Голос из зала. Женя, факультет журналистики ГУ-ВШЭ. Сегодня говорилось о культуре, о современных писателях, о том, популярна ли культура, о проектах. И я бы хотела привести такой пример современного писателя, как Гришковец. Его книга «Год ЖЖизни» – перетекание интернет-блога в словесность, взаимодействие разных сфер. Мне кажется, что он поднимает сиюминутные темы, но на их материале ставит серьезные проблемы. Людям очень нравится то, что он делает. Я хотела вас спросить. Гришковец это мода, или долгосрочное явление культуры? И еще один вопрос, тоже связанный с ним. Может ли высокая культура сама себя рекламировать, привлекать?
Николай Усков. Сохранится ли Гришковец навсегда, это вопрос к Богу. А Гришковцу долгих лет жизни. Опять-таки, судить о том, насколько его творчество будет релевантно другим поколениям, очень сложно и практически невозможно. А что касается второй части вопроса… Тоже Бог его знает. Мне кажется, что если человек реализует себя в той или иной мере, умеет работать с аудиторией, это уже неплохо. Главное – чтобы никого не резал, не грабил, не брал взяток.
Александр Архангельский. Был в Одессе директор музыкальной школы по фамилии Столярский. Знаменитый, популярный, уважаемый. Когда приезжали знатные гости, он водил экскурсии по школе и говорил: а это школа имени мене. Вот Гришковец – это школа имени мене. Он человек-проект. Он хочет работать сразу во всех жанрах, потому что ему важен не жанр, а он сам, преломляющийся в жанре. Он осознанно идет на некоторую долю дилетантизма, потому что профессионал всегда чуть узок. Не знаю, с кем его сравнить из предшественников; может быть, с Окуджавой. Мелодии у Окуджавы – не Шнитке и не Глас; стихи – не Пастернак и не Ахматова; романы – ну, не Трифонов и не Астафьев. А в целом получается явление, формирующее жизнь вокруг себя. Что касается рекламировать – не рекламировать… у Пушкина есть гениальная формула: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Рукопись – это товар, и кино товар, и готовый спектакль. А процесс написания, съемки, постановочный процесс – полноценное творчество, там нет места ни деньгам, ни расчетам, ни рекламным кампаниям. Пока работаете – думайте только о своей задаче. Как закончили работу – начинайте рекламировать.
Голос из зала. Дмитрий Зимин, весело и ехидно. Я на вечерах из цикла «Важнее, чем политика» бываю часто, и просто не помню такого количества народа и такой благостной, почти бесконфликтной обстановки. Мне даже показалось, может, страна стала другой? Все очень здорово. Даже слишком. А у меня такой вопрос: приходится достаточно часто слышать, видеть, читать, что у нас в стране все обстоит не очень: и ученые из страны уезжают, и бизнесмены. Что-то неприятное разлито в воздухе. Мне всегда казалось, что это разлитое в воздухе и называется культурой. Культурой политической, экономической, художественной. А вы так благостны. Я задаю вопрос: мои ощущения надуманны? Или культура – нечто иное? Второй вопрос тоже эпатажный. По поводу взаимодействия со Всевышним. Тоже очень интересная тема. Процитирую поэта, который сказал так: «На Страшный Суд разборки ради, эпоху выкликнув мою, Бог молча с нами рядом сядет на подсудимую скамью». До конца эпатируя, готов привести фразу еще одного умного человека (вообще он был немного хулиган): «Бойся людей верующих, у них есть Бог, который им все простит». Ваши комментарии ко всему сказанному.
Николай Усков. Процитированные вами высказывания, стихотворное и поэтическое, являют собой образчики невеселого цинизма. Но Александр, наверное, более религиозный человек, чем я. Я предпочитаю отдавать Богу наедине свою жертву. А в своих публичных проявлениях все-таки стараюсь с некоторым почтением и страхом относиться к этой категории. И не употреблять слишком часто понятие «Бог», в том числе и применительно к искусству. Потому что когда писатель Пупкин, который мне дико не нравится, говорит, что он находится в непосредственном контакте с Богом, это, мягко выражаясь, смущает. Что касается благостности, то на днях я у себя в блоге привел потрясающие слова писателя Владимира Сорокин, побывавшего на даче Сталина в Кунцево: «Оттуда воздух высосан». У меня ощущение, что из России сегодня воздух высосан. Здесь трудно жить, функционировать, думать. Но, тем не менее, мы живем, функционируем, думаем. То, что атмосфера сегодня такая благостная, так мне кажется, мы настолько с Александром устали от гвалта, который я поднял, а он подхватил, что мы стараемся сегодня говорить о чем-то более приятном и более спокойном.
Александр Архангельский. Уважаемый Дмитрий Борисович, если я правильно понял ваш вопрос, то ответ на него таков. Мы говорили о состоянии той части культуры, которая создается не политикой и от политиков не зависит. Вот с этой частью культуры все хорошо. Более того, есть странная закономерность: чем меньше воздуха в политической сфере, тем больше его в пространстве искусства. Если мы с вами будем говорить о русской истории 30-х годов, то мы тоже с вами можем поговорить благостно, потому что страшные, но великие стихи того же Мандельштама, Пастернака написаны в эти жуткие годы. Если же мы говорим о стране и о том, что с нею происходит, тон меняется резко.
Политические системы чем-то похожи на системы энергетические. Саяно-Шушенская ГЭС, как до нее Чернобыль, работает, работает, работает, хотя все знают, что ее нужно останавливать и обновлять, а потом – раз, и закоротило. Вот и политическая система работает. Не благодаря, а вопреки. На честном слове, на автоматизме. Все понимают, что она никуда не годится, но ведь работает же! И непременно рухнет в три дня, если мы ее не переменим, не обновим. Так что в политической сфере все висит на волоске, и волосок этот тоненький.
Голос из зала. Леонид Васильев, профессор ГУВШЭ. Вы ставили вопрос о классической культуре. Вы имели в виду отечественную ситуацию или мировую? Мне бы хотелось знать, как вы рассматриваете роль классической культуры в современном мире в целом? И какие перспективы вы видите? Один из вас говорил очень хорошо, что ритм жизни и шаги истории бешено ускоряются, а как дальше будет? Я не прошу вас предсказывать будущее, но есть какие-то тенденции, которые вы заинтересованное изучаете, накапливаете и можете о них сказать.
Николай Усков. Опять начну с конца. Этот ритм, как мне кажется, волнует очень многих. Упоминавшийся уже Константин Эрнст, говорил мне, что бешенное мелькание картинки перед глазами вызывает чувство неконтролируемого беспокойства. Те из вас, кто водит машину, знает: перейдите скоростной барьер в 150 км/ч – и вам станет страшно. Сейчас нам стало страшно. Появление фильма Ларса фон Триера «Антихрист» здесь и сейчас очень характерно. Я все чаще чувствую, что я – маленькая песчинка, а вокруг мельтешащая картинка с землетрясениями, терактами… ощущение, что мы не контролируем ситуацию. При этом уверен, ничего не произойдет, как-нибудь все рассосется, люди перестанут смотреть телевизор, читать газеты, выходить в интернет, будут слушать классическую музыку. Я не знаю что, но что-нибудь изменится. Однако в данную минуту ситуация предельно напряженная.
Александр Архангельский. Начнем со скорости и, ускоряясь, двинемся навстречу теме классики. Я думаю, что нарастание динамики кадра, звука, действия не свидетельствует о тревоге, обуявшей культуру. Скорее наоборот, о ее охлаждении. Плохой дирижер, у которого нет внутренней страсти, всегда подменяет ее скоростью. Чем быстрее он гонит музыку, тем вроде бы звучит энергичнее. То же и с мультипликацией. Есть аниматоры, которые умножают количество склеек до бесконечности, чтобы понравиться следующему поколению. А есть аниматоры, которые на это не идут. Например, Михаил Алдашин, выдающийся мультипликатор среднего поколения. Он никуда не спешит, прорабатывает каждый эпизод и заранее уверен, что его и так посмотрят. Так что вопрос о скорости не имеет отношения к существу дела. К существу дела имеет отношение вопрос, который стоит перед каждым серьезным художником во все времена: ты занимаешься созданием смыслов или шифровкой пустоты?
Что касается судьбы классической культуры в сопредельном мире, ситуация там иная – ровно настолько, насколько история складывалась по-другому. Русский постмодерн появился с чудовищным опозданием; это запоздалая попытка подхватить явление, которое себя уже исчерпало.
Николай Усков. Страшно, Александр, если оно никогда себя не исчерпает. У меня как раз ощущение, что постмодернизм теперь навсегда. Я не вижу никакой силы, которая его подвинет… За культурами прошлого стояли великие идеи, эти идеи были дискредитированы: Бог, нация, класс, государство. Эти идеи все умерли после Второй мировой войны, ну, самое позднее – после крушения коммунизма. И вот человек остался один на один с огромным чердаком образов, понятий, ценностей, на свой вкус их тасует, складывает в конфигурации, в общем, играет. Отменить эту игру могла бы новая большая идея. Но я, честно говоря, не вижу перспективы для нее, причем в длительной перспективе. Теперь мы будем всегда читать Пелевина и Умберто Эко.
Александр Архангельский. Я не буду читать Пелевина по той же причине, по которой не буду пересматривать цветного Штирлица: один раз прочел, и все понятно. Так же, между прочим, обстоит дело и с Сорокиным. Много лет назад мне понравился его первый роман «Очередь», и с тех пор сплошные вариации на одну и ту же тему. Прием одноразового использования. Но не в этом дело. История не признает двух слов: никогда и всегда. Когда говорят: «В России всегда было так, и поэтому никогда по-другому не будет», – это полная чушь. Так было не всегда и не всегда так будет. Просто надо терпеливо работать на будущее. В этом смысле классика не помеха, а подспорье. Но только если относиться к ней как к живому явлению. Как только мы встали перед нею на колени – все, она уже мертва.
Голос из зала. Елена Гусева. По вашим ощущениям, есть социальный заказ власти к культуре: либо на убаюкивание, либо наоборот, на внешнее нагнетание, чтобы заслонить дефекты управления страной?
Николай Усков. Мне кажется, современная власть склонна к арт-жестам, которые призваны встряхнуть общество, отвлечь его от реальности, навязать вздорную полемику. Таковы были многие сериалы на телевидении, которые моделировали, как с точки зрения власти должны решаться те или иные проблемы, и кто виноват, что мы так никудышно живем. И это гораздо более существенное явление, чем все новостные выпуски, которые совершенно не отражают состояние общественного сознания. А сериал отражает. Другое дело, что общество всегда через культуру формировало ценности, давало установки. Если мы посмотрим на средневековые соборы или соборы эпохи барокко или классицизма, безусловно, это некая программа, некий манифест власти, архитектурное обращение к народу, идеологический инструмент. Вы знаете, что Григорий Великий называл росписи в соборах Библией для неграмотных. Вопрос только в том, в чьих руках этот мощный инструмент находится и ради чего используется.
Александр Архангельский. Я в принципе согласен, только несколько коротких дополнений. До недавнего времени наша власть курировала только кино. И нетрудно увидеть, в каких проектах ее деньги и административная поддержка присутствуют. За исключением фильма «12», смысл которого – вся наша жизнь есть борьба, и от катастрофы нас спасают мудрые чекисты, никаких фильмов о современности, о дне сегодняшнем власть не поддержала. Она делала ставку на сказочные истории о прошлом, которого не было. Яркий пример – лента Хотиненко «1612». (Заметьте, что название, которое призвано подчеркнуть патриотическую идею, отсылает нас не к русскому, а к польскому летоисчислению; русские в те времена считали от сотворения мира). Либо на фантастику: «Ночной дозор», «Обитаемый остров». Заверчиваются яркие шлейфы, чтобы мы отвлеклись от сегодняшних дел. Так лиса убегает от охотника: хвостом машет направо, сама бежит налево.
Голос из зала. Юлия Новикова (факультет социологии ГУ-ВШЭ). В начале дискуссии Николай сказал, что национальная идея – это скорее недостаток, нежели достоинство. То есть понятие национальной идеи, сформулированной даже в культурных терминах, неактуально? А на чем тогда может быть основано строительство нации? На бытовой культуре, на культуре роскоши? Или вообще оно не имеет смысла?
Николай Усков. Я считаю нацию анахронизмом. Национальные государства возникли сравнительно недавно и рано или поздно исчезнут. Что не так уже и плохо. Потому что национальное государство – достаточно странное образование, по неясному принципу. Мы граждане такого-то государства, потому, что здесь родились. И доверяем ему управлять нашими жизнями, благополучием, культурным обиходом. В Средние века существовал приход, феодал, люди взаимодействовали в рамках небольших общин. Потом над этим возникла надстройка, которая стала себя превозносить, превращаться в короля-солнце, объявлять себя целью жизни отдельного человека, ради нее надо было почему-то умирать. С моей точки зрения, все это полный вздор, и чем скорее идея большого государства сдохнет, тем для нас всех будет лучше, тем скорее мы заживем в своем маленьком пространстве, в котором мы родились и в котором проходит наша основная жизнь. Современная культура для меня – в том числе некий способ преодолеть национальную ограниченность. Я определяю свою национальную принадлежность через русскую культуру, а не через российский паспорт. Я русский, потому что я говорю по-русски, и я обожаю эту страну, эту землю и ее писателей. Для меня это все родное. Это мой дом. Но все, что дальше, все это самодержавие, православие, доходность – нелепо. Верить в государство и умирать с именем вождя на устах я не собираюсь и вам не советую.
Александр Архангельский. Что касается национальных государств в нашем смысле слова, то они были детищем эпохи романтизма. Но в историческом смысле нация – объединение людей, осознанно желающих жить на одной территории и участвовать в общей истории. Этническая принадлежность тут вторична, первична – гражданская общность. Против чего тут выступать? Создание гражданской нации – дело важное, полезное и современное. В отличие от национальных идей. Вот они как раз – анахронизм. Их придумывают начальники, спускают сверху, навязывают, вдалбливают, и точно знают, для чего. Для мобилизации. Как только власть заговорила про национальную идею, жди войны.
Нам как единой гражданской нации нужна не идея, сформулированная начальством и навязанная через школу, пропаганду и культуру, а чувство единой исторической судьбы и минимальный набор общепринятых ценностей. Что для нас главное, жизнь отдельного человека или жизнь государственной общности? Мы коллективисты или индивидуалисты? Азиаты или европейцы? Какой доли хотим для своих детей? Если у большинства граждан есть общие ценности, которые важнее, чем экономические разногласия и политические ориентации, именно они удержат нас в пределах общей территории, в рамках одного государства. Не под дулом автомата, а потому что мы хотим быть вместе. Мы. Сами. Не они нас объединили, а мы хотим быть вместе.
Ирина Ясина (вовремя, на верной ноте гася дискуссию). Поэтому-то наши встречи и важнее, чем политика.
Вместо послесловия
Архангельский: Зачем нужна культура
Вместо послесловия Александр Архангельский: Зачем нужна культура Рано или поздно наступает момент, когда ведущий, заранее готовый спрятаться за спинами своих гостей, растворить свою позицию в их диалогах с залом, должен выйти из добровольной тени, и прямо объясниться с публикой – он-то сам что думает? чего ради затеял многосерийное действо, интеллектуальный сериал, литературное ток-шоу о культуре, которая важнее, чем политика? Приоткрывшись в споре с Николаем Усковым, я закончу своим монологом, адресованным студенческой аудитории – и диалогом с нею. Не потому, что считаю свою точку зрения итоговой и безусловной, а потому что надо честно дать отчет в системе взглядов, определивших замысел проекта «Важнее, чем политика». И сформулировать позицию – не как финальный аккорд, а как отправной пункт для самостоятельного размышления читателей.