2
На Кавказе Скобелева встретили не столько торжественно, сколько восторженно. Недавно закончившаяся русско-турецкая война шла здесь на своём, особом театре военных действий, вдали от Болгарии, а потому и не вызывала зависти к успехам и славе Белого генерала. Здесь его победы воспринимались генералами, как образцы военного искусства, а его личная отвага служила примером для офицеров, что и нашло своеобразное отражение в преподнесённых ему подарках. Генералы одарили Михаила Дмитриевича великолепным арабским скакуном безупречно белой масти, а офицеры вручили белоснежную бурку и дорогое оружие работы непревзойдённых кавказских мастеров.
Восторги, встречи и приёмы не помешали, однако, Скобелеву мягко, но весьма настойчиво вести свою линию. Правда, дополнительных войск он не добился, но зато получил разрешение брать со складов любые орудия, списанные после окончания войны за истечением срока службы. И он брал все, что ещё могло стрелять без риска для самих стреляющих.
К тому времени Степан Осипович Макаров уже принял под своё командование Каспийскую флотилию. Совершив несколько демаршей к персидским берегам, он без единого выстрела внушил всем персидским капитанам такое уважение, что их суда более не рисковали приближаться к линиям российских морских перевозок и на пушечный выстрел.
– Прекрасно, Степан Осипович, – сказал Скобелев, посетив флагманский корабль. – Теперь – продовольствие для войск, а за ним – и сами войска.
– А вас когда, Михаил Дмитриевич?
– А меня – первым. Утром девятого мая.
– Вынужден доставить в Чикишляр, – сказал Степан Осипович. – В порту Михайловском чересчур мелок фарватер. Я отдал распоряжение углубить его, но работы ещё не завершены.
– Чикишляр так Чикишляр, – улыбнулся Скобелев. – А с углублением фарватера надо поторопиться.
– К июню все работы будут закончены.
На рассвете 9-го мая Михаил Дмитриевич вступил на борт флагмана Каспийской флотилии. Его сопровождал Баранов, инженеры-путейцы и подаренный генералами белый жеребец. Каспий пересекли вполне благополучно, капитан Макаров уже сбросил обороты, подводя пароход к Чикишлярскому причалу, когда вдруг Скобелев приказал остановить судно.
– Стоп машина! – распорядился Степан Осипович, после чего с некоторым удивлением посмотрел на озабоченного генерала. – Что-нибудь не так, Михаил Дмитриевич?
– Все так, все так, Степан Осипович, – сказал Скобелев. – Моего жеребца – за борт!
– Зачем, ваше превосходительство? – удивился Макаров. – А если, не дай Бог, до берега не доплывёт?
– Вот я и погляжу, доплывёт он или не доплывёт…
Оказавшись в воде, аргамак рассерженно заржал, но не испугался, а довольно решительно направился к берегу. Скобелев напряжённо следил за ним, и все на корабле примолкли, уже не отрывая глаз от недовольного, но решительного жеребца. И облегчённо вздохнули, когда белоснежная лошадь вышла на азиатский берег.
– Фф-у!.. – с облегчением выдохнул Михаил Дмитриевич и неожиданно улыбнулся. – Загадал я, Степан Осипович. Коли с конём ничего не случится, то и со мной – тоже. Он быстро доплыл, стало быть, и я Геок-Тепе быстро возьму и текинцев разгромлю наголову.
– Вы верите в приметы?
– Со всей искренностью, капитан!..
Пароход ошвартовался у пристани, на которой Скобелева ждали несколько старших офицеров и в их числе – полковник Гродеков. За ними стояло множество любопытствующих, которых сдерживали солдаты и матросы береговой службы. Спускаясь по трапу, Михаил Дмитриевич всмотрелся в толпу, обернулся к Баранову:
– Видишь среди встречающих господина в цивильном костюме и круглой шляпе? Без шума проведи его туда же, где я буду, но спрячь, пока не скажу.
Полковник Гродеков представился Скобелеву уже как начальник его штаба, поскольку Михаил Дмитриевич уведомил Николая Ивановича об этом назначении депешей ещё из Петербурга. Познакомил генерала со встречающими его офицерами, спросил:
– Когда прикажете доложить обстановку?
– Немедленно.
– Тогда прошу во временное помещение штаба. Карета ждёт, ваше превосходительство.
Скобелев оглянулся:
– А где мой аргамак?
Пожилой казак, которого Михаил Дмитриевич приглядел ещё на Кавказе и взял к себе ординарцем, подвёл уже осёдланного, обсохшего и успокоившегося белого жеребца. Придержал стремя:
– Вот и на чужбинушке мы, стало быть. С Богом, ваше превосходительство!
– Спасибо, братец.
Полковник Гродеков заранее приказал освободить здание портовых властей, выставил охрану, подготовил необходимые карты и документы. Сюда-то он и привёл Скобелева для первого официального разговора без свидетелей.
Доклад его был краток, точен и при этом на редкость обстоятелен. Состояние своих весьма незначительных сил, количество продовольствия и транспорта, сведения о противнике, добытые офицерскими рекогносцировками и постоянным наблюдением.
– Текинцы располагают тридцатью пятью, от силы – сорока тысячами всадников. Кроме этого, у них до пяти тысяч пехоты и две батареи трехорудийного состава. Все эти шесть орудий расположены в крепости Геок-Тепе.
– Из кого же они набрали артиллерийскую прислугу? – удивлённо спросил Скобелев.
– Точных сведений нет, Михаил Дмитриевич. Если полагаете необходимым узнать…
– Ну, с этим ещё время терпит, Николай Иванович, – сказал Скобелев. – Помощь с Кавказа начнёт поступать в наше распоряжение к осени, не ранее. В первую голову я распорядился о переброске продовольствия, боевых запасов и оборудования для поэтапного строительства железной дороги.
– Первый этап, я полагаю, уже намечен?
– Красноводск – Кизыл-Арват. Для обеспечения безопасности работ нам следует занять вершины треугольника Красноводск – Кизыл-Арват – Чикишляр.
– Я уже занял эти узловые точки, – улыбнулся Гродеков. – Но когда сил мало, наш брат-русак зовёт на помощь отвагу. Иного выхода у нас пока нет, Михаил Дмитриевич.
– Отвага – не такой уж плохой выход, Николай Иванович, – серьёзно сказал Скобелев. – А особенно здесь, в Средней Азии, где удар по воображению противника зачастую решает дело. Имея это в виду, я и выпросил списанные орудия с кавказских армейских складов. Четырех и девятифунтовых и зарядов к ним. О том, что они давно утратили прицельную точность, сохранив лишь устрашающий грохот, не следует никому знать, но батарейцев к этому хламу надо готовить буквально с завтрашнего дня.
– Будет исполнено, Михаил Дмитриевич. – Гродеков подумал. – Кстати, относительно роли воображения. О вашем приезде текинцы узнают уже завтра. Учитывая это, полагаю целесообразным неожиданно для противника атаковать и захватить Ходжа-Кала по прямому пути на Геок-Тепе.
– Очень хорошая мысль, – одобрил Скобелев. – Готовьте отряд немедля. И если у вас более нет вопросов, скажите Баранову, что я жду известного ему человека.
3
– Здравствуйте, дорогой Михаил Дмитриевич, – тихо сказал Млынов, шагнув в комнату и плотно прикрыв за собою дверь.
Скобелев порывисто обнял его:
– Здравствуй, друг мой, здравствуй, русский купец. Ну, каковы успехи?
– Четыре с половиной тысячи верблюдов ожидают под Красноводском.
– Мало.
– Обещают ещё. Я виделся с Тыкма-сердаром и с той поры поддерживаю с ним постоянную связь.
– Вот как? – оживился Скобелев. – Кому же сегодня служит этот корсар пустыни?
– Сегодня – текинцам, но его мечта служить вам, Михаил Дмитриевич.
– Предлагаешь опять ему поверить? Знаешь, единожды предавший входит во вкус.
– Его очень обидели текинцы, Михаил Дмитриевич. Кроме того, он поклялся на Коране, что спасёт увязавшихся за ним женщин и детей. А это – много кибиток.
Млынов подробно рассказал о встрече в пастушьей хижине. А заодно и о голоде среди туркмен и маленькой девочке, которую он вынужден был купить.
– Её зовут Кенжегюль.
– Кенжегюль, – повторил почему-то Скобелев. – Запоминающееся имя, хотя и весьма странное. Куда ты её определил?
– Хотел сделать лучше, но… – Млынов развёл руками. – Ребёнок вместе с матерью – в Геок-Тепе. Текинцы согнали туда всех мирных туркмен, полагая, что, узнав об этом, вы воздержитесь от артиллерийского огня.
– А как же мне взять эту крепость? – недовольно спросил Скобелев. – Солдат в чистом поле на штурм бросать, как то сделал генерал Ломакин?
– По словам Тыкма-сердара, основой обороны Геок-Тепе является хорошо укреплённый форт в юго-западной части крепости, Михаил Дмитриевич. Текинцы называют его Денгиль-Тепе. Холм господствует над местностью, поэтому именно в нем они и расположили всю свою артиллерию. Шесть пушек.
– Откуда они набрали к ним прислугу?
Млынов вздохнул:
– Русский офицер, два русских же фейерверкера, остальные – туркмены, когда-то служившие в нашей армии. Терять им нечего, а стрелять они умеют.
– И стрелять будут, – Скобелев тоже вздохнул. – У тебя есть какое-либо предложение?
– Не у меня – у Тыкма-сердара. Он предлагает взорвать стену Денгиль-Тепе минным подкопом и сразу же атаковать, пока текинцы не опомнились.
– На этот форт я должен поглядеть сам, – задумчиво сказал Скобелев.
– Очень опасная затея, Михаил Дмитриевич, прямо вам скажу, – Млынов неодобрительно покачал головой. – Вокруг крепости на добрых десять вёрст – открытое пространство. Исключение – сады неподалёку от крепостных стен, но в них всегда прячутся сильные кавалерийские отряды. А уж в чем текинцы мастера, так это в конных атаках и кавалерийской рубке.
– Кони их приучены к артиллерийской пальбе? – сразу же спросил Скобелев.
– Полагаю, что нет, – сказал Млынов, подумав. – Большинство текинцев не имеют опыта боев с нашими регулярными частями, а учений они проводить не любят и не умеют.
– Это значит, что против их джигитов надо ставить нашу пехоту, Млынов, – убеждённо сказал Скобелев. – Причём хорошо вымуштрованную и дисциплинированную. И за каждой ротой – по два орудия. Одно – просто для грохота, чтобы лошадей пугать, второе – на картечи. Как на манёврах в высочайшем присутствии, понимаешь? Отсюда следует, что придётся заняться парадной шагистикой, иного выхода не вижу. А заодно и противника в заблуждение введём, у него ведь соглядатаев тут предостаточно.
Генерал вдруг достал записную книжку в сафьяновом переплёте и золотым карандашом принялся что-то торопливо записывать.
– Спасибо, Млынов, ты мне отличную идею подсказал, бормотал он, продолжая записи. – Удивить – значит победить. Пришёл – удивил – победил, вот какой афоризм нам бы оставил Юлий Цезарь, если бы ему довелось воевать в этих краях.
– Какие там идеи, – вздохнул бывший адъютант, невесело усмехнувшись. – Я – соглядатай, а не офицер. Не гожусь я для этих дел, Михаил Дмитриевич. Не гожусь.
– Ещё как годишься, – не отрываясь от записей, сказал Скобелев. – Цены ты себе не знаешь…
– Знаю, – упрямо продолжал бывший капитан. – Врать да придирчивого купца изображать – вот и вся теперь моя цена.
Скобелев ничего не сказал, продолжая что-то лихорадочно записывать. Млынов посмотрел на него, спросил неожиданно:
– Пьёте много?
– Что было, то было, – генерал захлопнул книжку, спрятал во внутренний карман мундира. – Батюшка мой помер.
Млынов медленно поднялся, перекрестился.
– Вечная память Дмитрию Ивановичу…
– Макгахан помер, – жёстко продолжал свой мартиролог Скобелев. – Князь Сергей Насекин пулю себе в голову пустил. Тебя, друга ближайшего, от меня отрезали. По живому полоснули, Млынов, по живому… И один я теперь, как перст. Даже матушка в Болгарии.
– Ох, Михаил Дмитриевич…
– Ох, Млынов. По мне бьют, прямой наводкой бьют. А я устоять должен, вопреки им – устоять! И разгромить текинцев. Сказочно разгромить!..
– Так и будет.
– Если ты поможешь. Много уже помог, но ещё помоги, очень тебя прошу. Я должен триумфатором в Санкт-Петербург вернуться. Триумфатором! Тогда и тебя отхлопочу. И мундир тебе вернут, и следующее офицерское звание пожалуют, и я тебе лично такой орден вручу, чтобы дети твои дворянами писались до скончания рода твоего. Только помоги мне, Млынов.
Таким бывший адъютант никогда ещё не видел своего бывшего начальника. Скобелев говорил с такой искренней горячностью, с таким пафосом и мольбой одновременно, что Млынов впервые понял: Михаил Дмитриевич и впрямь видит в нем последнего человека, которому можно доверять безоглядно. Видит последнего друга в создавшемся вокруг него одиночестве, и поэтому первым протянул генералу руку. Впервые за всю совместную службу.
– Спасибо тебе, друг мой, – Скобелев крепко сжал протянутую ладонь. – Безмерно благодарен тебе. Безмерно!..
4
27-го мая полковник Гродеков, не дожидаясь, когда прибудут обещанные войска с Кавказа, выступил из Дуз-Олума в направлении Ходжа-Кала. С шестью ротами, двумя казачьими сотнями, четырьмя орудиями и ракетной командой при двух станках. Это было все, что он смог наскрести по всем своим сусекам.
– Достаточно, – сказал Михаил Дмитриевич, когда начальник штаба доложил ему о наличии собранных для рекогносцировки войск. – Приплюсуйте сюда собственное хладнокровие и – с Богом, Николай Иванович.
Гродеков рассчитывал как минимум на совет опытного полководца, но Скобелеву было не до советов. Он вдруг занялся строевой муштрой пехоты, упорно добиваясь парадной слаженности шеренг при самых немыслимых перестроениях. Действий своих он никому не объяснял, со стороны это выглядело чудачеством, офицеры острили напропалую, а солдаты уже начали угрюмо ворчать. Жара стояла несусветная, а знаменитый генерал, на которого все так надеялись, гонял их по пыльному плацу в полном боевом снаряжении.
Под Ходжа-Кала текинцы сопротивлялись недолго и без особого рвения. Гродеков легко отбил их конную атаку артиллерийским огнём, после чего они вскоре и отошли. Преследовать полковник их не стал – казаков-то под рукой имелось всего две сотни – и, оставив пехоту с артиллерией в захваченном селении с категорическим приказом удерживать его во что бы то ни стало, отошёл к основным силам.
– Как сопротивлялись? – спросил Скобелев, когда начальник штаба доложил об успешно проведённой операции.
– Сопротивлялись, но… – Гродеков явно подыскивал некое оценочное слово.
– Чувства, чувства ваши меня интересуют, – сказал Михаил Дмитриевич. – Военная характеристика мне не нужна. Как, с вашей точки зрения, сопротивлялся противник?
– Неубедительно, Михаил Дмитриевич.
– Неубедительно, – повторил Скобелев. – Отличное нашли определение. Неубедительно сражаются, значит, не очень-то верят, Николай Иванович. Ни в смысл сопротивления, ни даже в смысл собственного восстания.
– Да, такое у меня чувство.
– Тогда давайте вместе строевой подготовкой заниматься, – подумав, решил генерал. – Их неубедительности противопоставим убедительную дисциплину своих войск, Николай Иванович. Через два месяца, никак не позже.
– Помилуйте, Михаил Дмитриевич, какая строевая при этакой-то жаре! – с неудовольствием сказал Гродеков. – Давно, признаться, собирался сказать вам. Солдаты ворчат, офицеры иронизируют: дескать, к победному параду генерал загодя готовится.
– Не объяснил своевременно, моя вина, – согласился Скобелев. – А как мы во время Хивинской кампании от конных атак отстреливались, помните?
– Плутонгами. Первая полурота – с колена, вторая – стоя. Пока одни стреляют, вторые перезаряжают. Эффективно.
– Эффективно? Не согласен. Я, случалось, и тремя линиями отстреливался: первая – лёжа, вторая – с колена, третья – стоя. А что толку-то? Ну, атаку сдерживали, пока помощь не подходила. Так ведь, Николай Иванович? Так. А если помощи ждать неоткуда, тогда как отстреливаться?
Полковник промолчал, соображая.
– Тогда надо не отстреливаться, помощи ожидая, а громить нападающих, как то, случалось, делал Наполеон, когда ещё был простым генералом Бонапартом. Тулон вспомните.
– Пушками?
– Совершенно верно, пушками, – убеждённо сказал Михаил Дмитриевич. – И не отстреливаться от атакующей конницы, а громить её. Прятать за спинами солдат орудия на картечи до поры до времени. А пора пришла – команда. Солдаты раздвинули строй, дали орудиям сектор обстрела и – картечный залп по конной лаве! И что будет тогда со всеми этими гикающими всадниками, Николай Иванович?