— Может быть, — отвечала Клер.
— Но, — сказала принцесса с улыбкой, — если остров Сен-Жорж, по словам Ленэ, продается так дорого, то, может быть, мы не в состоянии купить его?
— Мы не купим его, — возразила виконтесса, — а все-таки он будет наш.
— Так мы возьмем его силой, — сказала маркиза, — значит, вы возвращаетесь к моему плану, дорогая.
— Именно так, — отвечала принцесса. — Мы прикажем Ришону напасть на Сен-Жорж; он здешний, знает местность, и если кто-нибудь может овладеть этой крепостью, которую вы считаете такой важной, так это он!
— Прежде чем прибегать к этому средству, — сказала Клер, — позвольте мне попробовать, не улажу ли я это дело. Если мне не удастся, так извольте предпринимать что вам угодно.
— Как? Ты поедешь на остров Сен-Жорж? — спросила принцесса с удивлением.
— Поеду.
— Одна?
— С Помпеем.
— И ты не боишься?
— Я отправлюсь парламентером, если вашему высочеству угодно дать мне инструкцию.
— А, вот это ново! — воскликнула маркиза. — Мне кажется, что дипломатами становятся не в одну минуту и что науку эту надобно долго изучать. Маркиз де Турвиль, лучший дипломат своего времени и величайший воин, называл ее труднейшей из всех наук.
— Хотя я и не сведуща в дипломатии, — отвечала Клер, — все же попробую, если ее высочеству угодно будет позволить мне…
— Разумеется, ее высочество позволит вам, — сказал Ленэ, значительно взглянув на принцессу, — я даже уверен, что никто, кроме вас, не может иметь успеха в таких переговорах…
— Что же может сделать виконтесса, чего не сделали бы другие?
— Она просто станет торговаться с господином де Канолем, чего не может сделать мужчина, потому что его выбросят за это в окно.
— Мужчину — да, — возразила маркиза де Турвиль, — но женщину?
— Если мы решим отправить на остров Сен-Жорж женщину, — сказал Ленэ, — то лучше всего будет послать туда виконтессу, нежели кого-либо другого, потому что именно ей первой пришла в голову эта идея.
В эту минуту к принцессе явился курьер. Он привез письмо от бордоского парламента.
— Ах, — воскликнула принцесса, — вот, по-видимому, ответ на мою просьбу!
Обе дамы, желая проявить участие, а также из любопытства подошли к ней. Ленэ же спокойно остался на прежнем месте, зная наперед содержание депеши.
Принцесса жадно прочла ее.
— Они просят меня… Зовут… Ждут! — воскликнула она.
— Ага! — сказала маркиза де Турвиль с торжествующим видом.
— Но что пишет парламент о герцогах?.. — спросил Ленэ. — Что об армии?
— Ни слова.
— Так мы без защиты, — сказала маркиза.
— Нет, — возразила принцесса, — нет, с помощью бланка герцога д’Эпернона я займу крепость Вер, которая господствует над Дордонью.
— А я, — сказала Клер, — я захвачу Сен-Жорж, ключ ко всей Гаронне.
— А я, — прибавил Ленэ, — доставлю вам герцогов и армию, если только вы дадите мне время действовать.
Часть третья
Виконтесса де Канб
I
Через день принцесса и ее свита подъехали к Бордо. Следовало наконец решить, каким образом они вступят в город. Герцоги с армией находились оттуда примерно в десяти льё. Следовательно, в Бордо можно было войти либо мирно, либо применив силу. Всего важнее было решить, что лучше: повелевать в Бордо или повиноваться парламенту?
Принцесса Конде собрала свой совет, состоявший из маркизы де Турвиль, Клер, придворных дам и Ленэ. Маркиза, знавшая своего противника, очень настаивала, чтобы Ленэ не допускать в совет. Она обосновывала это тем, что идет война женщин, в которой мужчины должны действовать только на полях битвы. Но принцесса объявила, что Ленэ взят на службу принцем, ее супругом, и поэтому она не может не призвать его в комнату совещаний, где, впрочем, присутствие его не может иметь важного значения, потому что решено: он может говорить сколько ему угодно, но его не станут слушать.
Осторожность маркизы де Турвиль не была совсем бесполезна; за два дня, истраченные на переезд, она успела настроить принцессу на воинственный лад, к чему та и без того уже склонялась; маркиза боялась, чтобы Ленэ не разрушил весь ее труд, осуществленный с такими усилиями.
Когда совет собрался, маркиза изложила свой план; он состоял в том, чтобы тайно призвать герцогов и армию, добыть добром или силой необходимое число лодок и прибыть в Бордо по реке с криками: «К нам, жители Бордо! Да здравствует Конде! Долой Мазарини!»
Таким образом, въезд принцессы становился настоящим торжественным шествием, и маркиза де Турвиль окольным путем возвращалась к своему любимому проекту: взять Бордо силой и напугать королеву армией, которая начинает свои действия с такого блестящего удара.
Ленэ все время кивал головой в знак одобрения и прерывал слова маркизы только восторженными восклицаниями; потом, когда она закончила изложение плана, сказал:
— Бесподобно, маркиза! Извольте сделать заключение.
— Это очень легко, оно состоит из двух слов, — продолжала торжествующая дама, воодушевляясь своей собственной речью. — Под градом пуль, при звоне колоколов, при криках народного негодования или любви слабые женщины мужественно выполнят свою славную миссию: малютка на руках матери станет просить защиты у парламента. Это умилительное зрелище непременно тронет самые жестокие души. Таким образом, мы одержим победу вполовину силой, вполовину при помощи справедливости нашего дела, — а в этом, я думаю, состоит вся цель ее высочества.
Заключение речи маркизы произвело еще более впечатления, чем самое изложение ее плана. Все были в восторге, а более всех принцесса. Клер, которую все больше охватывало желание ехать на остров Сен-Жорж для переговоров, аплодировала. Капитан телохранителей тоже поддакивал, потому что он по званию своему должен был искать случая показать храбрость. Ленэ более чем хвалил: он встал, взял руку маркизы и почтительно и искренне пожал ее.
— Сударыня, — воскликнул он, — если бы мне не было известно, сколь велико ваше благоразумие, сколь основательно — не знаю, по инстинкту или в результате изучения, да это и неважно — знакомы вы с тем важным политическим и военным вопросом, который нас теперь занимает, то вполне убедился бы в этом сейчас и простерся бы ниц перед самой полезной советницей, которую когда-либо могла сыскать ее высочество…
— Не правда ли, Ленэ, — сказала принцесса, — план превосходен? И я то же думала. Виала, наденьте на герцога Энгиенского шпагу, которую я приказала приготовить для него, а также его шлем и оружие.
— Да, скорее, Виала; но прежде позвольте мне сказать только одно слово, — начал Ленэ.
Маркиза де Турвиль, уже возгордившаяся от своего успеха, опечалилась, потому что знала, как обыкновенно Ленэ восстает против нее.
— Извольте, говорите! — сказала принцесса. — Что еще?
— Почти ничего, мадам, самое ничтожное замечание: никогда еще не предлагали плана, который так согласовался бы с характером вашего высочества и интересами дома Конде.
От этих слов маркиза де Турвиль еще более нахмурилась, а принцесса, начинавшая было сердиться, теперь улыбнулась.
— Но, ваше высочество, — продолжал Ленэ, следя глазами за реакцией своей соперницы на это «но», — соглашаясь с особенным удовольствием на исполнение этого плана, который один только нам пристоен, я осмелюсь предложить маленькое изменение.
Маркиза с неудовольствием холодно отвернулась и приготовилась к защите. Принцесса опять нахмурила брови.
Ленэ поклонился и движением руки попросил позволения продолжать.
— Звон колоколов, крики народной любви, — сказал он, — порождают во мне радость, которую я не могу даже выразить. Но я не совсем спокоен насчет града пуль, о котором говорила маркиза.
Маркиза приосанилась и приняла воинственный вид. Ленэ поклонился еще ниже и продолжал, понизив голос на полтона:
— Разумеется, умилительно было бы видеть женщину и малютку спокойными во время такой бури, которая обыкновенно пугает даже мужчин. Но я боюсь, что одна из этих безрассудных пуль, которые поражают бессознательно и слепо, повернет дело в пользу кардинала Мазарини и испортит наш план, который, впрочем, превосходен. Я совершенно согласен с мнением, так красноречиво выраженным маркизой де Турвиль, что юный принц и его августейшая мать должны проложить себе дорогу к парламенту. Но сделать это надо не силой оружия, а обратившись к нему с просьбой. Я думаю, наконец, что гораздо лучше будет тронуть самые жестокие души, чем победить самые неустрашимые сердца. Думаю, наконец, что первое из этих двух средств в тысячу раз легче второго и что цель принцессы одна — вступить в Бордо. Прибавлю, что мы вряд ли войдем туда, если вздумаем сражаться…
— Вы увидите, — сказала желчно маркиза, — что господин Ленэ разнесет по камешку весь мой план, как бывает обыкновенно, и мало-помалу предложит свой вместо моего.
— Помилуйте! — вскричал Ленэ, пока принцесса успокаивала маркизу улыбкой и взглядом. — Я стану разрушать ваш план, я, ваш искренний почитатель… О нет! Тысячу раз нет! Но я знаю, что из Бле приехал в Бордо офицер королевы по имени Дальвимар; ему поручено настроить умы против ее высочества. Знаю притом, что Мазарини кончит войну одним ударом, если к тому представится удобный случай. Вот почему я боюсь града пуль, о котором сейчас говорила маркиза де Турвиль, и особенно пуль, направленных специально, еще более, чем тех, которые поражают жестоко, но слепо.
Последние слова Ленэ заставили принцессу задуматься.
— Вы всегда все знаете, господин Ленэ, — сказала маркиза голосом, дрожавшим от гнева.
— Однако жаркая стычка была бы славным делом, — сказал, вставая и притопывая ногой, как будто он находился в фехтовальном зале, капитан телохранителей, старый воин, веривший в силу оружия и желавший придать себе больше веса в случае сражения.
Ленэ наступил ему на ногу, взглянув на него с самой приятной улыбкой.
— Точно так, капитан, — сказал он, — но вы, вероятно, тоже полагаете, что жизнь герцога Энгиенского необходима нашему делу, и если он будет взят в плен или убит, то таким образом будет взят в плен или убит истинный главнокомандующий армией принцев.
Капитан телохранителей понял, что пышный титул главнокомандующего, данный семилетнему ребенку, превращает его, старого служаку, в настоящего предводителя войска. Он сообразил, что сказал глупость, отказался от первой своей мысли и начал жарко поддерживать мнение Ленэ.
Между тем маркиза приблизилась к принцессе и стала разговаривать с ней вполголоса. Ленэ увидел, что ему придется выдержать еще одно нападение. Действительно, принцесса повернулась к нему и сказала с досадой:
— В самом деле, странно… с таким ожесточением расстроить все, что было так хорошо устроено.
— Вы изволите ошибаться, ваше высочество, — возразил Ленэ. — Никогда я не вкладываю ожесточения в советы, которые имею честь давать вам, и если я разрушаю, то лишь для того, чтобы исправить. Если, несмотря на доводы, которые я имел честь представить, вашему высочеству угодно подвергать опасности жизнь вашу и вашего сына, вы вольны умереть, и все мы умрем вместе с вами: ведь это самое легкое дело. Любой лакей вашей свиты и самый жалкий из горожан могут сделать то же. Но если мы хотим иметь успех, несмотря на усилия Мазарини, королевы, парламентов, мадемуазель Нанон де Лартиг, — словом, несмотря на все препятствия и слабость нашего положения, то нам остается…
— Сударь, — заносчиво вскричала маркиза, придравшись к последней фразе Ленэ, — слабости нет там, где есть имя Конде и две тысячи воинов, сражавшихся при Рокруа, Нёрдлингене и Лансе; а если уж мы слабее, то мы в любом случае погибли, и не ваш план, как бы он ни был превосходен, спасет нас!
— Я читал, — ответил Ленэ, заранее наслаждаясь впечатлением, которое он произведет на принцессу, слушавшую его внимательно, — я читал, что при Тиберии вдова одного из знаменитейших римлян, великодушная Агриппина, когда преследования отняли у нее супруга ее, Германика, принцесса, которая могла по своей воле собрать целую армию, воодушевленную памятью о ее погибшем муже-полководце, — что Агриппина предпочла одной войти в город Брундизий, прошла пешком через Апулию и Кампанию, одетая в траурную одежду и ведя за руку детей своих. Она шла бледная, с красными от слез глазами, опустив голову, а дети ее рыдали и молили взглядами… Тут все видевшие ее, а их было более двух миллионов от Брундизия до Рима, сами зарыдали, проклинали злодеев, угрожали им; и дело Агриппины было выиграно не только в Риме, но даже по всей Италии, не только у современников, но и в глазах потомства. Эта женщина не встретила сопротивления слезам и стонам своим, а мечи ее встретились бы с мечами, копья с копьями… Думаю, что есть большое сходство между ее высочеством и Агриппиной, между принцем Конде и Германиком и, наконец, между отравителем Пизоном и кардиналом Мазарини. Если есть сходство, если положение одинаково, то я прошу и поступить так, как поступила Агриппина. По мнению моему, то, что так превосходно удалось тогда, не может не иметь такого же успеха теперь…
Одобрительная улыбка появилась на устах принцессы и подтвердила успех речи Ленэ. Маркиза ушла в угол комнаты, драпируясь в покрывало подобно античной статуе. Виконтесса де Канб, нашедшая друга в советнике, поддержала его за то, что он поддерживал ее; капитан телохранителей — этот военный трибун — от обиды прослезился, а маленький герцог Энгиенский весело закричал:
— Маменька! Вы поведете меня за руку и оденете в траурное платье?
— Да, сын мой, — отвечала принцесса. — Ленэ, вы знаете, что я всегда имела намерение показаться жителям Бордо в траурном платье…
— Тем более, — сказала Клер потихоньку, — что черный цвет удивительно идет вашему высочеству.
— Дорогая крошка, — заметила в ответ принцесса, — маркиза все равно скажет об этом громогласно, невзирая на то, что вы говорите вполголоса.
Итак, программа въезда в Бордо была принята на основании соображений осторожного Ленэ. Придворным дамам приказали приготовиться. Юного принца одели в белое атласное платье с черными и серебряными позументами, дали ему шляпу с белыми и черными перьями. Принцесса, подражая Агриппине, оделась с изысканной простотой в черное платье без драгоценностей.
Ленэ, главный распорядитель торжества, много хлопотал о его великолепии. Дом, где он жил, расположенный в маленьком городке за два льё от Бордо, постоянно был полон приверженцев принцессы, желавших знать, какого рода прием будет ей приятнее. Ленэ, как директор современного театра, посоветовал им употребить в дело цветы, крики восторга и колокола и для удовольствия воинственной маркизы де Турвиль предложил несколько пушечных салютов.
На другой день, 31 мая, по приглашению парламента принцесса отправилась в путь. Некто Лави, генеральный адвокат парламента и горячий приверженец Мазарини, велел еще накануне запереть ворота, чтобы принцесса не могла вступить в город; но против него действовали сторонники партии Конде, а утром собрался народ и при криках «Да здравствует принцесса! Да здравствует герцог Энгиенский!» разбил ворота топорами. Таким образом, не было больше препятствий для торжественного въезда, который начинал принимать характер триумфа. Наблюдатель мог видеть в этих двух событиях влияние предводителей двух партий, разделявших город: Лави получал приказания прямо от герцога д’Эпернона, а народ имел своих вождей, получавших советы от Ленэ.
Едва принцесса въехала в ворота, как на огромной арене разыгралась давно подготовленная сцена. Корабли, стоявшие в порту, встретили ее пушечной пальбой; тотчас загремели и городские пушки. Цветы летели из окон или протянулись через улицы гирляндами, мостовая была покрыта ими. Тридцать тысяч жителей и жительниц Бордо всех возрастов оглашали город приветственными криками. Воодушевление их возрастало ежеминутно, потому что они ненавидели Мазарини, а принцесса и сын ее внушали им живейшее участие.
Впрочем, маленький герцог Энгиенский лучше всех сыграл свою роль. Принцесса не решилась вести его за руку, боясь, что он устанет или упадет под грудой цветов. Поэтому принца нес один из его дворян. У мальчика руки были свободны, он посылал поцелуи направо и налево и грациозно снимал свою шляпу с перьями.
Жители Бордо легко приходят в восторг; женщины почувствовали беспредельную любовь к хорошенькому мальчику, который плакал так мило; старые судьи растрогались от слов маленького оратора, который говорил: «Господа, кардинал отнял у меня отца, замените же мне его».
Напрасно приверженцы Мазарини пытались сопротивляться. Кулаки, камни и даже алебарды принудили их к осторожности, они поневоле должны были уступить триумфаторам.