Ракетный залп привлёк новых любознательных. Они, как правило, прибывали группами, но по-прежнему оставались на холмах, в отдалении, и атаковать вроде бы не собирались. Однако Гродеков счёл необходимым обратить на это внимание Скобелева:
– Накапливаются, Михаил Дмитриевич.
– Атаковать они не собираются, – отозвался Скобелев, внимательно осмотрев конные толпы текинцев на возвышенностях. – Продолжать движение парадным маршем. Музыке не замолкать!
Вновь загремели марши, и колонны двинулись по степи чётким строевым шагом. Михаил Дмитриевич оказался прав и в этот раз: текинцы и не пытались атаковать, продолжая с живейшим любопытством наблюдать за чётким продвижением русских войск.
Перед вечером остановились на ночёвку. Строго распределили роты, стараясь укрыть орудия пехотинцами, после ужина, как и полагалось, сыграли зорю, начало сна отметили зоревым пушечным выстрелом и, выставив усиленные секреты из казаков, приказали остальным спать.
Подъем был сыгран рано, с первыми проблесками зари. А после завтрака сразу же объявили построение, и роты прежним порядком зашагали по пустынной степи под громкие марши, старательно пряча заряженные орудия в центре каждой роты.
И вновь все возвышенности вокруг покрылись массой всадников в пёстрых одеждах. Но и в это утро они не атаковали, продолжая наблюдать за продвижением русских войск.
– Какой-нибудь населённый пункт между нами и Геок-Тепе есть? – спросил Скобелев.
– Янги-кала, – ответил Гродеков. – Не исключено, что текинцы его хорошо укрепили.
– Вот это мы и проверим, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Направление марша – Янги-кала!
Гродеков отдал команду, и ротные колонны развернулись, как на параде. Среди наблюдавших текинцев началось бурное движение, и они весьма быстро перестроились в угрожающий фронт.
– Кажется, нас собираются атаковать, – сказал Гродеков.
– Вы знаете, что делать, Николай Иванович, – усмехнулся Скобелев. – Продолжать движение, при атаках действовать, как на учениях к парадам. Предупредите оркестры, что именно от них должны отныне поступать команды.
Текинцы, до сей поры с наивным любопытством наблюдавшие за продвижением русских войск, сразу же изменили своё поведение, как только пехотные колонны свернули на направление, ведущее к Янги-кала – последнему населённому пункту перед Геок-Тепе. Михаил Дмитриевич предполагал, что именно так они и поступят при условии, что Янги-кала ими укреплена плохо или не укреплена вообще. Те восемь сотен пехотинцев, что были у него под рукой, никак не могли взять сколько-нибудь укреплённое селение – оттого текинцы и приняли единственно правильное решение: атаковать русских на марше.
Текинцы ринулись в стремительную конную атаку лавой, яростно что-то выкрикивая и размахивая шашками. Русские колонны спокойно продолжали движение им навстречу, чётко, как на параде шагая под не умолкающие марши оркестров. Однако как только всадники приблизились на расстояние картечного огня, оркестры тут же замолчали, громко пропели трубы и роты остановились. Но лишь на время, которое понадобилось им, чтобы разомкнуться первым ротным шеренгам, открывая просвет для спрятанной артиллерии. И как только это произошло, орудия на руках сразу же были выдвинуты на линию огня. Один за другим прогремели два картечных выстрела, сбивших, смявших и расстроивших стремительную конную атаку противника. Текинцы развернули коней и бросились врассыпную, а ротные ряды, сделав шаг вперёд, тут же сомкнулись, пряча орудия. Вновь грянули марши, и солдаты дружно шагнули вперёд.
– Отлично, – удовлетворённо сказал Скобелев. – Продолжайте в том же духе и в том же направлении, Николай Иванович. А я тем временем объеду крепость. Со мною прошу следовать инженера Рутковского, двоих топографов по его усмотрению и… И десяток казаков.
– Десяток мало, Михаил Дмитриевич, – озабоченно заметил осторожный Гродеков. – Вам не уйти от текинцев, если они вздумают вас преследовать.
– Им не до меня, – улыбнулся Скобелев. – Они бросят все силы на вас, Николай Иванович, так что будьте к этому готовы.
– Вы поступаете весьма рискованно, Михаил Дмитриевич…
– Война – вообще довольно рискованное занятие. Готовы, Рутковский? За мной.
Шесть раз текинцы бросались в стремительные конные атаки. И шесть раз роты, как на ученьях, вовремя останавливались, размыкали строй, выкатывали пушки и встречали бешено орущих всадников картечным огнём в упор. В конце концов они поняли неуязвимость русских колонн, прекратили бессмысленные атаки, но продолжали держаться в отдалении, внимательно наблюдая за продвижением русских колонн. Гродеков предполагал, что текинцы дадут ему серьёзный бой на подходе к Янги-кала, но, к его удивлению, противник сдал последний опорный пункт перед Геок-Тепе без единого выстрела.
К этому времени Скобелев вернулся, успев без особых помех объехать весь периметр крепости.
– Нас обстреляли дважды из одного орудия, – сказал он Гродекову. – И дали несколько ружейных залпов. Причём из Денгиль-Тепе. Судя по всему, стреляли из английских магазинок, патронов не жалели, но нам пришлось держаться на определённом расстоянии, и укрепления Денгиль-Тепе осмотреть не удалось. Придётся нам хорошенько подумать, Николай Иванович.
4
Млынов очнулся от близкого артиллерийского выстрела. Осознать ничего не успел, потому что болело все. Раскалывалась голова, нестерпимо жгло левое ухо, горела от боли спина, но больше всего хотелось пить. И рот, и глотка пересохли настолько, что, казалось, вот-вот полопается кожа. Он ничего не мог вспомнить и, вероятно, так бы и не вспомнил, вновь провалившись в сухой горячий бред, если бы вскоре не расслышал второго выстрела. Странно, но именно он вернул ясность его сознанию. Капитан осторожно прикоснулся к ноющему левому уху, ощутил пальцами ком грязи вместо него и отчётливо вспомнил, как его ухо отсекли одним взмахом хорошо отточенного кинжала. И даже не перевязали, а жестоко били палками по спине, пока он полз к выходу.
Потом он, вероятно, потерял сознание, потому что никак не мог вспомнить, каким образом оказался в глухом глинобитном сарае, свет в который проникал лишь из редких выбоин под камышовой крышей. Но его, по счастью, бросили на левый бок, пыль залепила рану, и кровь теперь лишь сочилась сквозь липкую грязь. Ломило все тело, кружилась голова, мучительный сухой ком в горле не давал сосредоточиться, но он все же заставил себя сесть. А потом, скопив силы, исползал весь пол, но так и не нашёл даже плошки с глотком воды.
И все же от того, что он двигался, ему стало несколько лучше. Во всяком случае, память, разорванная на куски провалами, когда он терял сознание, постепенно восстанавливалась, создавая более или менее цельную картину недавнего прошлого.
На него напали двое в тесном и пустынном переулке, когда он возвращался домой с базара. Вероятно, их было трое, если не больше, потому что внезапный удар по голове он получил сзади и сразу же потерял сознание. А очнулся от сухого удушья, из-за которого мучительно першило в горле. Пришёл в себя в полной темноте, ощущая почему-то, что все его тело плавно раскачивается вдоль: голова-ноги, голова-ноги… Хотел шевельнуться, но не смог, и сразу сообразил, что крепко-накрепко перевязан верёвками, плотно закутан в войлочную кошму и приторочен к верблюжьему боку. И плавно раскачивается в такт его равномерной корабельной походке. А кошма была старой, пропитанной многолетней пылью, с лысеющим ворсом. И эти частички ворса проникали в горло и лёгкие при каждом вздохе, вызывая мучительный кашель.
Тогда он вскоре вновь потерял сознание от боли в голове, недостатка воздуха и мучительного кашля. И пришёл в себя только от воды, которую щедро выплеснули ему в лицо.
Он лежал на ковре в богато убранном шатре. Верёвки, сплошь опутывающие тело, были разрезаны, и он осторожно пошевелил руками.
– Живого довезли!
Сказали на местном наречии, Млынов его понимал, но вида не подал. Прохрипел по-русски:
– Воды…
– Говори на нашем языке! – резко крикнули ему.
– Воды, – по-русски повторил он. – Умоляю…
– Дайте ему напиться, – сказал чей-то спокойный, очень уверенный голос.
Ему подали кувшин. Он с трудом сел – ломило все занемевшее тело, – взял кувшин в слабые дрожащие руки и жадно, всхлипывая, выпил его до дна. Только тогда огляделся, увидел вооружённых текинцев и сидящего поодаль на ковровой тахте нарядно одетого человека средних лет с аккуратно подстриженной бородкой. Он никогда не видел Коджар-Топас-хана, но сразу же сообразил, что это – он.
– Назови своё имя, – сказал хан.
Утолив мучительную жажду, Млынов уже ясно понял, что ему необходимо ни в коем случае не признаваться, что он понимает язык, на котором ему задают вопросы. И поэтому спросил по-прежнему по-русски, обведя всех удивлённым взглядом:
– Где я?.. И почему здесь?.. Кто вы такие?
– Отвечай на нашем языке! – грубо крикнул ему рослый текинец в белоснежном тельпеке.
– Кто вы такие? – по-русски повторил Млынов. – Почему меня похитили?
– Назови своё имя, – все так же спокойно повторил хан.
– Что говорит этот важный господин? – Млынов изо всех сил демонстрировал беспокойство. – Мне нужен толмач, я не понимаю ни одного слова!
– Напрасно упрямишься, – вздохнул Коджар-Топас-хан. – Мы ведь знаем, кто ты такой. Нам нужно лишь твоё признание.
– Я требую толмача!
– А для чего тебе толмач? – Топас-хан чуть раздвинул тонкие губы, обозначая улыбку. – Ты станешь моим личным гостем, если признаешься во всем.
– Я ничего не понимаю, о чем вы говорите! – капитан выкрикнул это, разыгрывая испуг. – Меня ударили по голове, связали, привезли сюда, но я ничего не знаю!
Текинцы тихо о чем-то посовещались, после чего хан спросил на довольно сносном русском языке, не переставая изображать улыбку:
– Мы знаем, кто ты такой. Ты – бывший толмач генерала Скобелева, ставший потом его адъютантом. Так почему ты приехал в наши края задолго до своего командира?
– Я никакой не адъютант, помилуйте, господин, – с максимальной искренностью ответил Млынов, для убедительности прижав руку к сердцу. – Я – купец Громов, я покупаю верблюдов по договорённостям с Астраханским…
– Лжёшь, капитан Млынов, – брезгливо поморщился Коджар-Топас-хан. – Объясните ему, что ложь – непрощаемый позор для мужчины.
Он поднялся и вышел. И едва за ним опустился полог шалаша, как Млынова начали избивать в три пары кулаков…
Били, пока он не потерял сознание. Очнулся от свежего ночного воздуха: его куда-то волокли. Но очнулся всего на мгновение…
Окончательно пришёл в себя в глинобитном сарае. Сил хватило, чтобы встать, осмотреться, проверить, заперта ли дверь с наружной стороны. Дверь оказалась запертой, но осматривался он не зря. В углу на связке камыша он обнаружил пару лепёшек и кувшин воды. Есть не хотелось, но он заставил себя неторопливо разжевать чёрствые лепёшки и только после этого с удовольствием напился воды.
В тот день его поволокли на допрос под вечер, когда было ещё светло. Млынов стонал, изображая полное бессилие, но украдкой внимательно оглядывался по сторонам. Сарай, служивший местом его заключения, оказался рядом с внутренним, хорошо укреплённым фортом, и он понял, что это и есть Денгиль-Тепе, на оборону которого текинцы возлагали свои основные надежды. «Коли этим путём тащат, значит, живым не отпустят, – с горечью подумал он. – Значит, главное – не признаваться, что знаю их язык. Отвечать только по-русски, только по-русски…»
Коджар-Топас-хана на сей раз не было. Здоровенные текинцы вначале громко орали, всячески угрожая ему, но он упорно требовал толмача.
Тогда начали бить. На сей раз не кулаками, а плетями из грубого верблюжьего волоса. Грубые плети сдирали со спины кожу, грубый волос ломался при каждом ударе, части его застревали в ранах, что вызывало мучительный зуд. Он кричал и молил о пощаде, но кричал и молил только на русском языке.
Войдя в раж, текинцы кричали тоже, и как Млынову не было больно, он старался запоминать, что именно они выкрикивают, доведя себя до неистовства.
– Говори на нашем языке!..
– Сколько верблюдов у Гез-каглы?..
– Отвечай!..
Что-то они кричали ещё, но он не запомнил. Вероятно, просто ругались, а ругань ему не к чему было запоминать. Главное прозвучало, и это главное он изо всех сил старался не забыть.
А накануне они окончательно озверели и после жестоких побоев одним ударом кинжала отрезали ему ухо. Он дико закричал от невыносимой боли, услышав в ответ смех.
– Завтра мы отрежем тебе палец на руке. И каждый день будем резать по одному пальцу, пока ты не признаешься, что говоришь на нашем языке.
Млынов потерял сознание, когда его ещё волокли в место его заточения. Но сейчас то ли от близких артиллерийских выстрелов, то ли от того, что острая боль унялась, окончательно пришёл в себя. И сразу возникло чувство, что он должен непременно что-то вспомнить. Что-то очень важное, какую-то фразу, случайно сорвавшуюся с языка… А вспоминалось с трудом, потому что сил почти не было, а боль была. Но он заставлял себя забыть о боли, и это почти удалось, когда деревянная дверь внезапно приоткрылась, и в щель быстро скользнула маленькая юркая фигурка.
– Господин, ты жив? Не бойся меня, я вечно буду благословлять твою щедрость. Ты купил мою маленькую дочь, мою Кенжегюль, и отдал её мне…
Голова его была занята поисками иных воспоминаний, и поначалу он даже решил, что и это неожиданное посещение всего лишь очередная проверка, потому что молодая женщина говорила по-туркменски, а потому ответил нейтрально, просто повторив имя:
– Кенжегюль.
– Да, да, мой господин, так зовут спасённую тобой мою девочку. Но тебя непременно убьют, если ты не уйдёшь к своему племени.
– Моё племя далеко.
Он впервые ответил на языке, знание которого выбивали из него столь жестоко и планомерно. Но хотелось верить, что ещё есть возможность спастись, есть шанс. Может быть, последний, и он рискнул.
– Русские совсем рядом, все джигиты ускакали из крепости. Надень женский халат и накидку и иди к северным воротам. За ними тебя ожидает лошадь…
Она говорила быстро, и что-то в её тоне убеждало, что она не обманывает его. Поэтому Млынов, более уже ни о чем не спрашивая, накинул старый халат и глухую длинную накидку и выскользнул за дверь сарая вслед за женщиной.
– Иди к северным воротам, – торопливо сказала она. – Не беги, но и не задерживайся.
Бежать Млынов не мог, а задерживаться не собирался. Во дворе крепости суетилось много народа, но в основном это были старики, женщины да дети. Юная спасительница его тут же затерялась среди них, успев на прощанье показать, куда ему следует идти, и он пошёл.
Стражи у распахнутых настежь ворот не было. Млынов миновал их и сразу же увидел худую рабочую лошадь с понуро опущенной головой, которую держала под уздцы старуха, прячущая лицо. Она молча передала ему поводья и сразу же ушла в крепость. А Млынов кое-как взгромоздился на коня, стукнул его под живот каблуками башмаков, и старая лошадь покорно затрусила в степь.
Это была свобода, точнее – слабый её ветерок, в постоянство которого капитан ещё боялся поверить. Но конь неторопливо шёл размеренной рысью, покорно слушался поводьев и вскоре перевалил небольшую возвышенность. Стена крепости ещё была видна, но Млынов все же остановился, чтобы определиться, в каком направлении ему следует ехать далее.
Шумы крепостного двора здесь не мешали вслушиваться, и Млынов впервые различил дикие крики атакующих текинцев и чёткие, слаженные ружейные залпы отбивающихся солдат. Там шёл бой, там были свои, и он погнал свою клячу напрямик.
Ему удалось миновать изрядный кусок пустынной степи, когда случайная пуля попала в лошадь. Она удержалась на ногах, зашаталась, и Млынов успел спрыгнуть на землю. Но был ещё слишком слаб, не устояв, упал и просто поторопился отползти подальше, чтобы не попасть под бьющуюся в агонии клячу. Вжавшись в землю, дождался, когда она перестанет кричать и дёргаться, поднялся и, пригибаясь, побрёл в ту сторону, где слышались далёкие звуки боя.