могущественный царь Византии и могущественный царь Персии.
Другой и обуйся — не царь.
Вот женится князь на Анне — его право на кампагии будет признано всеми. Руку Порфирогениты, цари! Руку!
— Хочу, — хмурился Владимир, — чтобы Корсунь сама попросила мира!
Припечатывал кулаком по столу.
Таково мое слово.
На том кончал совет.
А утром руссы опять видели: от насыпи — ни следа…
.
И херсонеситы запросили мира.
Житель Херсонеса священник Анастас тоже не мог понять стратига: князь руссов крещен уже. Зачем христианам лить кровь друг друга? Что хорошего-то будет, если руссы, обозлившись, возьмут город силой? Сожгут, разорят дотла — война же… А князь обещает оставить город целым.
Анастас договорился со своим другом варягом Жадберном. У варягов к славянам отношение особое. В дали дальней времен славяне, раздираемые междоусобицей, пригласили варяжских князей княжить на земле русской. Так что в жилах князя руссов кровь не только славянская, но и капля варяжской.
Воевать с руссами Жадберну было совсем не с руки.
Заговорщики долго обговаривали предприятие. Знай руссы, где находится подземный акведук и водовод, подающий в город воду, взяли бы Херсонес в три дня. Анастас и Жадберн решили, что лучше всего послать в лагерь руссов стрелу с запиской, в которой обозначить место акведука. Но как взобраться на стену? Даже ночью? В сторожевых башнях недремлющая стража. Каждый час стражник проходит по своей части стены. Он чуток и зорок. Осада — охота одних людей за другими. Слух, зрение становятся такими же, как у зверя. Шорох, шелест, скрип, легкое шуршание под стенами, всплеск воды в море, бульканье в прибрежной гальке — и стражник насторожился, почувствовал холод в спине и мурашки во всем теле. Не хочешь попасть в капкан, бди!
Анастас и Жадберн обдумывали способы, как незаметно подойти к стене и подняться на нее. Поднести лестницу? Но где найти в Херсонесе плотника, который получит заказ и не побежит тотчас к легаторию [4], не доложит о странном заказе? Обговаривалась и еще одна сумасшедшая мысль — Анастасу на плечах Жадберна подняться повыше, забросить на стену железный крюк с веревкой. Крюк зацепится за камни. Анастас поднимется по веревке первым. Закрепит на стене крюк надежно. И поможет подняться более тяжелому Жадберну. Но опять же — где найдешь в Херсонесе такого кузнеца, который, получив уж совсем странный заказ, не побежит к самому стратигу с вестью.
Мысль пришла до такой степени простая, что самой простотой своей испугала заговорщиков. В северо-запад-ной части был холм, вершина которого на уровне стены. От холма до стены всего тридцать шагов. Зачем же посылать стрелу со стены? Послать с вершины холма. До лагеря руссов рукой подать. Жадберн — отличный стрелок, и лук у него тяжелый, с тетивой из турьей роговины. Жадберн посылает стрелу за несколько стадий. Долетит стрела до руссов.
Выдалась долгожданная темная ночь. На небе ни звезды. В весеннем воздухе ни сушь, ни сырь. Быть, видно, утром туману.
Анастас и Жадберн, хотя и жили рядом, вышли из домов поодиночке. Встретились за последними постройками города, меж черных холмов. На обоих плащи. Головы покрыты куколями. Неслышные, как тени, прокрались к холму на западной оконечности стены. Поднялись на вершину. Встали, осматриваясь. Оглядываясь.
Долго прислушивались, — а ну как какой-нибудь неспокойный схоларий выйдет из башни в неурочный час и пойдет по стене? Или того хуже, может, шарят по пространству вблизи стен ополченцы стратига, вон он их сколько вооружил. Червячок страха сосал сердце. Да быть такого не может, что вот только Анастас и Жадберн увидели, как высок холм и как близок он к стене. Схоларии в схолах учились трудному военному искусству. Уж они-то должны были увидеть этот холм… Судьба коварна, любит человеку сразу и дать, и отнять. Дать мысль, отнять жизнь…
Но тихо было в Херсонесе.
Херсонес спал.
Анастас сотворил молитву.
Жадберн вынул из-под плаща свой тяжелый лук. Вставил заготовленную заранее белоперую стрелу с привязанной к ней запиской. Совсем беззвучно не получилось. Загудела и жестко хлопнула тетива всей силой турьей роговины. Заговорщики обмерли. Еще живые — стояли уже мертвые… Но время шло, а в Херсонесе было по-прежнему тихо. Сторожевая башня далеко. Метровой ширины стены звуков не пропускают.
Утром ратник руссов Щерб увидел у ног своих стрелу с привязанной к ней запиской. Безымянные союзники советовали князю перекрыть трубы водовода. Было подробно описано, где искать акведук. Написано, на какой глубине идут трубы.
Что такое стрела? Стрела не меч, не секира-чекан и уж не устрашающий «греческий огонь». Но вот пустила ее рука умелого стрелка Жадберна, и стрела повернула ход истории.
Акведук был встроен в скальный холм, с восточной стороны Корсуни. Находился он не на таком уж большом расстоянии от стен, но был хорошо укрыт в складках местности. Из глубины бил источник. Воду забрали в глиняные трубы. Трубы уложили в рвы и зарыли. Видно, давно зарыли, земля ровно заросла травой. Стороннему человеку такого места никогда не найти. Вода по наклону бежала вниз. В Корсуни стояли огромные цистерны. Из них херсонеситы и брали воду.
Есть рисунок — найти акведук не трудно.
В то утро руссы не знали, кто послал стрелу, но нежданным союзникам обрадовались.
С ужасом увидели херсонеситы: вода в цистернах иссякает. Стратиг клялся: «Ромеи, надо держаться! Идут корабли из Константинополя… Флот идет… Продержаться надо чуть-чуть…»
Сутки ждали.
Двое.
Трое.
Давно отвьюжили зимние штормы. Море было уже спокойное, обманчиво теплое; хоть купайся. Херсонеситы и смотрели в даль морскую с зари до зари. Но насколько хватало глаз — ни одного паруса.
Первыми не выдержали дети. Заплакали.
Замычал, заревел, заблеял скот.
Матери столпились у дома стратига, умоляли:
— Воды! Воды! Хотя бы детям воды!
— Ждать смерти — хуже, чем умереть. Лучше смерть от секиры, чем от жажды.
Подозревали, у стратига есть колодец, а в колодце вода. Да и огромных амфор, в которых можно запасти воду, немало.
А стан варваров стал шумным, веселым, подвижным. Где только они, славяне, раздобыли емкие амфоры? Наполняли их водой, отмывались. То ходили черные от трудов землекопов. А тут у всех лица побелели. Коней отмыли. Принялись мыть все, что покрылось грязью, почернело от копоти. Подымали сосуды высоко и лили воду просто так на землю.
Херсонеситы с бедных западных окраин, где в жалких жилищах селились ремесленники, поняли: умрут; не дождаться им помощи царей. У них не было больших амфор. Во дворах не было старых колодцев. Толпы двинулись к дому стратига.
— Открывай, Игнатий, ворота города! Не все там, за стенами, варвары! На нас крест, на их князе крест!
Пересохшие глотки пылали:
— Воды! Воды!
Стратиг выходил, притворно хрипел:
— Херсонеситы! Ромеи мы или не ромеи? Вспомните, как умирали герои Рима!..
К исходу третьих суток руссы схватили перебежчика. Тот собрался податься в Готские Климаты, уйти подальше от войны. Но, схваченный, рассказал, почему его выпустили из города. Он должен был поднять на Владимира греков из соседних фем: из Киммерии, Лагира, Нифеи и других. Если соседи поддержат Херсонес, стратиг обещает им, что расплатится золотом, серебром. И — рабами. Вон сколько руссов под стенами Херсонеса. Все рабами будут. А что такое богатство? Золото, рабы.
От перебежчика Владимир узнал то, что в общем-то уже знал. Сам он обещан дочери Игнатия. Та потешится несколько дней. (Как потешится-то? Шелковой плеткой стегать будет?) Потом, когда малый флот Корсуни будет готов к отплытию, князя закуют в цепи и увезут в дар царям. Добрыню отдадут Благочестивой августе, Феодоре, императрице. Строптивого Беляя отдадут друнгарию, командующему флотом. Пусть воевода посидит на веслах, погребет, прикованный цепями. Присмиреет. Старого Голуба, знающего языки — логофету, высшему чину, ведающему иностранными делами. Ростиславу, и тому место нашли. Присмотрел мальца какой-то патрикий. Свободным херсонеситам, верным стратигу, обещали рабов раздавать, считая их не по штуке, а меряя весом. Мера веса — медими, 50 килограммов. Потянет раб на медиму — бери целого. Недовес — от другого добавят.
Эта мысль: раздавать рабов по весу — говорил перебежчик, — особенно веселила стратига. Так покупали баранов.
Князь слушал, злой и вдохновенный…
.
И двинулись толпы корсунян к городским воротам.
— Воды! Воды! Воды!
Корсунь молила князя о мире. Только, князь, пусти воду в трубы.
Но стратиг и не думал сдаваться.
На стене пылали дрова под котлами. Расплавленная смола почти кипела в них. Зычным голосом Харон предупредил:
— Кто подойдет к воротам — на того выльем смолу!
Толпа остановилась…
.
— Князь! Хватит терпеть! — сказал Добрыня Владимиру.
.
Руссы взялись за лестницы.
Стратиг, забыв, что ему, измученному как все жаждой, положено хрипеть, зычно командовал на стене:
— Масла не жалеть! Лей, лей масло на дрова.
Масло было из его личных кладовых. Не жалея, его лили на дрова. И они грозно и одушевляюще загорались под котлами. Над расплавленной смолой тянулись косые, отклоняемые ветром, полосы дыма. Чад, чернота, копоть.
Считалось, что Херсонес — свободный город. Что все собираемые налоги остаются тут. Но так считал только плебс, низы. Стратиг-то знал, сколько стоит Херсонесу свобода.
В свое время за свое восхождение в должность избранного народом стратига Игнатий возблагодарил василевса, внеся в Священную казну тысячу пятьсот статеров. Так было заведено в империи. Каждый год из собранных в Херсонесе налогов уплачивал еще по 500 статеров. Так было заведено в империи. С каждым кораблем, приходящим из Константинополя, отправлял Божественным достойный царей донатий — добровольное приношение. Так было заведено в империи. Очень, очень многое зависело от милости василевсов. Чем позволят торговать с Византией? Сколько разрешат привезти соли, рыбы, вина? Что, в какие города метрополии дадут возможность поставлять. Где иметь торговлю?..
И вот теперь, после того, как стратиг все оплатил, отдать Херсонес? Да это же не-воз-мож-но…
Измученная жаждой толпа, устрашаемая стражей с секирами, повернулась лицом к стратигу. Женщины, дети, свободные, но бедные ремесленники, рабы — все рядом.
Жажда всех уравняла. Глашатаи кричали:
— Люди Херсонеса! Терпите! Терпите!
Стратиг, воинственно-воодушевленный, деятельный, распоряжался и следил с высоты за воинами князя. Думал, глупые, тупые варвары! Да пока вы подниметесь по вашим лестницам, сваритесь в смоле! Все будете черные, как эфиопы! Ах, как кричит обожженная плоть!.. Послушаем, ромеи, как кричит плоть!.. Херсонеситы! На стены! Защищать наш Херсонес!
На стене, такой же широкой, как улицы Херсонеса, толчея. Богатых хозяев, купцов, зажиточных ремесленников — всех, у кого есть хорошие дома и колодцы во дворах — оказалось не так уж мало.
Владимир отдал приказ:
— К бою!
Стратиг совсем забыл про толпу за спиной. Смотрел — бегут, бегут варвары, неся лестницы. Как они легки в беге. Какие у них сильные ноги… А почему нет на стене пресвитера Анастаса? Все священники здесь, а пресвитера нет! Молодцы священники! Так же, как Игнатий не жалеет своего масла из своих запасов, так священники не жалеют святой воды для защитников. Машут кропилами. Молимся! Молимся! Молимся, братие!
Запах ладана смешивается с чадом от горящих дров, от горячей смолы.
Где князь Владимир? Вон он, среди первых. Сейчас на него смолу… Да где же он? Где?.. Где?..
Перестарались свободные граждане Херсонеса, раздувая мехи под котлами. Вблизи котлов разило смолой, дыхнуть нечем. Черный дым ел глаза не варварам, а защитникам. От углей шел такой жар, угореть можно. В одном из котлов загорелась смола. Толстые струи черно-багрового чада потянулись по ветру к морю. Схоларий отпрянул, толкнул стратига. Тот качнулся, чуть не упав на котел.
— Тушите! Тушите огонь! — завопил стратиг.
Брызги разгоряченной смолы летели на него.
Схоларии бросились разбрасывать горящие дрова из-под котла. Железные лапы тагана подогнулись. Стратиг увернулся, проявив удивившую его самого ловкость. Но огонь лизнул хитон. И не оборви подол стратига ближний схоларий, полыхать бы Игнатию.
Стратиг сбросил хитон. Тот полетел под стену. Стратиг остался в легких доспехах — латах, поручнях, поножах.
Между тем, руссы двумя веерами развернулись у рва с двух концов стены. Их стрелки пока целились только в тех, кто был по краям. Там были ополченцы: ремесленники и купцы. Уклоняясь от стрел, они поневоле отступали к середине, к котлам. Вокруг стратига становилось все теснее, все толкотнее.
Кто-то спиной наполз на Игнатия.
Кто?
Кто посмел?
Стратиг обернулся.
Какой-то облезлый ополченец.
Верно из охлоса. На голове шлем из ржавого железа. Ты что, дурень, очумел от жары? Не видишь, мешаешь схолариям? Мешаешь мне? Вон со стены! Нет более верного способа сделать дурака умным, как разбить его голову о каменное дно рва.
Кое-кто из варваров уже успел приложить лестницы к стенам. А стрелки из луков переменили выбор целей. Стрелы летели кучно, понемногу сужая расстояние между правым и левым флангом. В центре, где был Харон, стало опасно.
— Ложись, Харон! Ложись! — закричал солдат-схоларий, извиваясь и пригибаясь, едва уклонившись от метко посланной стрелы. Солдат первый понял, какие смертоносные минуты им предстоят.