Под вопли конферансье и зрителей последовало ещё три броска. Последний нож застыл непосредственно над головой фокусника. Рукоять ещё подрагивала, а тот уже отскочил от щита, бросился прочь со сцены и скрылся в шатре. Я же, чеканя шаг, приблизилась к конферансье и якобы что-то зашептала ему на ухо.
Тот неодобрительно покачал головой, но всё-таки обратился к публике.
— Дамы и господа! Наша артистка всё ещё полна жажды крови! — объявил он. — Для того чтобы окончательно выпустить пар, ей необходимо пометать ножи в кого-нибудь ещё! Есть ли среди вас желающие?
Приблизившись к краю сцены, он принялся указывать рукой то на одного, то на другого зрителя, но те, как ни странно, поучаствовать в представлении не спешили. И вообще, внезапно выяснилось, что места у сцены вовсе не пользуются успехом. Публика как-то разом отхлынула, стремясь оказаться там, где, может, и не видно всех нюансов, зато безопасно.
Я же легко спрыгнула на землю и с призывной улыбкой устремилась к господину, совсем недавно уговаривавшему меня отправиться к нему домой с частным выступлением. Однако тот отчего-то протянутую в свою сторону изящную женскую ручку не оценил (возможно, потому, что женские пальцы сжимали в этот момент рукоять очередного ножа?). Попятился, мотая головой, но, видя мою настойчивость, развернулся и спешно ретировался.
Разочарованно разведя руками, я поднялась на сцену.
— Ну же? Неужели никто не хочет познакомиться поближе с нашей ассистенткой?! — воскликнул конферансье.
На этом месте должен был подать голос смешавшийся со зрителями подставной, но его опередил кое-кто другой.
— Я хочу! — выкрикнул знакомый светло-русый «охотник» и под одобрительный гул толпы вскочил на сцену.
Вот ведь кому-то неймётся. Зачем, спрашивается, светиться перед всем честным народом? Впрочем, не так уж он и беспечен: снять нынешний маскарад — и его ни один человек после сегодняшнего не узнает.
— Дамы и господа, поприветствуем смельчака! — торжественно провозгласил конферансье.
Дамы и господа ответили громкими подбадривающими выкриками.
— А мне позволят потом ещё раз её распилить? — полюбопытствовал Нарцисс, вызвав тем самым взрыв хохота среди публики.
— Молодой человек, — укоризненно протянул конферансье, — что же вы такое говорите? Ассистентка же вас слышит. Не стоит давать ей лишний повод промахнуться, она и так в плохом настроении! Прошу вас, соблаговолите пройти вот сюда. — И он провёл Нарцисса к деревянному щиту. Показал, где точно надо встать. — Да, кстати, а завещание у вас есть? — осведомился он, возвращаясь на прежнее место. — Не хотите ли оставить всё своё состояние нашей труппе?
Такого желания смельчак не высказал, и его оставили в покое. Точнее сказать, конферансье оставил в покое. Я же только начинала действовать.
Сжала в руке рукоять первого ножа и встретила взгляд «охотника». За приключениями, не иначе.
«Ну что, готов?» — мысленно спросила я.
«А ты сомневаешься?» — насмешливо ответили знакомые глаза.
«Ну-ну».
Нож отправился в полёт и с шумом вонзился в щит, рядом с правым плечом Нарцисса. Я прищурилась, готовясь ко второму броску.
Агент не дрогнул, но я видела, как он сосредоточен и напряжён. Во время такого трюка человеку у щита необходимо оставаться неподвижным, сколь бы ни вопили инстинкты, требуя обратного. Всё, что могу сделать я, — это метко бросить нож. Но подправить траекторию его полёта из-за того, что кто-то, шевельнувшись, сменил положение, я не в силах.
Второй бросок. Третий — пониже, рядом с прижатой к щиту ладонью. Четвёртый — симметричный третьему. А вот последний — напротив, выше. Этот бросок — из самых страшных для того, кто у щита, поскольку у него складывается впечатление, будто я мечу в голову. На самом деле нож идёт выше, и тут я, уверенная в своих силах, более спокойна: даже если ассистент непроизвольно дёрнется, прыгать-то всё равно не станет.
Лезвие рассекает воздух — и площадь взрывается криками, когда остриё ножа вонзается в дерево прямо над головой Нарцисса. Последний отступает от щита, оставляя за собой своеобразный контур из рукоятей. На лбу у него испарина, а пальцы едва заметно дрожат — не от страха, от напряжения. Я торжественно беру «охотника» за одну руку, конферансье — за другую, и мы предлагаем публике ещё раз выразить смельчаку своё восхищение. Номер закончен.
— Нет, мне нравится эта работа! — заявил «акробат» (а в действительности — высококлассный специалист по слежке), пересыпая из ладони в ладонь горсть тяжёлых монет. — Выкладываешься, конечно, но зато точно знаешь, чем именно и в какое время придётся заниматься. Ни тебе подъёмов среди ночи, ни незапланированных отъездов на несколько недель. А платят даже очень неплохо.
«Братец», ни капли на него не похожий, усмехнулся, не отрываясь от своего совершенно не акробатического занятия: он методично точил, казалось бы, и без того острый нож.
— Неплохо, ага, — саркастически фыркнула я. — Но уж явно похуже, чем на твоём нынешнем месте службы. К тому же не забывай: это самое первое выступление, да и то — в приличном городе, а не всеми забытой глухой деревеньке. Ещё несколько представлений — и ты тут всем надоешь, и придётся тебе, хоть и вполне запланированно, но собирать пожитки и ехать дальше, и изо дня в день повторять сегодняшнюю программу, чтобы худо-бедно питаться да латать по мере необходимости реквизит.
— Кобра, ты совершенно лишена романтизма, — попенял мне «конферансье», являвшийся, разумеется, таким же конферансье, как я — ассистенткой фокусника.
— Служба не располагает, — беззлобно парировала я. И, немного подумав, добавила: — Жизненный опыт — тоже.
— Заканчивайте развлекаться! — требовательно заявил «клоун», слегка отодвинув полог и просунув голову в шатёр. — Они через четверть часа приедут.
Монеты тут же возвратились на своё место, нож «акробата» спрятался под одеждой, и мы, похватав всё, что требовалось, устремились к выходу.
Это не было очередное выступление, скорее способ привлечь внимание публики, заинтересовав прохожих и заставив их таким образом прийти на представление. Четверо артистов разбрелись по людной в это время суток площади и принялись показывать простенькие трюки. Каната и шара под рукой (точнее сказать, под ногами) не было, метать ножи я тоже, ясное дело, не стала, так что вместо этого занялась жонглированием. Три разноцветных кольца среднего размера при определённом опыте действительно совсем не сложно подбрасывать и ловить. Пришлось лишь вспомнить навыки, которые долгое время не были востребованы.
— Дорогу! Дорогу! — зычно прокричал кучер, управлявший каретой, которая была запряжена четвёркой вороных.
Народ расступился, артисты тоже держались в стороне, не прекращая, однако же, своих выступлений. И тут — вот незадача! — одно из цветных колец улетело слишком далеко. Подхватить его мне не удалось. Это было бы ещё полбеды: ну, неидеально прошёл номер, так что с того? За порцию хорошего настроения зрители готовы простить артисту очень многое. Беда заключалась в том, что, пролетев по инерции несколько ярдов, кольцо приземлилось прямо под ноги одной из запряжённых в экипаж лошадей.
Испуганное животное попыталось встать на дыбы, остальные отреагировали на его рывок, карета резко дёрнулась и остановилась. Из-за занавешенного тёмной тканью окошка послышалась ругань на чужом языке. Здесь, на границе, многие без труда сумели определить, что сидевший внутри мужчина говорил на эркландском наречии, в чём-то похожем на язык Эрталии, но также имевшем и характерные отличия. Конный, сопровождавший карету и до сих пор ехавший чуть позади, приблизился к дверце и склонился к окошку, слушая своего хозяина. Меж тем многие из прохожих, случайно получивших возможность наблюдать столь неординарное зрелище, обратили внимание на корону, выведенную золотистой краской на стенках кареты.
Конный жестом одетой в перчатку из плотной материи руки подозвал уже торопившуюся к месту происшествия стражу. Нескольких высокомерно брошенных слов было достаточно, чтобы блюстители порядка в несвойственном им обычно рвении бросились к циркачке. И, сообщив, что девушка арестована, увели её с площади в неизвестном направлении.
Глава 13
Сидеть в тюрьме мне, честно признаться, уже доводилось, и даже не один раз, а целых два. Но ни разу — на территории родной Эрталии, так что можно сказать, что теперь я заполняла пробел в образовании.
Не стану утверждать, будто зрелище, которое мне довелось сейчас наблюдать, внушало чувство гордости за свою страну. Условия моих предыдущих заключений были получше. Впрочем, тогда меня и не сажали как циркачку, то есть фактически как нищенку, что, без сомнения, отражалось на месте содержания.
Здание, в котором я сейчас находилась, — или, как минимум, мой этаж, — явно не строилось изначально как тюрьма. По-моему, это был просто длинный подвал с неровными стенами и кривым потолком, который кое-как поделили на камеры при помощи решёток. В итоге, хотя в каждой такой камере находился один, максимум — двое заключённых, одиночество было последним чувством, испытываемым присутствующими. Небольшие участки сплошных, а не решётчатых, стен предоставляли заключённым кое-какое личное пространство, но назвать его внушительным было нельзя при всём желании. Так что сейчас я занималась тем, что разглядывала своих товарищей по несчастью. Не с откровенным любопытством, конечно. Просто сидела на полу, согнув ноги в коленях и обхватив руками, и время от времени бросала то вправо, то влево мрачные взгляды исподлобья.
С одной стороны — женщина, немного старше меня и, судя по манерам, лёгкого поведения. Любопытно, что она совершила: за нецеломудренный образ жизни сам по себе в тюрьму не сажают. Вид у неё мрачный, но особо радостных людей здесь и не бывает. То и дело закусывает губу, хмурится своим мыслям. На лице явственно проступили морщины. Признаки старения, как правило, прежде времени приходящие к женщинам её профессии и не прячущиеся сейчас под слоем густо нанесённой косметики.
С другой — мужчина среднего возраста, с короткой неухоженной бородой, возможно, выросшей уже за время заключения. На общем фоне довольно много двигается: то и дело принимается ходить туда-сюда по камере. При этом в его движениях нет нервозности; складывается впечатление, будто человек прогуливается по мостовой. Привлекает внимание также любопытное сочетание живого взгляда и каменного (в остальном) лица. Словно человек старательно прячет эмоции, но не теряет при этом внимательности к происходящему вокруг.
Громкие шаги, звяканье подпрыгивающих на поясе ключей. Появившийся в коридоре офицер охраны ведёт себя развязно, словно насмехаясь над положением заключённых. А может быть, просто демонстрирует своё превосходство всем присутствующим, включая стражника, послушно семенящего за ним. Стражник, кстати сказать, производит более приятное впечатление, чем офицер. Уже немолодой, хотя телосложение и род занятий наводят на мысли о немалой физической силе. При этом вид он имел не только не высокомерный, но и совершенно беззлобный. Просто выполняет человек свою работу — без ненависти, без чувства собственного превосходства, без стремления возвыситься в своих глазах за чужой счёт.
А вот о молодом офицере всего этого сказать было нельзя.
— Кара Роллес? — обратился он ко мне, лениво растягивая гласные.
— Да. — После продолжительного молчания голос прозвучал совсем тихо. Я прокашлялась и, вставая на ноги, повторила: — Да.
— Очень нехорошая история. — Офицер укоризненно поцокал языком. — Остановили карету эркландского принца. Тут, — он небрежно кивнул на услужливо протянутую стражником папку с документами, — сказано, что с высокой долей вероятности речь идёт о неудавшемся покушении на жизнь его высочества.
— Какое покушение?! — бледнея, воскликнула я. — Не было покушения. Просто нелепая случайность, только и всего. Откуда мне было знать, что его высочество проедет через площадь, да ещё и именно в этот день?
Кривила душой, конечно. Отлично я знала, где и в какое время проедет принц. Ещё и кольцо под копыта нарочно запустила. А вот покушения никак не планировала, тут всё честно.
— Так-таки и неоткуда? — Рука офицера, просунувшаяся между прутьев решётчатой двери, погладила меня по щеке, после чего попыталась скользнуть чуть ниже, но я поспешно отстранилась. — Лучше, знаешь ли, раскаяться. Честно рассказать, как дело было. Излить душу. Станет легче. Сама увидишь.
— Не понимаю, о чём вы, — отрезала я, отступив в глубь камеры.
— Хорошенькая, — невпопад протянул офицер, откровенно раздевая меня глазами. — А строить из себя невинную недотрогу поздно. Раньше надо было думать, а сейчас попалась уже.
— Что вы себе позволяете? — вскинулась я.
Кроме наших голосов, в коридоре не раздавалось ни звука. Заключённые прильнули к решёткам, внимательно ловя каждое слово.
— Я, радость моя, что угодно могу себе позволить, — самодовольно сообщил офицер. — Здесь, можно сказать, моё царство. А вот тебе лучше бы вести себя попослушнее и не дерзить.
— Я ни на кого не покушалась и ни в чём не виновата, — упрямо повторила я.
— То есть ты у нас с норовом, — заключил офицер, склонив голову набок. — Ну что ж, в таком случае проведём допрос по всей форме. Чтобы в дальнейшем неповадно было. Давай! — распорядился он, даже не глядя на стражника, но тот суть приказа уловил.
Офицер даже снизошёл до того, чтобы забрать у помощника папку с бумагами, и держал её, пока тот отпирал дверь камеры, а затем надевал мне на руки кандалы. После чего мне велели выйти в коридор, а затем повели в неизвестном направлении. Прильнувшие к решёткам заключённые провожали циркачку взглядами — сочувственными, любопытными, испуганными, равнодушными.
Втроём мы молча поднялись по старой каменной лестнице с узкими, неровными ступенями и нырнули в коридор следующего этажа. Здесь тоже тянулись камеры, но помимо них имелось также несколько кабинетов, предназначавшихся как для ведения допросов, так и для отдыха офицеров (простым охранникам ничего, кроме небольшого закутка в конце коридора, не полагалось). Как раз в один из таких кабинетов мы и вошли. Удостоверившись в том, что дверь плотно закрыта, стражник поспешно освободил меня от кандалов.
— Простите, госпожа, если что не так, — приговаривал он, снимая с моего запястья первый «браслет». — Я постарался вам пошире подобрать, но, вижу, всё одно слегка натёрли. Но вы в них недолго совсем, заживёт быстро.
Второй «браслет» с тихим щелчком соскочил с запястья, и я с улыбкой обернулась к стражнику.
— Всё хорошо, — заверила его я. — Вы отлично справились со своей ролью.
— Да что там той роли-то? — смутившись, пробормотал он, но похвалой от «высокого начальства из столицы» явно остался доволен.
— А я? — тут же заревновал Нарцисс, привычный облик которого значительно легче угадывался в образе офицера, чем в недавнем костюме охотника.
— Ты тоже, — фыркнула я. — Роль мерзавца тебе удалась на ура, даже и не знаю, о чём это говорит?
— О том, что я — хороший артист, — выбрал удобную ему интерпретацию Нарцисс.
— Угу, можно сказать и так.
— Если вам ничего не нужно, я вас оставлю? — Стражник, ко всему прочему, оказался человеком сообразительным и понял, что в его присутствии мы деловые вопросы обсуждать не будем. — Вот, госпожа, я тут принёс на случай, если захотите поесть.
Он указал на придвинутый к дальней стене стол, на котором красовался поднос с несколькими тарелками и кружкой. Беглый взгляд выхватил ломоть чёрного хлеба, овощи, куриную ногу и две картофелины в качестве гарнира. Вне всяких сомнений, самое лучшее, что можно здесь раздобыть.
— Спасибо! — искренне поблагодарила я. — Вы меня балуете. Эдакими темпами я скоро раздамся вдвое, и заключённые будут недоумевать, как мне такое удаётся на тюремных харчах.
Стражник, усмехнувшись, пробормотал что-то насчёт того, что такой стройной госпоже, как я, подобное не грозит, и удалился, оставив нас одних.
— Итак, кто? — спросила я, разом отбрасывая шутливый тон.
Взяла с подноса огурец и с хрустом откусила. Немного подкормиться и правда не мешало, но курица — всё же перебор: в роль надо входить.