— Хорошо, — тихо отозвалась Салюте. — И со спичками обещаю больше не водиться.
— Спасибо, большое спасибо всем-всем друзьям Расы! — глухо проговорил Ластик-Перышкин, и по его бороде скатилась искра, а на самом деле это была его собственная слеза.
— Смотри, наш волшебник плачет! — воскликнул Колышек. Но писателя и Саломею уже не показывали, чтобы ненароком все зрители не расплакались.
Откуда-то на экран проник Распорядкин, хотя его никто не приглашал в студию. Он сделал несколько гимнастических упражнений и вдруг закричал, грозя кулаком:
— Беспорядок! Безобразие! Разгильдяйство! Родители оставляют детей без присмотра! Дети поджигают шторы, а потом шурум-бурум на весь мир… Выпускайте горести, запретите сладости, и дети будут слушаться родителей!.. А кто не прекратит играть с огнем— того в детскую колонию!
— Не пугайте детей, почтенный старичок, — сказала дикторша, все так же мило улыбаясь. — Детям будут сниться страшные сны…
— Я вам не старичок, а хорошие, примерные дети не видят снов! — крикнул разъяренный Распорядкин. — Я был директором конфетной фабрики — не угодил вам. Боролся с нарушителями движения — опять не подошел! Заставлял всех покупать лотерейные билеты… Вот, вот, вы уже начинаете морщиться, снисходительно улыбаться. А сами не соблюдаете порядка! Нет, отныне я прекращаю распространение лотерейных билетов и объявляю войну снам!
Неизвестно, сколько бы еще распространялся Распорядкин, но на экране появился доктор, белый, как пекарь, в распахнутом халате и в съехавшей набекрень шапочке.
— Одну минуточку, уважаемые зрители, — сказал он и выгнал белой рукой черного, как туча, Распорядкина. — Раса поправляется, как мы и предполагали. Но нам никак не удается развеселить ее. Если бы она улыбнулась, рассмеялась, то гораздо скорее встала бы на ноги. Чем только ни пытались мы ее развеселить! Конфетная фабрика прислала Расе шоколадный замок!.. Фабрика игрушек завалила коридор больницы самыми роскошными куклами. Зоопарк прислал живого слоненка — он размахивает хоботом на больничном дворе… Однако Раса не смотрит ни на игрушки, ни на шоколад. Даже на слоненка не обратила внимания. А ведь девочка чего-то хочет. Иногда показывает руками, как она играла бы с чем-то, крепко прижала бы к груди и уже не выпускала… Чего она хочет? Может быть, вы знаете? Сообщите нам, мы ждем!
— И мы тоже очень ждем, дорогие наши телезрители! — радостно подхватила сияющая дикторша.
Доктор заторопился к своим больным, но Распорядкин властным движением удержал его на экране.
— Что это за выдумки? Что вы делаете? — закричал он, размахивая руками перед самым носом врача. — Где же наша передовая медицина, где наши лучшие в мире лекарства, если вы не можете развеселить пациентку?
— К сожалению, в данном случае лекарства не помогают, — врач пожал плечами и хотел было обойти Распорядкина, но тот снова преградил ему путь. Он был еще проворен, хотя и стар!
— Если белые халаты бессильны, — воскликнул он побагровев, — то я сам развеселю Расу!
— Вам это наверняка не удастся, — улыбнулся врач, с любопытством осматривая Распорядкина с головы до ног.
— Почему других, всяких посторонних приглашают веселить, а меня нет? Ведь я ей дедушка. Вы понимаете? Дедушка!
— Какой же вы дедушка? — спросил, словно не расслышав, врач.
— Какой же вы дедушка? — милым голоском повторила теледикторша, и теперь она очень понравилась Колобку и Колышку. — Вы — Распорядкин! Мало того, что изобрели горести, так еще собираетесь бороться и со снами!
— Но я хочу быть дедушкой! — Распорядкин стукнул себя кулаком в грудь, так что даже гул пошел. — Я хочу, чтобы Раса играла со мной, таскала меня за бороду…
— Очень приятно, — улыбнулся врач, и все увидели, что он очень молод, хотя и озабочен, как старик. — Только сперва отрастите себе бороду.
— Да, отрастите себе бороду, как наш писатель Ластик-Перышкин! — повторила теледикторша.
— Но… но… вы слышали, что тут нес этот писатель? Его борода волшебная… — Распорядкин пятился и испуганно лепетал: — Как вы смеете… мне… Распорядки-ну, предлагать… Я подам заявление… Десять… сто заявлений… во все ответственные инстанции о том, что вы, — он ткнул пальцем во врача, — и вы, — он ткнул пальцем в дикторшу, — предлагаете мне заразиться предрассудками… какими-то волшебными штучками… Вы все будете свидетелями!.. И вы…
Распорядкин проворно повернулся и ткнул пальцем прямо в Колышка и Колобка, съежившихся по ту сторону экрана.
— Нет! — воскликнул Колышек.
— Никогда! — вскочил возмущенный Колобок.
Экран блеснул и погас, застилая продолжавшего размахивать руками Распорядкина густым туманом.
Последнее путешествие друзей
— Спасибо тебе, бабушка, за приют, — поблагодарил Колобок хозяйку маленького домика, которая так сладко спала под шум телевизора. Никакое снотворное на нее не действовало, — только вечерняя телепрограмма. — Мы уходим…
— Куда же вы, на ночь глядя? Такие маленькие… — покачала головой старушка, придерживая худенькой рукой очки, чтобы они не упали: поднять-то будет уже некому.
— Нам обязательно надо идти, — добавил Колобок. Его голос на мгновение стал еще басистее.
— А может быть, подождете до утра?
— Пожалуй, мы и в самом деле не отыщем в темноте, а? — заколебался и Колышек. А у этого голосок стал еще тоньше и пищал, как самый острый алмаз, которым режут стекло.
Колобок топнул ножкой и сказал:
— Оставайся, если трусишь. Я пойду один. Ты слыхал, что сказал доктор? Раса ждет меня!
— Я? Я трушу? Не болтай чепухи! Думаешь, один ты нужен Расе? И я тоже!
Человечки, крепко взявшись за руки, выскользнули во влажную, темную ночь. Они слегка побаивались пустынных улиц и полуночных теней на мокром асфальте, но нисколько не думали о собственной судьбе. Лишь бы только Раса улыбнулась и быстрее выздоровела!
— Вы не скажете, где здесь больница? — вежливо спрашивали человечки. Иногда они обращались к человеку, а иной раз и к столбу. Разве отличишь в темноте столб от человека? Тем более, что людей ночью было маловато. Хорошо еще, что некоторые столбы оказались на редкость умными, знали город не хуже прохожих и отвечали громким гудением.
Какой извилистый и запутанный город! Как много в нем всевозможных улиц и переулков! Больниц, и тех больше семи!
Усталых и сбившихся с дороги путников нагнал мотороллер. Уж не тот ли красный конек, некогда выручавший беглецов? Он самый! Но только он был уже не красным. Некоторые его части отсвечивали синим, некоторые — зеленым. Изменился и дружелюбный голос конька. Казалось, его донимает хроническая ангина.
— Садитесь. Подвезу старых приятелей!
— Но на этот раз нам не от кого удирать!
— Садитесь, если сказано! К Расе путь держите?
— Да, и никак не можем найти! А ты откуда знаешь?
— Думаете, железные коньки не смотрят телевидение? Эх, если бы Раса соскучилась по мне!.. — и совсем не мотороллерская тоска вырвалась у конька вместе с густым дымом.
— А где твой Рыжий? По-прежнему мучает тебя?
— И не спрашивайте! Это грустная история века техники…
Конек уже не показывал достопримечательностей, пролетая по улицам чудесного города, ничего не объяснял друзьям… Не тот конек, да и только!
Вот и больница, самая красивая изо всех. Окна здесь — большие, как в других больницах двери, двери— широкие, как ворота, а арка ворот выгнулась, как свод моста. Двор увешан фонарями, но они прищурились, чтобы не будить маленьких больных. Впрочем, разве это фонари? Они ласково мерцают и пахнут, как апельсины. Может быть, это волшебные апельсины, превратившиеся в фонари?
— Да, это я и есть. Я и мои братья, — лукаво подмигнул приятелям — и тут же превратился в апельсин! — самый большой оранжевый фонарь, вокруг которого сгрудился кружок желтых светильников. — Ночью мы светим, а когда маленький больной захочет, кто-либо из нас превращается в апельсин. Тогда нас можно даже есть. Интересно?
Это было очень интересно, но Колобок вспомнил молоденькую продавщицу.
— А ваша продавщица не пострадает, оттого что апельсины убежали?
— Она уплатила за нас из собственной зарплаты! — гордо заявил оранжевый апельсин.
— Но она же не знала, что вы такие… Она так волновалась!
— Это лишь казалось, что продавщица не знает. На самом деле, едва увидев нас, она пришла в восторг… Чувствовала, что в ящиках, среди множества обыкновенных апельсинов, могут быть и необыкновенные…
— Эта продавщица — волшебница? — почтительно прошептал Колобок.
— Нет, она еще не волшебница. Она только окончила среднюю школу и поступила на вечернее отделение университета. Надо полагать, в будущем она станет очень доброй и мудрой волшебницей… Вы удивлены?
Нет, Колобок и Колышек не удивились — они обрадовались. И в этом, несказочном мире, много людей-волшебников и чудесных предметов, просто не все их замечают. И писатель Ластик-Перышкин так сказал по телевидению.
— А тебе не жаль было покинуть Саломею? — спросил Колобок у оранжевого апельсина.
— Она-то и послала меня к больным детям. Я оставил ей на память солнечный запах. Ее правдивые руки всегда будут пахнуть солнцем…
— Извини, — сказал Колобок апельсину, — но мы спешим к Расе! Спасибо тебе за все!
Апельсин вспыхнул и снова превратился в фонарь — безмолвный, нежно-розовый.
Мотороллер простился с Колобком и Колышком и укатил. Проезжая через двор больницы, он не выпустил ни одного дымка, буквально захлебывался им — ведь так хорошо пахло волшебными фонарями! Только выехав за ворота, он расчихался вовсю, точно заправский самосвал.
Но почему-то далеко он не уехал, тихонько жужжал возле больницы, описывая круг за кругом…
— Знаешь что, — остановил Колобок Колышка, — давай простимся здесь. Там будем держаться героями.
Они сели на широкую ступеньку и прижались друг к другу. Вспомнили все свои приключения, начиная со старухиной зыбки и хлебной печи…
И все свои раздоры вспомнили.
И все веселые и грустные встречи.
Что в их путешествиях было самым главным?
Кажется, все было главным и значительным, но человечки чувствовали, что именно сейчас предстоит им самый важный шаг.
Но до чего же нелегко решиться на него!
Одному вдруг стало жаль старухиной зыбки, второму— хлебной печи и широкого холщового рушника… Даже с Зубарем и Горячкой хотелось бы встретиться еще раз!
Кажется, сидел бы и сидел вот так на лестнице, пусть ступеньки и холодные.
Кажется, смотрел бы и смотрел так на городские огни, хоть они и тают вместе с наступающим утром.
— А может быть, сбегаем посмотреть на слоненка? Он тоже здесь… — вслух предложил Колышек и замолк. Он ни разу в жизни не видел слона, но сообразил, что хитрит — оттягивает последний миг.
— Ну, давай чмокнемся, — пробормотал Колобок.
Они крепко, по-мужски потерлись носами.
— Мы здесь, Раса! Мы идем, спешим к тебе! Улыбайся, смейся! — кричали они во весь голос, пробегая по широкой больничной лестнице, потом по длинным освещенным коридорам, потом — уже ввалившись в просторную, белую, как снежный дворец, палату.
Раса открыла большие воспаленные глаза.
Она узнала человечков, протянула к ним руки, звонко засмеялась, будто вовсе не была больна, и принялась их так ласкать, обнимать и подбрасывать, что… на землю посыпались щепки и крошки хлеба…
«Но не плачьте и не жалейте их…
Колобок и Колышек принесли себя в жертву, чтобы спасти Расу, а тот, кто жертвует собой ради других, никогда не погибает!»
Так записал в своей книге волшебник и писатель Ластик-Перышкин.
Ну, а Раса? Вскоре Раса начала прыгать в постели на одной ножке, драться в коридоре с ходячими больными-мальчиками. Опасаясь за судьбу слоненка, администрация зоопарка срочно забрала его со двора больницы. Прошло еще немного времени, и окончательно выздоровевшая Раса уехала домой.
Страшная месть злых сил
Писатель Ластик-Перышкин сидел, навалившись на письменный стол, усталый после выступления по телевидению. Вы, наверное, знаете, что в помещении телестудии от множества сверкающих прожекторов жарко, как в бане. Однако жара не уморила его синюю бороду. Наоборот, та принялась бесчинствовать пуще прежнего. То вдруг обвивалась вокруг шеи писателя и душила, как удав, то взмывала вверх, как в ясное зимнее утро густой синий дым из трубы. А на дворе была ночь, темным-темно, весь город давно спал.
Писатель смотрел сквозь слипающиеся веки на свою чернильницу и грустно думал, что она-то и есть виновница всех беспокойных и запутанных событий. А ей ничуть не жаль пропавших человечков. Положительный или отрицательный герой погибает — ей все равно. А у него каждый раз сердце разрывается…
Холодная, граненая, стоит чернильница и даже не шелохнется, будто так и надо. На желтой этикетке крупными буквами написано «Чернила», а маленькими — «для авторучек». Но это просто так написано, чтобы не пугали таинственные синие глубины…
Усталый и измученный тяжелыми мыслями, Ластик-Перышкин задремал. Ему приснилось, что он обтесывает бревно и щепки летят, то басовито жужжа, то тоненько-тоненько взвизгивая, как Колобок и Колышек. Он все машет и машет топором, а щепки летят и летят, и он всего лишь плотник — не башмачник! — но ему хорошо, и на душе у него легко-легко.
«Куда девал бороду?» — крикнул ему вдруг кто-то прямо в ухо голосом Распорядкина, и Ластик-Перышкин проснулся. Хвать за бороду, а той и след простыл. Щеки гладкие-гладкие, как оструганные дощечки, подбородок— точно утюгом проглаженный. Свежий холодок со щек просачивается в руки, ноги.
— Уф! Уф! — не мог отдышаться Ластик-Перышкин, все еще не веря, что наконец-то он свободен.
Еще раз ощупал щеки, осмотрелся: кто же мог его побрить? В комнате ни души. Только у двери мелькнула полоска, похожая на хвост кота Сивого. Может, ученый кот изобрел новый химический способ травления бороды и испытал его на писателе? В наши дни все может быть…
Чувствовал писатель, что вместе с бородой пропали Колышек и Колобок, только поэтому и не запрыгал от радости. А он уже привязался к ним, полюбил, как родных детей. Ведь своих детей у писателя не было.
Пока он размышлял о нелегкой доле родителей, воспитателей и писателей, кто-то начал скрестись за дверью. Кого еще несет к нему в гости среди ночи?
— Войдите! Кто там скребется? — не очень вежливо крикнул писатель, решив больше не пускаться во всякие опасные приключения.
Дверь тихонько отворилась, и в комнату проскользнула Мечтышка.
— Ты здесь? — отлегло от сердца у Ластик-Перышкина, когда он увидел проворную секретаршу. — Ох, как ты меня напугала…
— А я-то думала, что после всех этих событий вам уже нечего бояться! — улыбнулась ученая мышка.
— Бояться свойственно человеку, — рассудительно ответил писатель, и Мечтышка, подумав, согласилась с ним. — Ведь ты, кажется, изучаешь психологию?
— Почему ты не удивляешься, что я без бороды? — писатель с удовольствием провел ладонью по своим щекам.
Мышка тихо засмеялась.
— Да она никуда не девалась.
— То есть, как это никуда не девалась?
— Очень просто. Только что я встретила Распорядкина. Он стоял перед витриной магазина и расчесывал бороду.
— Какую бороду? У него же нет бороды!
— Ту самую. Ни рыжая, ни седая, какая-то смешная.
— Так теперь он волшебник? — вытаращил глаза Ластик-Перышкин.
— Нет, он просто дедушка… Вернее сказать, учится быть дедушкой… Носить бороду, рассказывать сказки… Ведь вы сами говорили, что стоит только очень захотеть…
— Да, говорил, — вздохнул писатель. — Но хорошим дедушкой быть нелегко… Ну, а теперь подавай сюда очередную жертву твоего красноречия… Крот уже по ту сторону… Чья очередь сейчас? Спичек?
— Спичек, — вздохнула Мечтышка.