— Клянусь Богиней, ты не прав! Опомнись! — Торгум отшатнулся от шада. — Я не видел брата уже три года, а писем от него не получал и того больше!
— Врешь! Врешь ты и твоя Богиня! Разве это не она наслала мор на мой народ?! Разве не жрецы Богов-Близнецов пришли нам на помощь в Черный Год?! Азерги! Казнить! Казнить этого мерзавца немедленно! Зови стражу, тюремщиков, палачей! Я хочу видеть, как из груди предателя вырвут его поганое сердце!..
— Мой шад, скоро тебе некого будет звать. От тебя сбегут даже палачи. — Увидев за спиной мага заполнивших коридор стражников, Торгум выхватил из-за пояса Менучера кинжал и по самую крестовину вогнал себе в грудь. — Бедный Саккарем… — прошептал он и стал медленно сползать по стене.
— Отлично, — пробормотал Азерги. — Умение слушать собеседника — редкий дар, и, к счастью, обладают им очень и очень немногие.
2
Никогда прежде Тайлару Хуму не доводилось бывать в дельте Сиронга. Чирахские плавни находились в двух сутках пути от Мельсины, однако комадар северного Саккарема редко бывал на морском побережье и охоте на кабанов предпочитал скачку за волками, которых выслеживали для него специально натасканные беркуты.
После провала заговора Тайлару едва удалось избежать ареста и сам он из охотника превратился в дичь. Мечники столичного «золотого» отряда наемников Менучера перебили и рассеяли прибывших с ним в Мельсину людей и нанесли бывшему комадару десяток неопасных, но болезненных ранений. Потеря крови и невозможность как следует заняться ранами привели к тому, что у Тайлара начался приступ застарелой лихорадки, пережив который, он чувствовал себя слабым и беспомощным как грудной младенец.
В нижнем течении Сиронг замедлял свой бег и разделялся на многочисленные мелководные рукава, теряющиеся в заросших камышом болотах, из-за которых район дельты могучей реки получил название Чирахских плавней. Кое-где среди них ютились маленькие деревеньки рыбаков и охотников, а на северо-восточном крае располагалась сама Чираха — город, славившийся производством бумаги и лакровой ткани, получаемой из выделанных особым образом волокон тростника. В Чираху-то и направлялся опальный комадар, рассчитывая подлечиться там и нанять лодку, которая доставит его в северную часть Саккарема, где верные люди ждут лишь сигнала, чтобы выступить против ненавистного шада-разорителя.
Пробираясь между густых переплетений осоки и тростника, Тайлар то и дело мысленно возвращался к событиям последних дней. Бизар — начальник мельсинского порта и таможенной службы — в стремлении избежать гражданской войны запретил участникам заговора стягивать верные им войска к столице, и группа сопровождавших комадара телохранителей была чуть не полностью уничтожена, едва успев войти в северные ворота. Та же участь постигла охрану Гангласа и других мятежных военачальников — дворцовый переворот не удался, и теперь следовало ожидать, что весь Саккарем будет залит кровью заговорщиков и тех, кого Менучер заподозрит в сочувствии им. Надо думать, за его собственную голову — а может, и за голову Торгума — уже назначена крупная награда: проклятый колдун Азерги не упустит случая разделаться со всеми, кто поддерживает древнюю веру. Бойня у северных ворот навела Тайлара на мысль, что заговор был раскрыт именно благодаря волхвованиям гнусного чернокнижника — подозревать кого-то из соратников не было никаких оснований: о замыслах мятежников знали лишь вернейшие из верных. Теперь же, припоминая характер переписки с Бизаром, он начинал склоняться к тому, что заговор был не просто раскрыт придворным магом, но им же скорее всего и задуман, чтобы одним махом избавиться ото всех инакомыслящих, способных повести за собой ограбленный и обездоленный саккаремский люд.
Замысел Бизара умертвить шада и выбрать на совете военачальников нового властителя Саккарема был, безусловно, хорош, но их должно было сразу же насторожить нежелание начальника мельсинского порта стягивать к столице войска. Хотя тогда еще никто из заговорщиков не знал, насколько вырос за последние месяцы отряд «золотых», превратившийся в настоящую армию. Не знал об этом, по-видимому, и сам Бизар, а значит, быть могло только одно — кто-то сознательно вводил его в заблуждение и использовал в своих целях. Конечно же, это не Менучер, вспыльчивость и непоследовательность которого, равно как и неумение довести до конца ни одно начатое дело, были хорошо известны. А вот Азерги, тенью стоявший за спиной шада все семь лет его правления, вполне мог соорудить столь хитроумную ловушку…
С громким криком из камышей поднялась стая чирков, и Тайлар замер как вкопанный. Стена ивняка, «лисьих хвостов» и бумажного тростника высотой в два человеческих роста со всех сторон окружала протоптанную зверьем тропинку, так что уже в нескольких шагах ничего нельзя было разглядеть, но птицы встревожились явно не зря. Комадар полагал, что находится неподалеку от окраин Чирахи, и, не надеясь, что ему удастся войти в город, не встретив никого на пути, все же истово молил Богиню избавить его от столкновения с охотниками, рыбаками или резчиками тростника. Изрубленная кольчуга, длинный меч и даже сапоги с металлическими, заменявшими поножи пластинами выдавали его принадлежность к воинскому сословию, а посланцы Азерги, верно, еще третьего дня принесли в Чираху известие о неудавшемся заговоре.
— Да благословит твой путь Богиня!
Комадар успел до половины обнажить меч, прежде чем осознал, что голос принадлежит ребенку или девушке.
— Щит Богини да прикроет тебя от стрел беды! — буркнул он, внимательно вглядываясь в заросли тростника. — Не бойся, я не урлак. Покажись, и, клянусь Кровью и Сталью, тебе не будет от меня никакого вреда.
Одна из кочек шевельнулась, и прямо на глазах Тайлара превратилась в крохотную девчонку. Похожее на мешок с дырками для рук и головы платье из грубо выделанного лакра и кусок такой же ткани на волосах незнакомки делали ее похожей на огородное пугало, однако в руках она сжимала самый что ни на есть взаправдашний, взведенный самострел. Девчонке было лет тринадцать, и в глазах ее читалось, скорее, любопытство, чем страх; но самострел, заряженный смертоносным бронзовым болтом, заставил комадара подавить улыбку и поднять руки, демонстрируя открытые ладони.
— Я слышал, что в Вечной Степи есть племена, где женщины воюют, а мужчины пасут скот и следят за хозяйством. Неужто и чирахские девы сменили ткацкие станки на копья и арбалеты?
Девчонка смущенно улыбнулась, но самострела не опустила.
— В плавнях можно встретить и волка, и камышового кота, и кабана. Дядя, правда, говорит, что злой человек хуже любого зверя. Вредит больше, а взять с него нечего: ни шкура, ни мясо в хозяйстве не сгодятся.
— Разумно, — с усмешкой подтвердил Тайлар. — Я служу в отряде «барсов», и этим мое сходство с хищниками ограничивается. К тому же ты видишь, я ранен и нуждаюсь в помощи лекаря. Покажи мне кратчайший путь в Чираху, и я найду, чем тебя отблагодарить.
Ярко голубые глаза девчонки скользнули по мужественному лицу бывшего комадара, отметили короткую стрижку, отделанные драгоценными каменьями ножны и рукоять меча и задержались на золотой пряжке в виде распластавшегося в стремительном прыжке барса, украшавшей потертую кожаную перевязь.
— Похоже, ты действительно «барс». Но, если не ошибаюсь, твоя часть следит за порядком в северном Саккареме, а у нас… — В глазах ее мелькнул испуг, и она тревожно оглянулась, словно высматривая путь к бегству.
«Догадалась», — понял Тайлар и заставил себя улыбнуться как можно беззаботнее.
— Да, я именно тот, о ком ты подумала. Однако что тебе за дело до возникших у нас с Менучером разногласиях? Укажи мне путь в Чираху, поменьше болтай о нашей встрече в городе, и Богиня благословит тебя за помощь страждущему, — произнес он, смягчая голос, как делал всегда, разговаривая с детьми, женщинами и животными.
— Богиня-то, может, и благословит, а жрецы Богов-Близнецов наверняка проклянут, — девчонка лукаво улыбнулась, обнажив ряд мелких, ровных как на подбор зубов. — Ну да ладно, назвался беркутом, изволь лететь. По этой тропке ступай, а я следом пойду, укажу, где свернуть.
Присказки про беркута Тайлар не понял, но решил не переспрашивать. Ступив на тропинку, сделал несколько шагов вперед, и хотя движения за спиной не услышал, безошибочное чутье подсказало: девчонка тут, идет следом. Сознание, что в спину ему нацелен взведенный самострел, действовало угнетающе, однако ничего странного в поведении девчонки не было. С тех пор как по дорогам «счастливого» Саккарема стали безбоязненно бродить шайки урлаков, на побережье начали вовсю шалить пираты, а западные и восточные соседи, подобно крысам, принялись отгрызать от страны кусок за куском, иного отношения ко встреченному в безлюдном месте незнакомцу нечего было и ожидать.
— Неужто мужиков в роду нет, некому, кроме тебя, на охоту ходить? — спросил чуть погодя бывший комадар.
— Да я и не на охоту вовсе шла, а за травами. Уток лучше у чистой воды стрелять, в заводях южных, в затонах. Там же мы и рыбу острожим, и лягушек ловим.
— Так ты что ж, девка, травница?
— Учусь помаленьку.
— Здорово! Может, ты меня прямо к бабуле своей и сведешь, к той, что травы ведает и кровь заговаривает? — обрадовался Тайлар, подумав, что какие-нибудь укрепляющие отвары ему бы не помешали, но еще важнее, что травники, лекари и знахари, как и жрецы Богини, никогда не выдадут обратившегося за помощью человека. Отказа в помощи страждущим, а тем паче выдачу их преследователям Богиня не прощает.
— Во-первых, не бабуля меня учит, а муж ученый, достославный Зелхат Мельсинский. А во-вторых, он-то тебя, кем бы ты ни был, приютит, да захочу ли я его седую многомудрую голову под топор из-за тебя подводить?
— Погоди-ка! Так тебя что же, сам Зелхат лекарскому искусству обучает? Тот, которого Менучер, став шадом, из столицы выслал? Уж не родственницей ли ты ему приходишься?
— Соседкой.
— А-а-а… К ссыльному Зелхату меня и правда вести не стоит. Неровен час пронюхают «золотые» либо еще кто прознает, что за гостя старик выхаживает. Его-то голова подороже дюжины таких, как моя, стоить будет.
— Куда ж мне тогда тебя вести? — озадаченно спросила девчонка. — На постоялом дворе «золотых» полно, из столицы понаехавших, да и по городу они третий день туда-сюда шастают, что-то вынюхивают.
— К себе веди, пусть родичи схоронят. Внакладе не останутся. Видала камушки на ножнах? Такие в Самоцветных горах не всякий год находят. — Он остановился, чтобы девчонка могла по достоинству оценить редкостной красоты драгоценные камни, но та, не обращая на них внимания, мотнула головой, указывая на открывшуюся среди стены тростника полянку.
— Садись, перекусим. Во-он за теми кустами в протоке вода сладкая, сюда зверье на водопой издалека ходит.
Вода в самом деле оказалась на редкость вкусной, и следов натоптано было немало, так что, опускаясь на мягкую густую траву рядом с девчонкой, Тайлар подивился, как это она не боится бродить здесь одна. Попутчица его, развязав между тем холщовую суму, извлекла из-под вороха трав и кореньев чистую тряпицу, в которую были завернуты половина лепешки, сушеный инжир и чернослив.
— Угощайся, «барс», когда-то тебе еще перекусить придется.
Бывший комадар без церемоний засунул в рот кусок лепешки и щелкнул ногтем по крупному рубину, сияющему около устья ножен:
— Ну, откажется разве родитель твой от такого камушка? Мне бы денек-другой старые хвори подлечить, дать свежим царапинам затянуться, лодку раздобыть, и следа моего в Чирахе не сыщешь.
— Нету у меня ни отца, ни матери. Померли в Черный Год, во время великого мора, когда прежний шад преставился, — сухо сказала девчонка и склонила голову, будто к чему-то прислушиваясь. — Живу я у тети с дядей, а тот хоть и отцов брат, жесток и скуп без меры. Ему доверять нельзя, он прежде тебе спящему за камешки эти глотку перережет, потом труп оберет и «золотым» сволочет, чтобы еще и награду за твою голову получить.
— Ого! Изрядные мерзавцы, выходит, в родне-то у тебя…
— Не говори так, не бери греха на душу. Пусть прольется дождь им под ноги и живут они в мире. Я не хотела осуждать их, сказала, как оно на самом деле есть. И ненавидеть их не за что. Разве можно ненавидеть ветер — за то, что ломает он деревья, или огонь — за то, что сжигает без разбору поленья и древние свитки? Такие они есть, такими создала их Богиня, и значит, был на то ее промысел.
Тайлар перестал жевать и во все глаза уставился на попутчицу. За свои двадцать семь лет он участвовал в полусотне схваток и успел навидаться всякого, но слова девчонки изрядно озадачили его. Выражение лица ее оставалось по-прежнему мягким, губы сохраняли детскую припухлость, но в глазах стыла такая печаль, что он понял: она не шутит и не сгущает красок, оценивая родичей. Немало, верно, пришлось ей от них натерпеться и немалой мудростью наделила ее Богиня, если вместо ненависти испытывает сострадание к обидчикам своим.
— Что смотришь? На мне дорогих каменьев нет, любоваться нечем. Вставай, уходить надо. Как бы сюда клыкач не пожаловал!
Девчонка во мгновение ока перекинула через плечо суму, подхватила самострел и тенью скользнула в тростниковую чащу. Тайлар неторопливо поднялся с земли, отряхнул измазанные засохшим илом и глиной штаны, поправил перевязь, прислушиваясь ко встревожившим его спутницу звукам, и тут из ивняка, за которым он совсем недавно пил воду, вынырнула огромная серо-бурая туша. Появление кабана было столь неожиданным и бесшумным, что бывший комадар на миг опешил и замешкался, прежде чем шмыгнуть в спасительные тростниковые заросли.
Маленькие малиновые глазки кабана гневно сверкнули, щетина на холке встала дыбом и, издав похожее на рычание хрюканье, он ринулся на человека.
Тайлар прыгнул в сторону, спасаясь от изогнутых, похожих на трехгранные кинжалы клыков, воинственно торчащих из нижней челюсти зверя, и рванул из ножен меч.
— Мало мне венценосного хряка, так на меня еще и дикий клыки вострит! — пробормотал он, делая длинный выпад. Тайлар целился в грудь кабана, рассчитывая, что новый стремительный рывок зверя сослужит ему добрую службу, но раненая рука дрогнула, лезвие меча лишь скользнуло по твердой щетине. Клинок пронзил воздух, комадара развернуло и бросило на колени.
Кабан издал яростный рев и вновь бросился в атаку.
Выставленный Тайларом меч отлетел в сторону, бок обожгло нестерпимой болью, послышался треск рвущейся кольчуги, и, теряя сознание, комадар увидел, как тяжелый арбалетный болт погружается в горло топчущей его твари.
3
Тронный зал был переполнен. Пребывая в уверенности, что саккаремские вельможи, памятуя полугодовой давности расправу над заговорщиками, не рискнут или не пожелают приехать в Мельсину, Менучер распорядился пригласить на свадьбу своей сестры не только послов соседних держав, но и торговых гостей, оказавшихся в это время в столице. Вопреки ожиданиям шада, саккаремская знать, к немалой его радости и удивлению, вовсе не собиралась отсиживаться по домам и заявилась в Мельсину вместе со слугами и домочадцами, заполнив отведенные гостям флигели дворца и все постоялые дворы столицы. Удостоившиеся небывалой чести купцы из Нарлака, Галирада, Аррантиады и Мономатаны, не говоря уже о торговцах из Вечной Степи и Халисуна, вырядившись в одежды, великолепием своим превзошедшие наряд самого шада, затопили галереи и балконы тронного зала, и даже старый ворчун Дукол — старший герольд Саккарема — вынужден был признать, что такого многолюдного собрания разодетой в пух и прах публики стены этого дворца не видали со дня свадьбы отца Менучера — Иль Харзака.
— Истинно, истинно наш венценосный шад превзошел своим величием всех прежних правителей Саккарема! — раболепно подтвердил стоящий подле престарелого герольда Захраб — личный секретарь Менучера, занявший этот ответственный пост сразу же после расправы с заговорщиками.
— Народу собралось изрядно, и пышностью одеяний сборище это в самом деле затмевает все виденное мною когда-либо, — сварливо отозвался Дукол, недружелюбно поглядывая на секретаря. — Однако назови мне хотя бы одного из присутствующих, чье имя пользуется любовью и уважением саккаремцев. Кто из них прославился на поле брани или совершил что-либо, достойное упоминания в летописях?