А вот Маргарита оставалась верна своему призванию. Вопреки всем обстоятельствам.
— Что-то вдохновение после свадьбы пропало, — признавалась она.
Мешали ей и соседи сверху. Что у них там творилось, в квартире над нами? То они кричали и ругались, то гремели будто корытом, то словно бы пилили железное и ударяли при этом в рельс, то колотили что есть мочи в стену… Бедная Маргарита нервничала, просила, чтобы я пошел с ними объясниться, но они меня даже не слушали, смеялись в лицо.
Иногда мы выбирались в консерваторию или по старой привычке читали вечером вслух, а ночами, если получалось, я кропал диссертацию. На этот раз мое воображение занимала пена, которая вместо снега укрыла бы озимые, уберегая их от мороза, а весной стала бы подкормкой для зерновых. Писал урывками, убегая или отпрашиваясь с работы, отшлифовывая фразы и наслаждаясь своим трудом…
И тут к Маргарите приехал племянник. Шестнадцатилетний мальчик с кошачьими глазами. Приехал, чтобы поступать в институт. Поселился у нас.
— Мы хотим, чтобы сделанное нами добро люди помнили вечно. А ведь это очень тяжело — постоянно носить в себе бремя благодарности. Не надо, не обременяй людей.
И еще он говорил:
— Мы же избавляемся от износившейся одежды. А тащить на себе отживший свое груз благодарности за прошлое — разве не глупо? Человек — очень экономный механизм и не должен тратить лишней энергии. Люди входят в контакт и общаются, пока нужны друг другу. А потом, когда дело закончено, прежние связи распадаются и преобразуются в новые.
Он, конечно, был прав. Как всегда и во всем. Представьте человека, который в благодарность за оказанные услуги и помощь, продолжает испытывать признательность ко всем, кому обязан: врачам, учителям, родителям, друзьям и возлюбленным…
Не жизнь, а кошмар.
— Тот, кому вы помогли, или не чувствует ничего или чувствует себя должником, посаженным в долговую яму, — не уставал повторять Маркофьев. — И ненавидит вас за это. И мечтает из ямы выбраться. От таких людей надо держаться подальше.
И еще он замечал:
— Если не делал никому добра, от тебя его и не ждут. А если делал — ждут все новых и новых подарков. И, не получив, обижаются, сердятся и в конце концов начинают тихо ненавидеть.
ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАДАНИЕ
Экзамены в институт он, этот родственник Маргариты, провалил. Срезался на первом же. Его мама звонила нам из своего затерянного среди болот тьму-далека. Она очень волновалась за сына и просила поддержать его в трудный момент.
Если на то пошло, ВСЕ МОМЕНТЫ ЖИЗНИ — ТРУДНЫЕ, ДАЖЕ ЕСЛИ КАЖУТСЯ ЛЕГКИМИ. Ах, иногда я думаю, что ТРУДНЫЙ МОМЕНТ — ЭТО ВСЯ ЖИЗНЬ.
— У него в душе россыпи, — говорила нам по телефону мама мальчика.
Мы водили его в музеи, брали с собой на концерты, устраивали экскурсии на пароходе — всячески старались залечить душевную травму, полученную из-за непоступления.
Мне было нелегко отрываться от работы, но я это делал. И ни о чем не жалел.
ТАК
МАЛЬЧИК С КОШАЧЬИМИ ГЛАЗАМИ (продолжение)
Закончилось лето, началась осень. Мальчик от нас не уезжал. В нашей однокомнатной квартире было не так уж просторно. К тому же по ночам он курил, приставал ко мне с разговорами, мешая сосредоточиться. Однажды я все же спросил его, когда он собирается отчалить. Он отвел глаза:
— Деньги на билет я потратил…
Я дал ему денег, и следующим утром он отправился в авиационные кассы. Вечером, вернувшись с работы, я застал его безмятежно курящим в кухне.
— Купил? — спросил я. Он потупился.
— Так получилось… В общем, я деньги потерял. Нехорошее подозрение шевельнулось в душе. Но я отогнал мерзкую мысль. И снова дал ему денег. На этот раз я не стал ничего спрашивать — купил он билет или нет, а просто ждал. И молчал. И он молчал. Его присутствие меня все больше и больше тяготило. Сам я всегда боялся неделикатно вмешаться в чужую жизнь — она ведь принадлежит не мне, а другому человеку, вправе ли я посягать на его время, навязывать ему свое общество и необходимость созерцать мое лицо? Собственно, я уже появился на свет с чувством глубокой вины перед всеми окружающими за сам факт своего рождения, за то, что обременяю их своим присутствием в этой жизни — надоедаю, мешаю, досаждаю…
Надо твердо знать, что СВОИМ РОЖДЕНИЕМ ВЫ ОСЧАСТЛИВИЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. Так говорил Маркофьев. Так он думал и жил.
И Мишу, племянника Маргариты, этого юного двойника Маркофьева, сомнения, подобные моим, не беспокоили, не донимали. Если мы с Маргаритой смотрели телевизор, он мог, не спросив, переключить программу. Мог войти в комнату без стука.
Что прикажете делать с человеком, который не знает, что, прежде чем войти в комнату, надо постучать в дверь? Можно, конечно, обижаться… Негодовать. Можно пытаться объяснить ему его ошибку. Хотя вряд ли удастся растолковать, если он сам не чувствует.
С такими людьми надо разговаривать на их же собственном, доступном их пониманию языке. НЕ НАДО БОЯТЬСЯ НАРУШИТЬ ПРИЛИЧИЯ. Это ведь сплошная условность: вы называете приличным одно, я — другое. Почему я должен считать ваше мнение более предпочтительным? С какой стати?
Воспитание сковывает. Мешает. Изысканные манеры вызывают насмешку. Запомните: ВЕЖЛИВОСТЬ — ПРИЗНАК СЛАБОСТИ. Кто, как не слабый, пропустит другого вперед? Уступит место? Сильный не подвинется, не отдаст своего. А прихватит чужое. И так толканет, что вы посторонитесь, давая ему дорогу.
Да еще эти его вонючие сигареты… На какие шиши этот Миша их покупал? Я не выдержал и спросил его напрямую: когда? Когда он отвалит? Он смотрел на меня безмятежно и не мигая.
— А тетя Маргарита сказала: я могу жить у вас сколько угодно.
Я протянул руку.
— Верни деньги.
Во мне так и бурлило негодование, я готов был немедленно сам поехать и взять ему билет.
— Тоже мне деньги, — отмахнулся он. Вечером произошло объяснение с Маргаритой.
— Да пусть мальчик живет. Чем он тебе мешает? — говорила она.
— То есть как это чем? Хотя бы тем, что я не могу работать над диссертацией!
Я услышал в ее голосе так бесившие меня Мишины интонации:
— Тоже мне диссертация…
Моя семейная жизнь в общем-то удалась. Были, правда, отдельные несуразности… К примеру, буквально на следующий день после свадьбы, собираясь на службу, тесть не смог найти своей вставной челюсти. Долго ее искал, кричал на жену, заглядывал во все стаканы и кружки. Внизу его дожидалась машина. Тесть опаздывал на важное совещание. Потом обратили внимание: щенок, все утро носившийся по квартире, не кажет носа из-под дивана. Стали звать его. Выманивать угощением. Не вылезал. Начали подталкивать веником. Щенок зарычал. И осклабился. Тут все чуть не попадали: пасть так и сияла золотом. Как он сумел надеть протез на свои крохотные клыки — остается загадкой. Еще пару часов гонялись за ним по квартире, но изловили-таки, сняли челюсть. Неделю она отмокала в дезинфицирующих растворах.
Вечером, за чаем, впадая в лирическую задумчивость и глядя на дочь любящими глазами, моя теща порой изрекала:
— Не огорчайся, Маргарита… Если вдруг овдовеешь… Катеньку мы возьмем к себе. Ты еще сумеешь устроить свою жизнь…
Несколько раз я пропускал её обещания мимо ушей, но однажды не выдержал:
— Что вы такое говорите! Почему она должна овдоветь? Я не собираюсь умирать!
Теща обиделась:
— Да я же не сказала, что обязательно умрете… Я сказала: если вдруг умрете… Так вот, если такое случится, (Вы можете покидать этот мир абсолютно спокойно: о Кате мы позаботимся, Маргарита устроит свою судьбу…
Теща, как позже выяснилось, была провидицей.
Но нам-то с Маргаритой (и собакой) буквально с первых дней совместной жизни пришлось подыскивать отдельное от её родителей жилье.
НАЕДИНЕ
До появления Кати мы регулярно посещали консерваторию.
Особенно нравился Маргарите молодой исполнитель, чьи длинные черные волосы доставали до плеч и блестели как лакированный рояль. Маргарита мечтала с ним познакомиться. Но робела подойти.
— Мне кажется, в детстве мы учились в одной музыкальной школе, — говорила она.
Это и дало мне повод к нему приблизиться. Я выяснил, что учиться вместе они никак не могли, потому что музыкант приехал из Саратова. Но он выказал желание познакомиться с моей женой. Я пригласил его в гости. Как была счастлива Маргарита! Так и порхала по квартире в тот день, когда он должен был появиться.
И он пришел, загадочно мерцая глазами. О чем они только не говорили в тот вечер! Я уходил из комнаты, чтобы им не мешать. Подогревал чай, приносил печенье. А потом пошел его проводить. Он навестил нас во второй раз, и в третий. Маргарита твердила: мы как-то должны ему помочь — он ведь ютится в общежитии, где ему плохо репетировать. Маргарита спросила, не буду ли я против, если он станет репетировать у нас. Я мялся. Ведь я работал. Часто ночами. Уставал. И тогда Маргарита обиделась на меня. И исчезла из дома.
Я не ожидал. Я не мог предположить такой твердости ее характера. Пытался увидеться с ней и объясниться.
Впрочем, через три месяца она вернулась. И плакала два дня, уткнувшись в подушку. По ее словам, я правильно сделал, что не пустил пианиста в дом.
— Может, и хорошо, что я не стала музыкантом, — говорила бедняжка, — если творчеством занимаются такие примитивные, грубые создания. Куплю вязальную машину, запрусь, чтоб никого не видеть, — твердила она.
А потом родилась Катя. Это нас с Маргаритой окончательно примирило, сблизило.
Можете, однако, представить: наглец-музыкант к нам являлся и требовал, чтобы ему показали ребенка. Маргарита не пустила его даже на порог. Она не желала видеть эту бездарь.
ВИНОВНИК ВСЕХ МОИХ БЕД (продолжение)
И вот опять наше семейное благополучие оказалось под угрозой. Этот Миша, племянник Маргариты, мог его нарушить. Ох, как же он действовал мне на нервы! Жил, ни о чем не задумываясь. Как живется. Как придется. Достаточно было взглянуть на его дефективную рожу, чтоб стало ясно: он и не способен задуматься. Я исходил бешенством из-за его тупости, а он оставался безмятежен. Такие, как он, всегда чувствуют себя в своей тарелке. Он словно бы олицетворял собой всю бессмыслицу окружающей жизни…
Но ведь это нормально, признайтесь, нормально, что преуспевает в жизни и науке балбес, который прогуливал лекции и не посещал семинары, остался неучем. Так ведь и должно быть, признайтесь, вас это нисколечко не удивляет?
Согласитесь, это же нормально — когда ПРИПЕВАЮЧИ ЖИВЕТ БОЛВАН И ТУПИЦА. Это — жизненное правило… Но я этого правила еще не знал. Мне лишь предстояло его открыть.
Стыдно за одного… Стыдно за другого… Надо искоренять в себе чувство стыда. Выкорчевывать его подчистую. Вам за них стыдно, а им за себя — ничуть. Миша врал, а краснел за него я. Он наглел, неловко делалось мне.
А ведь когда вам за кого-то стыдно, вы расходует свои душевные силы! Свои, а не чужие. С какой стати?
Мне надоело миндальничать. Схватив Мишу за шиворот, я потащил его в аэропорт. Сам купил билет, подвел гостя к стойке регистрации и дождался, пока он исчез за воротами выхода на посадку. Этим я не удовлетворился. Зная Мишин непоседливый нрав, разыскал комнату, где отдыхал перед полетом экипаж, и рассказал им историю о сбежавшем из дома мальчике, которого ждет не дождется соскучившаяся мать. Опыт вранья давался с трудом. Но, кажется, мне поверили. И обещали за юным пассажиром приглядеть.
Вечером Маргарита спросила меня, где Миша.
— Улетел, — ответил я. И не мог при этом сдержать радостной улыбки. А когда сели ужинать, раздухарился окончательно. — Что-то без него скучно…
Тут и раздался звонок в дверь. Улыбка сползла с моего лица. Я не ошибся. Это вернулся Миша. Вернулся, чтобы поселиться надолго.
Я И ОНИ
Я жил, по капле выдавливая из себя раба. Такие, как Миша и Маркофьев, всегда, с самого рождения были свободны. В этом — отличие. В этом — их преимущество.
Прошла пара недель, и Миша начал курить сигареты подороже. Исчезал, порой надолго. Отсутствовал ночами, являлся под утро (что меня устраивало). А когда я спросил, где он пропадает, подмигнул.
— В воскресенье я вас с тетей Маргаритой приглашаю…
Так я впервые оказался на ипподроме. Прежде я здесь не бывал. А Виновник Всех Моих Бед чувствовал себя как рыба в воде: возник с программкой заездов, в которой кружками были обведены номера лошадей-победительниц.
— Дело верное. Информация точная, — заверил он меня и Маргариту. — Конюхи — мои кореша. Сбросьтесь-ка по полтинничку.
Взял наши деньги и ушел делать ставки.
— Чем он будет расплачиваться? — шептал я Маргарите, пока официант носил заказанные нами блюда, а Миша трепался с музыкантами, перечисляя мелодии, которые они должны исполнить.
НИКОГДА НЕ НАДО ЗАБОТИТЬСЯ О СЛЕДУЮЩЕЙ МИНУТЕ! Пришел в ресторан — надо прогуливать деньги, свои и чужие, ни о чем не тревожась. Прогулял — занимать новые.
Если гуляешь широко и с размахом, тебе будут давать. Все новые и новые дураки, которые думают, что гулять можно только на свои.
Кроме того, деньги взятые в долг, легче тратить — они ведь не ваши.
* СМЕЛО ЗАЛЕЗАЙТЕ В ДОЛГИ! ЗАЛЕЗАЙТЕ КАК МОЖНО ГЛУБЖЕ! ОПУТЫВАЙТЕ СЕБЯ СЕТЬЮ ДОЛГОВ! ЗГА СЕТЬ УДЕРЖИТ ВАС НА ПОВЕРХНОСТИ!
Легкомыслия — вот чего мне всегда не хватало. Кончались деньги, и я маялся: лучше не влезать в долг, в кабалу, лучше ужаться и как-нибудь перекрутиться…