— Так вы думаете, что и Ришон может быть разбит?
— Почему же нет? Ведь меня тоже разбили! Надобно переждать несчастное время; война — та же игра, когда-нибудь и нам повезет.
— Это бы не случилось, если бы приняли мой план, — вмешалась маркиза де Турвиль.
— Ваша правда, — сказала принцесса. — Никогда не принимают наших предложений, говоря, что мы женщины и ничего не разумеем в военном деле… Мужчины делают по-своему, и за то их бьют.
— Ах, Боже мой, ваше высочество совершенно правы, — сказал герцог, — но это случалось с лучшими полководцами: Павел Эмилий был разбит при Каннах, Помпей — при Фарсале, а Атилла — при Шалоне. Только Александр Великий да вы, маркиза, никогда не проиграли ни одной битвы. А в чем состоял ваш план, извольте сказать?
— По моему плану, — отвечала госпожа де Турвиль очень сухо, — следовало осадить крепость по всем правилам военной науки. Но меня не захотели слушать и решили напасть врасплох. И что же вышло?
— Отвечайте маркизе, господин Ленэ, — сказал герцог. — Что касается меня, я не очень силен в стратегии и потому не смею вступать в спор с госпожой де Турвиль.
— Сударыня, — сказал Ленэ, который до сих пор только улыбался, — вот сколько обстоятельств соединилось против вашего плана: бордосцы не солдаты, а просто горожане, они хотят ужинать дома и спать на супружеской постели. При правильной осаде мы лишили бы их множества удобств, без которых они не могут обойтись. Они осаждали остров Сен-Жорж как любители. Не порицайте их за то, что они сегодня не имели успеха, они опять проделают эти четыре льё и снова начнут воевать столько раз, сколько вам будет угодно.
— Вы думаете, что они опять начнут? — спросила принцесса.
— О, в этом я уверен, ваше высочество, — отвечал Ленэ, — они так любят свой остров, что не захотят оставить его королю.
— И возьмут его?
— Разумеется, рано или поздно…
— А когда они возьмут Сен-Жорж, я прикажу расстрелять этого дерзкого господина де Каноля, если он не капитулирует! — вскричала принцесса.
Клер задрожала в смертельном страхе.
— Расстрелять! — проговорил герцог де Ларошфуко. — Проклятие! Если ваше высочество таким образом начинает войну, то я от души радуюсь, что принадлежу к вашей партии.
— Так пусть он сдается!
— Я желал бы знать, что ваше высочество скажет, если Ришон сдастся?
— Ришон еще не начал действовать, герцог, не о нем идет речь. Приведите мне буржуа, судью, советника парламента, кого-нибудь из них, кто сказал бы мне, что они чувствуют весь стыд, которым покрыли меня, — горько чувствуют его!
— Вот очень кстати: господин Эспанье просит о чести быть принятым вашим высочеством, — сказал Ленэ.
— Пусть войдет!
Сердце Клер во время этого разговора то билось так сильно, что ей ломило грудь, то сжималось, как в тисках. Она понимала, что Каноль дорого заплатит жителям Бордо за свою первую победу. Но ей стало еще хуже, когда Эспанье пришел и своими оправданиями подтвердил уверения Ленэ.
— Успокойтесь, ваше высочество, — говорил Эспанье принцессе. — Вместо четырех тысяч человек мы пошлем восемь тысяч, вместо шести пушек выставим двенадцать, вместо ста человек потеряем двести, триста, четыреста, если будет нужно, но все-таки возьмем Сен-Жорж!
— Браво, сударь! — воскликнул герцог. — Вот это дело! Вы знаете, что я целиком на вашей стороне, придется ли мне быть вашим начальником или просто идти с вами волонтером — всякий раз, как вы вздумаете предпринимать этот поход. Только не забудьте, если мы каждый раз будем жертвовать по пятьсот человек и если совершим четыре нападения, похожие на нынешнее, то к пятому армия у нас очень уменьшится.
— Господин герцог, нас, способных взяться за оружие, здесь в Бордо тридцать тысяч человек, — возразил Эспанье. — Если будет нужно, мы перетащим все пушки из арсенала к крепости и будем стрелять так, что превратим гранитную гору в порошок. Я сам переправлюсь через реку с саперами, и мы возьмем Сен-Жорж: мы сейчас торжественно поклялись взять его.
— Сомневаюсь, что вы возьмете Сен-Жорж, пока господин де Каноль будет жив, — сказала Клер едва слышным голосом.
— В таком случае, — отвечал Эспанье, — мы убьем его или прикажем убить, а потом уже завладеем островом.
Виконтесса едва удержала крик ужаса, рвавшийся из ее груди.
— Так непременно хотят взять Сен-Жорж?
— Вот прекрасно! — вскричала принцесса. — Я думаю, что хотят! Только этого и хотят!
— В таком случае, — сказала Клер, — позвольте мне действовать, и я завладею крепостью.
— Ну, — возразила принцесса, — ты уже обещала мне это, но не сдержала слова.
— Я обещала вашему высочеству переговорить с господином де Канолем, эта попытка не удалась: я нашла барона непреклонным.
— Так ты думаешь, что он станет сговорчивее после своей победы?
— Нет. Но на этот раз я ничего не говорю вам о коменданте. Я говорю вам, что могу завладеть только крепостью.
— Каким образом?
— Я введу ваших солдат во двор крепости.
— Вы, верно, волшебница, сударыня, если беретесь за такое дело? — спросил Ларошфуко.
— Нет, сударь, я просто землевладелица, — отвечала виконтесса.
— Виконтесса шутит! — сказал герцог.
— Нет, нет! — вскричал Ленэ. — Я многое вижу в нескольких словах госпожи де Канб.
— Этого достаточно, — сказала Клер, — мнение господина Ленэ для меня все! Повторяю, остров Сен-Жорж будет взят, если мне позволят сказать теперь несколько слов нашему советнику.
— Ваше высочество, — сказала маркиза де Турвиль, — я тоже возьму Сен-Жорж, если мне позволят действовать.
— Позвольте сначала маркизе высказать ее план во всеуслышание, — сказал Ленэ Клер, которая хотела отвести его в сторону, — а потом и вы, виконтесса, скажете мне о вашем плане потихоньку.
— Говорите, маркиза, — сказала принцесса.
— Я отправляюсь ночью с двадцатью лодками, на которых будет человек двести мушкетеров; другой отрад, тоже из двухсот человек, двинется по правому берегу; четыреста или пятьсот — по левому. В это время тысяча или более жителей Бордо…
— Позвольте заметить, сударыня, — сказал Ларошфуко, — что у вас уже вступает в дело тысяча — тысяча двести человек.
— А я, — прибавила Клер, — возьму Сен-Жорж с одною ротой; дайте мне навайльцев, и я за все отвечаю.
— Об этом стоит подумать, — сказала принцесса, а между тем герцог, улыбаясь презрительной улыбкой, с жалостью смотрел на этих женщин, рассуждавших о военных делах, которые затруднили бы мужчин, самых смелых и самых предприимчивых.
— Я готов выслушать вас, сударыня, — сказал Ленэ, — пожалуйте сюда.
И Ленэ увел виконтессу к окошку.
Та сказала ему на ухо свою тайну. Ленэ вскрикнул от радости.
— Действительно, — сказал он принцессе, — на этот раз, если вы предоставите госпоже де Канб полную свободу действовать, Сен-Жорж будет взят.
— А когда? — спросила принцесса.
— Когда угодно.
— Виконтесса — великий полководец! — сказал Ларошфуко с насмешкой.
— Вы будете судить об этом, господин герцог, — возразил Ленэ, — тогда, когда войдете в крепость, не сделав ни одного ружейного выстрела.
— Тогда буду с вами согласен.
— Если дело так верно, как вы говорите, — сказала принцесса, — так надо все приготовить на завтра.
— Извольте назначить день и час, — отвечала Клер, — я буду ждать в своей комнате приказаний вашего высочества!
С этими словами она поклонилась и ушла. Принцесса, в одну минуту перешедшая от гнева к надежде, сделала то же. Маркиза де Турвиль пошла за нею. Эспанье, повторив свои обещания, тоже вышел, и герцог остался один с Ленэ.
VII
— Любезный господин Ленэ, — сказал герцог, — женщины взяли ведение войны в свои руки, стало быть, мужчинам неплохо бы прибегнуть к интриге. При мне говорили о некоем Ковиньяке, которому вы поручили набрать роту, и рассказывали, что он очень ловкий человек. Я призывал его к себе, нельзя ли как-нибудь увидеться с ним?
— Он уже ждет, монсеньер.
— Так позовите его.
Ленэ позвонил. Вошел лакей.
— Введите капитана Ковиньяка, — приказал Ленэ.
Через минуту старинный наш знакомец показался в дверях. По обычной своей осторожности он не пошел дальше.
— Подойдите, капитан, — сказал герцог, — я герцог де Ларошфуко.
— Я прекрасно вас знаю, монсеньер, — отвечал Ковиньяк.
— А, тем лучше! Вам поручено было набрать роту?
— Она набрана.
— Сколько у вас человек?
— Полтораста.
— Хорошо одеты? Хорошо вооружены?
— Хорошо вооружены, дурно одеты. Я прежде всего занялся оружием как самой необходимой вещью. Что же касается одежды, то у меня недостало денег, потому что я человек чрезвычайно бескорыстный и действовал только из преданности к принцам: ведь я получил от господина Ленэ только десять тысяч ливров.
— И с десятью тысячами ливров вы набрали полтораста солдат?
— Да, монсеньер.
— Это удивительно!
— Монсеньер, у меня есть особые средства, мне одному известные, ими-то я и действую.
— А где ваши люди?
— Они здесь; вы увидите, монсеньер, что это за удивительная рота, особенно в нравственном отношении; все они из порядочных людей, ни одного нет из черни.
Герцог де Ларошфуко подошел к окну и действительно увидел на улице полтораста личностей разных лет, разного роста и разных званий. Они стояли в два ряда под командою облаченных в великолепные мундиры Фергюзона, Барраба, Карротеля и двух их товарищей. Все эти субъекты гораздо более походили на шайку разбойников, чем на роту солдат.
Как сказал Ковиньяк, они выглядели оборванцами, но вооружены были превосходно.
— Даны ли вам какие-нибудь приказания насчет ваших людей? — спросил герцог.
— Мне приказано привести их в Вер, и я жду только вашего подтверждения, чтобы передать мою роту господину Ришону. Он ждет ее.
— А сами вы разве не останетесь в Вере?
— Я, монсеньер, имею правило: никогда не запирай себя по-глупому в четырех стенах, если можешь бродить по полям. Я рожден вести жизнь патриархов.
— Хорошо! Живите где вам угодно, но отправьте ваших людей в Вер.
— Так они должны окончательно стать частью гарнизона этой крепости?
— Да.
— Под командой господина Ришона?
— Да.
— Но, монсеньер, — возразил Ковиньяк, — что будут делать мои люди в крепости, когда там есть уже человек триста?
— Вы, я вижу, очень любопытны?
— О, я расспрашиваю вас, монсеньер, не из любопытства, а из страха.
— Чего вы боитесь?
— Боюсь, что их осудят на бездействие, а это будет очень жаль; у кого ржавеет хорошее оружие, тому нет оправдания.
— Будьте спокойны, капитан, ни они, ни их оружие не заржавеют, через неделю они будут сражаться.
— Так их убьют?
— Очень может быть! Или, может статься, имея особенное средство вербовать солдат, вы знаете еще и секрет, как сделать их неуязвимыми?
— О, дело совсем не в том; но я желаю, чтобы мне заплатили за них, пока они не убиты.
— Да разве вы не получили десяти тысяч ливров, как сами признались мне?
— Да, в задаток. Спросите у господина Ленэ: он человек аккуратный и, я уверен, помнит наши условия.
Герцог обернулся к Ленэ.
— Все это так, господин герцог, — сказал безупречный советник. — Мы дали господину Ковиньяку десять тысяч ливров наличными на первые издержки, но мы обещали ему по сто экю за каждого человека с зачетом израсходованных десяти тысяч.
— В таком случае, — сказал герцог, — мы должны капитану тридцать пять тысяч.
— Правильно, монсеньер.
— Вам отдадут их.
— Нельзя ли теперь, господин герцог?
— Никак нельзя.
— Почему же?
— Потому что вы принадлежите к числу наших друзей, а прежде всего надо переманивать к себе чужих. Вы понимаете, угождают только тем, кого боятся.
— Превосходное правило, — сказал Ковиньяк, — однако при всех сделках назначают какой-нибудь срок.
— Хорошо, — отвечал герцог, — назначим неделю.
— Извольте, неделю.
— А если мы не заплатим и через неделю? — спросил Ленэ.
— В таком случае, — отвечал Ковиньяк, — солдаты опять принадлежат мне.
— Вполне справедливо! — сказал герцог.
— И я делаю с ними что хочу?
— Разумеется, ведь они ваши.
— Однако… — начал Ленэ.
— Все равно, — сказал герцог советнику, — ведь они будут заперты в Вере.
— Все-таки я не люблю таких покупок, — отвечал Ленэ, покачивая головой.
— Однако такие сделки весьма обычны в Нормандии, — заметил Ковиньяк, — они называются продажей с правом выкупа.
— Так дело кончено? — спросил герцог.
— Совершенно.
— А когда отправятся ваши люди?
— Сейчас, если прикажете.
— Приказываю.
— В таком случае, они выступают, монсеньер.
Капитан вышел на улицу, сказал два слова на ухо Фергюзону, и рота в сопровождении любопытных, привлеченных ее странным видом, отправилась к порту, где ждали три барки, на которых ей следовало подняться по Дордони к Веру. Между тем начальник ее, верный своим принципам независимости, высказанным только что герцогу, с любовью смотрел на отъезд своих солдат.
Тем временем виконтесса молилась и рыдала в своей комнате.
«Боже мой, — думала она, — я не могла полностью спасти его чести, так спасу, по крайней мере, ее призрак. Не надо, чтоб он был побежден силой, я его знаю: если сила победит его, он умрет, защищаясь. Надобно победить его изменой. Когда он узнает все, что я для него сделала, и главное, с какой целью сделала, — то даже после поражения будет благодарить меня».
Успокоенная этой надеждой, виконтесса написала записку, спрятала ее на груди и пошла к принцессе, которая только что прислала за ней, чтобы Клер развезла пособия раненым и передала от имени мадам Конде утешения и деньги вдовам и сиротам.
Принцесса собрала всех, кто принимал участие в экспедиции, от своего имени и от имени герцога Энгиенского расхвалила их подвиги и доблести, долго разговаривала с Равайи, который с подвязанной рукой клялся, что готов идти опять на приступ хоть завтра; положила руку на плечо советника Эспанье, уверяя его, что он и храбрые жители Бордо — твердейшая опора ее партии. Словом, так воодушевила всех этих людей, что самые подавленные поражением клялись отомстить и требовали идти на Сен-Жорж в ту же минуту.
— Нет, не теперь, — сказала принцесса. — Отдохните эту ночь и этот день, а послезавтра вы утвердитесь в Сен-Жорже уже навсегда.
Это заверение, произнесенное твердым голосом, было встречено пылкими воинственными восклицаниями, каждое из которых глубоко ранило сердце виконтессы: они казались ей кинжалами, грозившими смертью ее возлюбленному.
— Видишь, что я им обещала, Клер, — сказала принцесса, — ты должна помочь мне расквитаться с этими храбрыми людьми.
— Будьте спокойны, ваше высочество, — отвечала виконтесса, — я сдержу слово.
В тот же вечер ее посланный спешно отправился на остров Сен-Жорж.
VIII
На другое утро, когда Каноль обходил крепость дозором, Вибрак подошел к нему и подал ему письмо и ключ, переданные каким-то неизвестным человеком ночью. Незнакомец оставил их у дежурного лейтенанта, сказав, что ответа не нужно.
Каноль вздрогнул, увидав почерк госпожи де Канб, и распечатал письмо с трепетом.
Вот что было в нем написано: