– Не знаю. Клянусь Аллахом.
На сей раз старик ответил по-русски, и Скобелеву показалось, что в голосе его прозвучала если не искренность, то по меньшей мере искренняя озабоченность.
– А где Тыкма-сердар?
– Я не смею этого знать! Сердар велик, я – убог: разве базарная грязь знает, как сверкает снег на вершинах гор?
– Со мною нельзя шутить, старик, и Громов предупреждал тебя об этом. Вспомни, как я рассердился, когда украли верблюдов. От моего гнева исчезают селения, а пашни превращаются в пустыню.
– Я всего лишь жалкий старик. Разве осмелюсь я шутить с великим Гез-каглы?
– Мне не нравится твоя память.
– Да, да, она слабеет, слабеет…
– Ты свёл Громова с джигитами сердара в полночь на базарной площади. Что будет с Тыкма-сердаром, если об их свидании узнает Коджар-Топас-хан?
Старик бросил на Скобелева взгляд. Во взгляде этом мелькнул ужас, и Михаил Дмитриевич понял, что пришла пора наносить решающий удар:
– Твою внучку зовут Кенжегюль, и она все ещё в руках текинцев в Геок-Тепе.
Старик молчал, низко опустив голову.
– Ты сведёшь меня с Тыкма-сердаром. Если откажешься, текинцы отрубят сердару голову и вырежут весь твой народ. Вместе с твоей внучкой.
Старик продолжал молчать.
– Но ты не погибнешь, не надейся, – холодно улыбнулся Скобелев. – Ты останешься жив, и до конца дней своих будешь терзать свою душу воспоминаниями о том, как ты предал собственного сердара, собственную внучку и собственный народ. Под надёжный замок его, Баранов. Парламентёр с моим письмом Коджар-Топас-хану должен завтра утром выехать в Геок-Тепе.
Старик поднял голову:
– Мне нужно два дня.
– Тебе уже ничего не нужно.
– Мне нужно два дня, чтобы связаться с Тыкма-сердаром, – упрямо повторил старик. – На третью ночь великий Гез-каглы встретится с ним. Клянусь Аллахом.
Скобелев в упор посмотрел на него.
– Клянусь Аллахом, – повторил старик. – Если этого мало, позовите муллу, и я поклянусь на Коране.
– Я хочу поверить тебе, – сказал наконец Михаил Дмитриевич. – Но если ты обманешь, Коджар-Топас-хан получит моё письмо. Баранов, проводи аксакала.
2
На следующий день старик на базаре не появился. Обеспокоенный Баранов в обед доложил об этом Скобелеву.
– Надо было установить за ним наблюдение, Михаил Дмитриевич. Надо было! Я уже подготовил для этого двух толковых туркменских милиционеров.
– Никаких наблюдений, – буркнул Скобелев. – Старик – хитёр и осторожен. Спугнуть недолго.
– Что же прикажете: сидеть и ждать?
– Прикажу сидеть и ждать. Тыкма-сердар – единственный, кто может помочь Млынову. Если он ещё жив.
В том, что Тыкма-сердар не имеет никакого отношения к исчезновению бывшего адъютанта, Михаил Дмитриевич уже не сомневался. Наиболее вероятной оставалась версия, выдвинутая Барановым, – о том, что Млынова убили и закопали где-то под Красноводском, но это выглядело чересчур уж по-европейски, и Скобелев решительно не желал её принимать. Он упорно продолжал верить, что друг его ещё жив, где-то зачем-то спрятан, и в этом случае разыскать хотя бы следы капитана мог только сердар.
Однако при этом он предполагал, что его встреча с Тыкма-сердаром пройдёт точно так же, как и встреча сердара с Млыновым, о которой подробно капитан рассказал при первой же их встрече. Допустимо ли было ему, генерал-адъютанту Государя и командующему Закаспийской группой войск, ехать одному в сопровождении двух джигитов неизвестно куда? При таком повороте событий все козыри оказывались в руках сердара. В самом деле, зачем Тыкме было рисковать, хитрить и изворачиваться, если он получал возможность тихо и спокойно задержать генерала, спрятать в укромном месте и получить за него от Коджар-Топас-хана и деньги, и уважение, и свободу для своего племени, если племя вообще его интересовало? Он сам, по собственной воле отдавался во власть кондотьера, для которого не существовало ни чести, ни совести, ни каких бы то ни было моральных обязательств.
Все так, все так, но только на второй чаше весов лежала судьба Млынова, не прояснить которую со слабой надеждой спасти жизнь одному из самых преданных лично ему друзей Скобелев не мог. Это было бы предательством, чёрный крест которого перечеркнул бы не только все гордое прошлое его, но и все будущее, весь остаток жизни, отпущенный Михаилу Дмитриевичу. В конце концов ради ясности в судьбе Млынова Скобелев сам сдал карты для игры втёмную: настала пора играть без права проигрыша, только и всего. «Нет уж, батюшка, я всегда застрелиться успею…» – так, кажется, сказал он после свидания с пленённым Османом-пашой?
Вспомнив собственные напыщенные слова, Скобелев усмехнулся и положил в нагрудный карман кителя браунинг калибра шесть и три, прозванный офицерами дамским. Он был уверен, что старик появится если не к вечеру, то уж утром наверняка.
Старик и впрямь утром объявился на базаре, о чем Баранов тут же и доложил Михаилу Дмитриевичу.
– Покрутись с ним рядом, – сказал Скобелев. – И учти, я поеду на его условиях.
– Не слишком ли…
– Не слишком. Ступай, Баранов, только первым к старику не подходи.
Все проходило по отработанной с Млыновым схеме, и Михаил Дмитриевич чуточку погордился собственной прозорливостью. Свидание назначалось в полночь, стариковский шёпот потребовал проехать через базарную площадь и ждать. Скобелев пересёк площадь, и к нему тут же приблизились два молчаливых джигита.
Через степь гнали карьером в абсолютной тишине, только у Михаила Дмитриевича иногда позвякивала сабля, стукаясь о стремя. Придерживать её было неудобно, потому что мешал плащ, который он надел по настоятельной просьбе Баранова. Под плащом скрывался повседневный белый китель, перекрещённый ремнями со штатным оружием: револьвером и шашкой. Правда, шашка была не совсем штатной, а – боевой при всей своей внешней простоте: Скобелев всегда брал её в дела опасные, поскольку свято верил в приметы. Такой же приметой служил и орден Святого Георгия на шее, без которого когда-то Михаил Дмитриевич не рискнул переплывать Дунай. Но это был единственный знак его высокого отличия, потому что погоны с кителя он приказал снять, руководствуясь старой азиатской пословицей: «Если идёшь с хромым, то поджимай ногу, чтобы хромота спутника не так бросалась в глаза». А рассказ Млынова об унизительной бедности Тыкма-сердара он хорошо запомнил, поскольку именно она представлялась ему основной пружиной всей прорусской ориентации одного из самых бесшабашных кондотьеров Туркестана. «Главное, не замечать его одежды, – думал он. – Азиаты следят за каждым взглядом, а Тыкма болезненно обидчив…»
Однако сердар встретил его в роскошном халате из ярко-малинового луи-вельветина, что дало возможность Михаилу Дмитриевичу ещё раз возгордиться собственной предусмотрительностью. Встретил стоя, шагнул навстречу и протянул обе руки для пожатия.
– Я безмерно счастлив, что столь великий человек нашёл в своей многотрудной жизни минуту для встречи с ничтожным предводителем ничтожной горстки джигитов, заблудившихся в пустыне.
– Рад видеть тебя в добром здравии, Тыкма-сердар, – вежливо сказал Скобелев. – Я привёз тебе тючок зеленого чая. Он приторочен к седлу, вели принести его.
– Благодарю, генерал. – Тыкма отдал короткое распоряжение, жестом пригласил сесть к костру. – Ради такой знаменательной встречи я раздобыл бурдюк кумыса. Ты позволишь поднять чашу за твоё драгоценное здоровье?
Они уселись, выпили кумыс и начали степенно и неторопливо расспрашивать друг друга о здоровье, скоте и видах на будущее, как того требовал обычай. Беседовали, пока готовили дастархан и заваривали чай. Но как только посторонние удалились, оба неожиданно примолкли, размышляя, как удобнее перейти к тому, ради чего они встретились друг с другом посреди ночи и степи.
– Я не угонял твоих верблюдов, – неожиданно сказал сердар. – Можешь – поверь, не можешь – не верь, но это так. Мне не нужна дешёвая нажива, мне нужно, чтобы ты разгромил текинцев и чтобы я спас собственный народ.
– Я верю тебе, сердар.
– Млынова украли те, кто угонял верблюдов, генерал. Жители голых степей и зыбучих пустынь понимают, что русским не взять Геок-Тепе без верблюжьих караванов. Но мне надо, чтобы ты взял эту крепость как можно скорее, и потому мои люди завтра погонят тебе десять тысяч верблюдов.
– Я не смогу расплатиться с тобою мукой, сердар, – сказал Скобелев. – Мне надо кормить солдат, а каждый пуд груза я вожу через Каспийское море.
– Ты расплатишься тем, что разгромишь текинцев, генерал. – Тыкма уважительно – ровно на один глоток – налил зеленого чаю в пиалу Скобелева. – Понимаю, ты приехал потому, что очень беспокоишься за Млынова, а я очень ценю великую дружбу джигитов. Мои люди ищут твоего друга, но пока мне нечем тебя обрадовать.
– Ты думаешь, он жив?
– Его украли с огромным риском совсем не для того, чтобы где-то убить, – вздохнул сердар. – Однако лучше бы они убили его прямо на базаре, генерал.
– Ты полагаешь… – У Михаила Дмитриевича перехватило дыхание, и фразы он так и не закончил.
– Его пытают. – Тыкма вновь ровно на один глоток наполнил генеральскую пиалу. – Он может вытерпеть пытки?
– Пытки не может вытерпеть никто, – жёстко сказал Скобелев. – И мы с тобой знаем это отлично. Ищи, сердар. Ты сам понимаешь, чем это грозит.
– Я думаю, что его прячут где-то в Геок-Тепе. Я поручу поиски женщинам: они свободно бродят по всей крепости.
– Хоть Богу, хоть дьяволу…
– Я и говорю: женщинам. В них это сочетается.
Оба помолчали, отхлебнули по глотку чаю. Потом сердар сказал, посчитав, видимо, разговор о Млынове законченным:
– В Геок-Тепе пришёл караван с английским товаром. Тебе следует знать, что прислали англичане, генерал.
– Почему мне следует это знать? – буркнул Скобелев: он весь был в тяжёлых думах о Млынове.
– Потому что они прислали скорострельные магазинки. Ровно шестьсот винтовок. Забыл их название…
– «Пибоди-Мартини»? – подсказал Михаил Дмитриевич.
– Да, так их называли. И патроны к ним.
– Опять – англичане, – вздохнул Скобелев.
Помолчали.
– Прости мою дерзость, великий гость, но скоро начнёт светать, – осторожно напомнил сердар.
В последний раз глотнули чаю, и Михаил Дмитриевич поднялся. Протянул руку, и когда Тыкма уважительно, двумя ладонями пожал её, сказал умоляюще:
– Спаси Млынова, сердар. Если ты спасёшь его, я обещаю тебе орден и чин русского офицера.
3
Всю обратную дорогу генерал размышлял, что предпринять для того, чтобы помочь поискам Млынова поелику возможно. Сердар поступил правильно, поручив разведку женщинам: они наблюдательны, легко заводят нужные разговоры и умеют, в отличие от мужчин, слышать не только то, о чем говорит собеседник, но и то, о чем он думает. Но к людям сердара текинцы относятся с привычным недоверием, и было бы куда лучше, если бы в крепости этих недоверчивых на какое-то время стало меньше. Кроме того, неплохо показать противнику зубы: кочевники впечатлительны и импульсивны, и демонстрация может оказаться к месту. «Длинное ухо»[63] в лишённой иных связей пустынной стране разнесёт весть во все стороны, и десяти тысячам обещанных верблюдов будет шагать куда спокойнее…
– Готовьте боевую рекогносцировку в направлении Геок-Тепе, – сказал он Гродекову тем же утром. – Пора посмотреть нашу строевую подготовку в деле, следовательно, без музыки, Николай Иванович, нам никак не обойтись.
– Какой из полковых оркестров?
– Оба, – Скобелев для убедительности показал два пальца. – Чтобы марши гремели, не замолкая.
До Бами, правда, добрались без маршей, но как только там собрался весь намеченный в рекогносцировку отряд, они загремели во всю мощь, лишь время от времени сменяя друг друга. Бравурная музыка далеко разносилась по притихшей степи, и вскоре вокруг марширующих рот стали появляться любопытствующие всадники. Правда, они держались в отдалении, не рискуя приближаться, но число их неуклонно увеличивалось.
– Меня настораживает эта масса конных зевак, – с некоторой озабоченностью сказал Гродеков.
– А меня – радует, – улыбнулся Скобелев. – Ротозеи – не воины, Николай Иванович. Пусть удивляются нашей строевой подготовке со всей своей непосредственностью!
– Их уже куда больше, чем нас, – осторожничал начальник штаба. – И с каждой минутой число их возрастает, что заметно даже без подсчёта. Представьте, Михаил Дмитриевич, что среди этой любопытствующей конной толпы найдётся азартный вожак. Тогда они навалятся на нас вслед за его кличем.
– Что ж, это вполне возможно, – подумав, сказал Скобелев. – Попробуем отпугнуть. Прикажите развернуть против ближайшей группы один ракетный станок.
– Всего один станок?
– Всего один. Я намереваюсь попугать их, а не схлёстываться в ненужном нам сражении.
Боевой ракетный станок развернули быстро. Его командир – молоденький и очень старательный подпоручик с пушком на щеках – доложил с восторженной готовностью:
– Ракетный станок готов к ведению огня! Извольте указать цель, ваше превосходительство!
– Цель? – Михаил Дмитриевич тепло улыбнулся юношеской пылкости подпоручика. – Видишь левее конную группу текинцев?
– Так точно, – голос подпоручика заметно сник. – Далековато, ваше превосходительство. Разрешите усилить пусковой заряд?
– Командуй, как положено. В твоём деле тебе никакой генерал не указ.
– Слушаюсь!..
Ни Скобелев, ни его начальник штаба, ни кто-либо из старших офицеров не смотрели, что именно делает командир станка. Его этому учили, а потому все деликатно отвернулись, чтобы не смущать юного офицера.
– Готово, ваше превосходительство! Заряд усилен!
– Молодец, – сказал Скобелев. – Быстро управился. Наводи, куда указал, и стреляй. Ровно один залп.
– Фейерверкер… Пли!.. – невероятно громко заорал подпоручик, впервые в жизни отдавая боевую команду.
Все невольно рассмеялись, но смех застыл на устах. В то время, как все снаряжённые ракеты взмыли в воздух, одна – лишь как-то странно подскочила на месте, свалилась на землю и завертелась, извергая грохот и пламя. И все замерли, поскольку вертелась она рядом со сложенными подле запасными ракетами. Через считанные мгновения должен был произойти взрыв не только этой неудачно пущенной ракеты, но и всего боевого запаса.
Первым опомнился Скобелев. Прыжком послав белого жеребца вперёд, он накрыл его телом вертевшуюся ракету и поднял ноги, выдернув их из стремян. И тут же грохнул взрыв, но вся сила его пришлась в брюхо белого аргамака, подаренного Михаилу Дмитриевичу ещё на Кавказе.
Скобелев спрыгнул с падающего жеребца, вынул револьвер и выстрелил коню в ухо. Никто ещё не успел прийти в себя, онемело глядя на мёртвую лошадь и глотая вонючий пороховой дым.
– Плохо ты ещё стреляешь, – сказал Михаил Дмитриевич побелевшему от страха подпоручику. – Месяц учиться будешь. Каждый Божий день, сам экзамены приму. Ступай. Командира батареи ко мне.
Подскочил красный то ли от пережитого, то ли от азиатского солнца штабс-капитан.
– Командир ракетной батареи штабс-капитан Готовкин!
– Скверно готовил, – проворчал Скобелев. – Чуть беды не наделал и дарёного коня загубил. Под арест, потом разберёмся.
Ракеты не долетели до текинцев: то ли заряд был недостаточен, то ли отправленный на месячные стрельбы подпоручик задал неверный прицел. И все бы обошлось одним погибшим кавказским подарком, если бы от взрыва вдруг не понесла лошадь Баранова. Он этого не ожидал, не усидел в седле и вылетел, запутавшись ногой в стремени. Коня тут же перехватили, вывихнутую ногу адъютанта вправили, но Михаил Дмитриевич приказал ему отправляться в тыл.
– Доставить лично к доктору Гейфельдеру, – сказал он приготовившемуся сопровождать пострадавшего казачьему вахмистру. А Баранову сердито – не любил дурацких неожиданностей:
– Как очухаешься, свяжись с начальником тыла и выясни, когда начнут прибывать гелиографы[64]. В степи без них никак не обойтись, любого связного текинцы перехватят.