' Хм, в Москву…, это хорошо!' — в отличие от Петровича, который только теперь начал прозревать, я знал по своей прошлой жизни, что в руководстве армии, да и страны, есть люди, которые всеми фибрами души ненавидят Советский Союз и всячески способствуют его проигрышу в этой войне. Вот, только, к сожалению, я не знал, кто именно — эти сволочи, так замаскировали свои действия, что даже через много лет наш эскадронный специалист по истории не мог нам конкретно назвать их имена. Он рассказывал, что только небольшая часть врагов попала под Сталинские чистки и, наоборот, все эти чистки прошлись, в первую очередь, по честным людям, настоящим патриотам своей страны. Умные и хитрые враги использовали эти репрессии, чтобы убрать с важных постов энергичных, опытных профессионалов и заменить их на зелёных, безбашенных мальчишек, которые не задают лишних вопросов, а, не задумываясь, выполняют любые, даже самые странные, с любой точки зрения, распоряжения.
Эти мысли пронеслись в голове буквально за те секунды, когда Петрович молчал, глядя на меня печальными и усталыми глазами. Я, чтобы как-то прервать это гнетущее молчание, даже перед ним играя привычную роль тупого служаки, которому только что открыли глаза на существующее положение дел, воскликнул:
— Так это что получается, никому из командования нельзя верить? Эти гады, генералы, нас на убой тащат?
Черных усмехнулся, хлопнул меня рукой по плечу и, уже более весёлым тоном, произнёс:
— Почему же это, всем не верить? Вот я — тоже генерал, но мне-то ты веришь?
— Тебе верю, а вот другим теперь — не знаю!
— Да ладно, Юр, нельзя так! Подавляющее число генералов и штабных командиров — нормальные честные люди. Только единицы из них враги. А, может быть, враг и вовсе, всего лишь один, но сидит он в высоком кабинете, и мозги у этого злого гения работают как арифмометр, а эти единичные генералы у него, как марионетки в ловких руках.
Да…, не зря я всё-таки в эскадроне был одним из лучших по методам конспирации. Вон, даже у хорошо меня знающего человека, не вызвала и тени сомнения искренность моих слов. Именно такой реакции Черных от меня и ожидал. Но уже через секунду от самовлюблённых ощущений, что я хитрый и прожженный конспиратор не осталось и следа, потому что неожиданного для самого себя, в одно мгновение превратился из крутого конспиратора в изумлённого мальчишку, которому вдруг дали вкусную конфету. А причиной этому стал всего один возглас Петровича, который меня просто ошарашил своей абсурдностью. Генерал неожиданно строгим, командирским голосом спросил:
— Черкасов, ты почему не по форме одет?
Я, изумлённо на него глядя, промямлил:
— Как это, не по форме? Всё строго по уставу, ну, может быть, только гимнастёрка и галифе слегка помяты.
Но Черных настаивал:
— Да нет, товарищ командир, петлицы у тебя не те! В них должны быть не скрещенные стволы пушек, а танки.
Глядя на меня такого, стоявшего открыв рот и изумлённо хлопающего глазами, Петрович не выдержал, расхохотался и сквозь смех произнёс:
— Да и шпалы в петлицах у тебя не по форме — звёзды там должны быть. Понимаешь…? По две звезды в каждой петлице. Генерал ты теперь, Юрка — ге-не-рал…!
Моё неподдельное изумление веселило Петровича ещё некоторое время, но потом он перестал смеяться и уже совершенно серьёзным голосом сообщил:
— О присвоении тебе внеочередного звания я узнал перед самым вылетом на задание. Пришла радиограмма из Москвы за подписью самого Сталина, в ней ещё много фамилий людей из твоей бригады, кому присвоено внеочередное звание, из них я запомнил только Пителина — теперь он полковник. В той же радиограмме ты назначен командиром 6-го Мехкорпуса.
У меня непроизвольно вырвался возглас:
— А как же Хацкилевич?
Черных изменившимся, слегка дрожащим голосом ответил на этот, как оказалось, нелепый, вопрос:
— Погиб Михаил Георгиевич! Пал геройской смертью непосредственно в боевых порядках Мехкорпуса. Не прятался он за спинами подчиненных, как некоторые наши генералы. До конца выполнил свой долг!
В интонации Черных теперь уже отчетливо зазвучали металлические нотки, и он как истинный комдив гаркнул:
— Всё, Черкасов, время не ждёт, нужно двигать отсюда!
Потом, осознав, что говорит не с подчиненным, а с другом, к тому же, теперь ставшим генералом, смягчился:
— Уезжать нужно, Юра, отсюда, не дай Бог, немцы повторят авианалёт, и теперь уже будет некому прийти на помощь. К тому же в штаб моей дивизии должен прибыть один из заместителей Хацкилевича, чтобы хотя бы вкратце ввести тебя в курс дела и сопроводить в штаб 6-го Мехкорпуса. Я сам слышал, находясь в нашем радиоузле, как Болдин по рации давал такое распоряжение начальнику отдела связи Мехкорпуса майору Скворцову.
Хотя я и был несколько невменяем по понятной причине, но доводы Петровича не прошли мимо моего, несколько затуманенного состоянием эйфории, сознания. Я послушно влез следом за Черных, в кабину 'Хеншеля' и скомандовал Лисицыну двигаться обратно, на шоссе, к нашей колонне.
Глава 8
Мы уже подъехали к стоявшей на шоссе колонне, и я выпрыгнул из кабины, чтобы проверить, готовы ли мы двигаться дальше. Эйфория продолжала мной владеть. С непривычной отстранённостью раздавал поручения и выслушивал доклады, а когда снова забрался в кабину, то и вовсе провалился в нирвану, нырнув в облака счастья, и купался в них. А чудилось мне, что я, в генеральской форме, при параде, подъезжаю на шикарном авто к нашему дому. Дверь лимузина предупредительно открывает до боли знакомый дворник и тут же замирает по стойке смирно, с метлой на плече. Только выбираюсь из роскошной кабины, как мне в объятия прыгает Ниночка. Повиснув на генеральской шее, она жарко целует меня в губы; потом почему-то оказываемся с ней в общежитии, и церберы вахтёрши и технички со швабрами стоят по стойке смирно, а подруги её стоят, раскрыв рты, с завистью глядя на нас; и вот мы уже у нас в квартире, и её маленькая ручка расстегивает пуговицы на генеральском кителе… но, все эти чудесные грёзы как-то вдруг скомкались, испарились. В сознание мгновенно ворвалась суровая военная реальность, с жёсткой чёткостью явив моему взгляду обгорелый, чадящий вонючим смрадом, автобус, и трупы, лежащие вокруг него. Тела были сплошь женщин и детей. Мы стояли как раз напротив этого, страшного автобуса смерти. Я уже выбрался на подножку, чтобы осмотреться и понять, почему стоим, но непреодолимая сила заставила снова плюхнуться на сидение и захлопнуть дверь. Я увидел практически под передними колёсами 'Хеншеля' раздавленное гусеницей танка тело девочки. Собственно, тела-то и не было, одна кровавая каша, только головка с трогательными, светло-русыми косичками.
Пришёл в себя только, когда увидел в боковое зеркало приближающуюся фигуру Лыкова. Тогда я, преодолев первоначальный шок и стараясь не смотреть на раздавленное тело девочки, вылез из кабины и встретил сержанта госбезопасности, стоя на асфальте. Тот подошёл к нам, доложил, что во вверенном ему подразделении никаких происшествий за время марша не случилось, и попросил дальнейших указаний. Оказывается, мы уже добрались до Т-образного перекрёстка, и теперь пришло время разделяться. Закончив говорить, Лыков перевёл свой взгляд на кабину 'Хеншеля', и его лицо приобрело донельзя глупое выражение: и выпученные глаза, и отвисшая челюсть — словом, передо мной стоял уже не матёрый боец, а какой-то растерянный деревенский дурачок. Сержант госбезопасности увидел в кабине незнакомого человека в лётном комбинезоне и это был генерал. Дрёму Черных прервал громкий доклад Лыкова, он повернулся, чтобы понять, что его пробудило от сна, при этом край комбинезона сполз, оголив звёздную петлицу.
Падающий в июне снег не так поразил бы сержанта госбезопасности, как, незафиксированное им, появление в колонне незнакомого человека, к тому же в таком звании. Он справедливо полагал, что мимо него и мышь не проскочит незамеченной, а тут такой облом. Я, конечно, понимал, что Лыков просто физически не мог видеть, как мы подобрали Черных, но сейчас я втайне злорадствовал, видя его растерянность. Всё-таки я военный и не чужд, присущим всем армейским командирам, мягко говоря, особым чувствам к НКВДистам. Но, злорадство злорадством, а своего теперешнего подчиненного нужно было как-то выручать из создавшейся нелепой ситуации. И я, обращаясь к Черных подчеркнуто официальным тоном, произнёс:
— Товарищ генерал, разрешите представить вам командира подразделения, направляющегося на помощь частям бригады которые сдерживают сейчас противника в районе Заблудово.
Петрович благосклонно кивнул, а я, оттесняя Лыкова подальше от дверей, тихим голосом ему объяснял появление генерала в кабине грузовика. Парень он был сообразительный, быстро всё уяснил. А потом было прощание и мои напутственные слова:
— Знаешь, Сергей, я на тебя надеюсь. Думаю, ты — калач тёртый, не бросишься очертя голову выручать ребят Сомова и Курочкина. Если там — дело труба, радируй сразу Бедину, чтобы он высылал тебе на помощь отряд Половцева. Думаю, раздобудут они к этому времени топливо. Если же наши батальоны уничтожены, задача во много раз усложняется. Твой отряд становится единственной силой на пути фашистов. Нужно будет, кровь из носа, но задержать немцев до подхода Половцева. Нельзя немчуре позволить оседлать шоссе Белосток-Волковыск, потом их оттуда не собъёшь. Когда я сдам пленных генералу Болдину, заскочу в Волковыск и уже оттуда постараюсь вам помочь. По крайней мере, там ещё остались люди и техника из 58 полка 9-й железнодорожной дивизии НКВД. Всё, Сергей, пора по коням!
Я ещё раз пожал Лыкову руку, повернулся и в два шага оказался у кабины, сел в машину и скомандовал Лисицыну трогаться. Когда мы повернули на дорогу, ведущую к аэродрому, то приостановились и пропустили вперёд БА-10 сержанта Ковалева. После этого наша, теперь уже, совсем крошечная, колонна, состоящая всего из трёх единиц техники, резво попылила по просёлочной дороге, двигаться по которой было одно удовольствие — никаких тебе трупов и разбитой техники. И вот, казалось бы, всего мгновение прошло, как закрыл глаза, убаюканный мерным покачиванием автомобиля, а мы уже подкатили к землянкам штаба 11 САД. Они были вырыты метрах в пятистах от полуразрушенных зданий, в которых раньше располагался штаб и службы авиадивизии.
На поляне перед землянками стояло довольно много народа, наверное, все, находившиеся в тот момент в штабе, выскочили встречать комдива, счастливо избежавшего гибели в воздушном бою. О его появлении в дивизии наверняка предупредили с КПП, которое мы должны были проезжать, но эта мысль пришла в голову потом, а сначала, очнувшись от тычка Петровича, я решил, что это продолжение сна, в котором народ восторженно приветствовал генерала, победителя и просто — хорошего человека.
Быстро сообразив, что все эти люди вышли приветствовать вовсе не меня, а Черных, я быстро выскользнул из кабины и скромно поплёлся за Петровичем к входу в самый большой блиндаж. Никаких восторженных криков не было, просто командиры, мимо которых мы проходили, тепло улыбались Черных. А стояли там одни командиры, ни одного рядового я не заметил.
Неожиданно один подполковник бросился с объятиями к генералу. Наверное, целую минуту они обнимались, хлопая друг друга по плечам и что-то выкрикивая. Наконец, когда бурные проявления чувств закончились, Черных повернулся ко мне и сказал:
— Черкасов, ты, наверное, знаешь этого командира одного из моих истребительных полков, это подполковник Покровский, но вряд ли тебе известно, что именно он был пилотом второго МиГа во время того боя, которому ты был свидетелем. Он — пилот от Бога, и твоим людям чертовски повезло, что Покровский принял участие в той схватке. А вообще, мы с ним старые друзья ещё с Испании — Саша был у меня ведомым. Может быть, и последний бой так удачно закончился, потому что мы с ним прекрасно слетались ещё в небе Мадрида.
Неведомая сила бросила меня вперёд, чтобы поприветствовать героя. Я так увлёкся, что не замечал ничего вокруг. Только тихий возглас Петровича: ' Юрка, цель', - вывел меня из восторженно-благодарного состояния. Таким возгласом Петрович предупреждал на охоте, что заметил крупного зверя и нужно быть наготове. Я напрягся и, первым делом, глянул на Петровича, а потом перевёл взгляд в сторону, куда он смотрел.
У землянки, которая располагалась рядом со штабной, стоял генерал-лейтенант Болдин и с кривой усмешкой наблюдал этот ажиотаж, вызванный нашим приездом. Поняв, что его заметили, Болдин напрягся, усмешка сошла с лица, и он сделал шаг вперёд. Естественно, мы с Черных поспешили к генерал-лейтенанту, по пути перешагивая пучки проводов, которые стелились по земле и были протянуты из ближайшей землянки, в ней и размещался узел связи. Впереди шёл Черных и, конечно, он первым доложил о выполнении задания. Потом подошёл мой черёд рапортовать.
Я ещё не дошёл и до трети своего доклада о действиях бригады, как был остановлен возгласом генерал-лейтенанта:
— Достаточно, Черкасов, все свершения бригады давно мне известны. И не только мне — твой начальник штаба уже раззвонил об успехах бригады по всей 10-й армии, и штаб фронта в курсе, и даже генштаб. Не знаю, как у него рация-то выдержала, рассылая такое количество радиограмм. Штаб фронта очень доволен действиями бригады, тем, как она выполняла распоряжения командующего фронта по недопущению флангового прорыва немцев. Я только что разговаривал с Павловым, он лично попросил меня объявить благодарность командиру 7-й ПТАБР. От себя скажу — не зря я тебя представлял в мае как командира бригады, оправдал ты моё доверие.
Болдин как-то требовательно на меня посмотрел. Ничего не оставалось, как вытянуться и гаркнуть:
— Служу трудовому народу!
Генерал-лейтенант удовлетворённо хмыкнул и доверительно-дружеским тоном произнёс:
— Поздравляю, Юрий Филиппович, с присвоением тебе внеочередного звания генерал майора! Приказ пришёл сегодня.
Пришлось ещё раз гаркнуть:
— Служу трудовому народу!
На этом, так сказать, раздача бубликов завершилась, и пошёл вполне конкретный разговор. Во-первых, о том, что я назначен командиром 6-го Мехкорпуса, вместо геройски погибшего Хацкилевича. Во-вторых, что именно мне поручается координировать действия Конно-Механизированной группы, вместо срочно вылетающего в Москву Болдина и, наконец, что приказ о фланговом ударе по 3-й танковой крупе немцев никто не отменял, несмотря на тяжёлое положение, сложившееся в соединениях группы. Приказ — есть приказ, и его нужно выполнять.
Весь этот набор сладких пряников из слов о долге перед родиной и партией, мог подействовать разве что на какого-нибудь салагу-выдвиженца, которому предложили высокий пост, но только не на меня. Я дрался не за своё карьерное будущее, а за родину, чтобы не повторился тот кошмарный сценарий, что царил в моей прошлой реальности. Я не хотел идти на поводу тех людей, которые, собственно, и допустили возможность существования такой реальности. Поэтому на все напыщенные слова Болдина, убеждающие меня в необходимости продолжения наступления на Гродно, ответил сухой цитатой из Полевого Устава Красной Армии за 1939 год, заявив:
— Товарищ генерал-лейтенант, без серьёзной подготовки ни в коем случае нельзя наступать на Гродно. Вы сами знаете ПУ-39, который категорически требует: ' Атака танками переднего края должна быть во всех случаях обеспеченна артиллерийской поддержкой и не допускается без неё'. Но взаимодействия с одной только артиллерией тоже недостаточно: нужна разведка, нужна устойчивая связь, требуется поддержка с воздуха. Ничего этого нет и в помине. Такое наступление обречено на провал. Если вы теперь повторите приказ, я буду оспаривать его в Генштабе.
Да…, такого развития событий генерал-лейтенант никак не ожидал. Чтобы подполковник, которого только что произвели в генералы, ещё смел о чём-то вякать, кроме слов благодарности и признательности родной Коммунистической партии — это было выше всех его представлений о жизни. Но это произошло, и он ничего с этим не мог поделать. Решение о назначении меня командиром 6-го Мехкорпуса было уже принято на самом верху, а ему самому, судя по всему, нужно было срочно улетать, чтобы как можно быстрее выбраться из этого капкана. Пришлось генерал-лейтенанту смазать свой, первоначально звучавший совершенно однозначно, приказ, о наступлении на Гродно, и он гневно парировал: