Так вот – десяток гвоздей мы загубили, прежде чем из мутной жижи явился на свет практически эталонный экземпляр, двухцветный, как карандаш. Все как было написано – шляпка и то, что под ней, светлое, а низ блекло-желтый.
У меня прямо в душе птицы запели. Я, если честно, даже начал подумывать плюнуть на это дело, особенно после того, как один из гвоздей превратился в ржавчину прямо у меня в руке. Чем я потом весь вечер ее только не тер – и мылом, и пемзой, и даже кухонными моющими средствами – все без толку. Она въелась в нее намертво, и только к сегодняшнему дню начала сходить. Жутко дискомфортная история вышла, и на работе девчонки на мою руку нехорошо косились.
– Красиво, – Родька даже причмокнул, глядя на результат наших трудов.
– Что да, то да, – я повертел гвоздь в руках. – Но не это главное, вопрос в другом – он работает или нет?
Если верить все тому же Митрию, технология использования этого гвоздя была проста. Надо было зажать его в ладони и неторопливо ходить по тем местам, которые ты считал перспективными в плане поисков сокрытых в земле сокровищ. Если гвоздь дернется в руке верхним концом, тем, где шляпка – серебро где-то рядом. Если острием – золото. Чем ближе к кладу, тем сильней он будет шебуршиться в руке. Найдя точку наибольшей активности, подбрасываешь его вверх, сказав при этом: «Небо да земля, укажите, где казна». Где гвоздь в землю воткнется, там и копай. В общем – эдакий старорусский примитивный металлоискатель.
Подумав маленько, я сбегал в комнату и взял из шкафа свое обручальное кольцо. В свое время после развода я выбрасывать его не стал, рассудив, что это не слишком разумно. Может, я в старости из него себе зуб золотой сделаю?
Положив кольцо на стол, я зажал в руке гвоздь и вытянул ее вперед.
Никакого эффекта.
– Так оно в земле не укрыто, – резонно заметил Родька. – Стало быть – не клад.
– Разумно, – согласился с ним я, и подошел к подоконнику, на котором у меня стоял горшок с денежным деревом. Оно у меня от Светки осталось. Была еще герань, но она окочурилась от хронического неполива, забывал я за растениями ухаживать. Не из вредности, просто по жизни. Так вот – герань сдохла, а денежное дерево выжило. Крепкое оказалось, волевое.
Я прикопал кольцо в земле и повторил эксперимент. Результат тот же – ничего.
– Дурака валяете, – послышался голос Вавилы Силыча откуда-то сверху, судя по всему – из вентиляционной шахты. – Александр, это же твое кольцо. Стало быть, хоть куда его суй, оно кладом для тебя не станет. Клад – это чужое, которое ты хочешь сделать своим. Вот ежели ты это кольцо зароешь, а гвоздь кому другому отдашь, то он его, может, и найдет.
Я сел на табуретку и задумался. Опять же, все верно сказано. Значит – только полевые испытания могут дать тот или иной результат.
– Послушай меня, – голос подъездного раздался уже из-за холодильника, а после появился и он сам. – Не связывался бы ты с кладами, нет в них ничего хорошего. А особенно в тех, что старые, давно в землю положенные. Кто знает, что там за злато-серебро лежит, кто его закапывал, как оно к этому человеку в руки попало? Добро, если его купчина положил, чтобы сберечь. А если нет? Если лихой человек, и пришло оно к нему через смертоубийство? Опять же – закладные клады есть, на кровь запечатанные. Ты его возьмешь, а за тобой потом мертвяк начнет шататься, его сторож. И пока тебя со света не сживет, не успокоится. Это у вас в кино все хорошо получается – нашел котелок с монетами и богатеньким стал. На деле все не так легко выходит.
– Вавила Силыч, да мне не золото важно, – попытался успокоить его я. – Мне интересно понять – работает эта штука или нет.
– Не слышишь ты меня, – печально констатировал подъездный. – С тем зельем не послушал, и теперь не желаешь. Не получится тут только попробовать и все. Добро, если ты не найдешь ничего, но если повезет, то не остановишься, пока клад не возьмешь. Ты, Александр, человек, а люди до золота да серебра жадные, не переделаешь вас. А с кладом тем ты и все его горести себе заберешь.
– Заговоры есть, – подал голос Родька. – Специальные, с которыми клады забирать надо, чтобы зло оставить там, где они лежали. Я как-то раз его слышал от того хозяина, что был до того хозяина, за которым был Захар Петрович. Давно, в общем. Вышло так, что нам деньги нужны были очень, вот он клад и взял в дубовой роще. Старый был клад, на коня заговоренный.
– На коня? – не понял я.
– Когда его клали в землю, то на том месте коня убили и кровью его сокрытое полили, – пояснил Вавила Силыч. – Он с того момента его стражем стал. Хозяина не тронет, а любого другого в могилу свести сможет.
– Верно-верно, – подтвердил Родька. – Так вот хозяин его душу сначала заговором связал, чтобы он сразу из ямы не выбрался, а после другим заговором ее отпустил. И только потом все себе забрал.
– Как же все непросто, – запечалился я. – Казалось бы – нашел клад, выкапывай его да забирай. Нет, и тут намудрили со своим фольклором.
– А ты как думал? – по-моему, даже обиделся Вавила Силыч. – Что-то из ничего не возникает. Это мудрость, Александр, вековая мудрость, а никакой не фольклор. И память. Раньше всякий мальчишка про это знал, потому как с детства ему отец да дед про это рассказывали, а он потом про то же своим детям говорил, и внукам. А вы беспамятные… Живете как бабочки-однодневки, и знать ничего не желаете.
Он замолчал, уставившись в пол.
– Да я ничего такого, – мне стало неловко перед подъездным за нас, горожан, покона не ведающих. – Я же тебя слушаю, просто…
– А-а-а-а! – отмахнулся тот. – Пока сам не обожжешься, все равно не поймешь. Вон с тем-то зельем как вышло? Добро еще, что все на службе обошлось.
Это да. Вроде обошлось. Ни Чиненкова, ни даже Силуянов меня не дергали, что же до прочих соратников, то они уже на следующий день забыли о том, что накануне в цоколе что-то происходило, поскольку нашлась новая животрепещущая тема для обсуждения на перекурах и перекусах. Жанка Слепнева умудрилась раздолбать передок своего «ниссана», который только на той неделе купила в кредит, и этот факт требовал всестороннего рассмотрения.
Что до Романовой – она вышла на работу как ни в чем не бывало и, похоже, на самом деле ничего не помнила. По крайней мере, когда я столкнулся с ней на лестнице, неприязни в ее взгляде было ровно столько же, сколько и всегда, не больше и не меньше.
Сдается мне, что ей так и не объяснили причину, по которой она очухалась в «пересчетке» в полуобнаженном виде, списав все на нервный срыв, и не стали упоминать про африканские страсти ко мне, что очень хорошо. Было и прошло, забыли.
Нифонтову, с которым я созвонился в четверг, я тоже про свои любовные похождения рассказывать не стал. А зачем? Но зато спросил про Немирову, сославшись, правда, на то, что она странновато на меня поглядывает после его визита в банк.
– Не бери в голову, – посоветовал он мне. – В любом случае неприятностей тебе от нее ждать не следует.
– Что-то она знает такое, – пояснил я. – И про вас, и про меня.
– Про тебя – вряд ли, – помолчав, сказал Николай. – А про нас – знает кое-что. Я еще тогда у шефа спросил про нее, так он ответил, что лет пять назад была некая история, в которой ваша Немирова оказалась замешана. Тогда она и столкнулась с нашими сотрудниками. Да и не только с ними. Герман эту бедолагу в последний момент из одного подвала вытащил, где ее чуть в жертву не принесли. Собственно, она после этого из Системы и ушла на коммерческие хлеба.
– А Герман – один из ваших? – уточнил я.
– Да, – Нифонтов помолчал. – Был. Он погиб два года назад. Ладно, не суть. Как у тебя?
– Ровно, – бодро ответил я. – Ничего не происходит. Читаю книгу, вечером по улицам не шляюсь. Правда, на выходных к родителям на дачу собираюсь. Ну как собираюсь? В приказном порядке. Мама – это страшная сила.
– Это да. У самого то же самое по весне и по осени, – подтвердил Николай. – Хотя, как по мне, лучше все-таки воздержаться. Город есть город.
– У моих стариков дача по «Калужке», – объяснил я. – Это и есть город. Туда Москву расширили, так что у них теперь две московские прописки. Там полноценный СНТ, охрана на въезде, фонари на всех перекрестках и облако пахнущего шашлыком дыма над домами. Понимаю, что это все не защита, но такого как в Лозовке там по определению быть не может, как мне кажется.
- Ну да, в таких местах мало кто шалить станет, – признал мои доводы разумными Нифонтов. – Все и всё на виду, потому что все всегда поглядывают за соседские заборы. Только если какая совсем дикая тварь из дикого леса забредет. Да и то вряд ли. Но ты мне все равно скинь точные координаты «смской». На всякий случай. И нож не забудь.
– Само собой, – заверил его я. – Будь уверен.
В субботу, рано-рано утром, я собрал рюкзак, на самое дно его положил нож в ножнах и гвоздь, завернутый в носовой платок, потрепал Родьку по мохнатой голове и сказал Вавиле Силычу, пришедшему меня проводить:
– Меня до завтрашнего вечера не будет, так ты присмотри за ним.
– Не сомневайся, – солидно ответил подъездный. – Без дела не останется. Я его с собой на охоту нынче вечером возьму.
– Куда? – изумился я.
– На охоту, – повторил подъездный. – Мы сегодня всем обчеством удава ловить будем.
– Какого удава? – совсем уже опешил я.
– Ты Влада знаешь? – ответил вопросом на вопрос Вавила Силыч. – Чудного, из второго подъезда?
Влада я знал. Ну как знал? Видел. Он был из непризнанных художников, считал себя гением, ходил в колоритной одежде, вроде пестрого пончо или зеленого пиджака на голое тело, и неустанно экспериментировал с прической. В последний раз, когда я с ним столкнулся на улице, его голова была наполовину обрита, оставшиеся же волосы были выкрашены в пурпурный цвет. Общественность в виде старушек у подъездов его осуждала, дети обожали, видя в нем героя из японских мультсериалов, а остальным, вроде меня, было пофигу. В нашем мире всякий сходит с ума по-своему.
– Так вот, – верно расценил мое молчание подъездный. – Он себе года три назад удава завел. Пока тот был маленький, Влад ему радовался. А по весне эта тварюга его чуть не задушила ночью с голодухи. Чудной тогда в запой ушел, не до кормежки удава ему было. Как тот его душить начал, он маленько протрезвел, на него обиделся, да и сбросил эту гадину с балкона вниз.
– Жесть какая, – проникся я. – Жалко животину. Лучше бы в зоопарк сдал. Или в цирк.
– Жалко ему, – проворчал Вавила Силыч. – Да этого удава ломом не убьешь. Он на газон у подъезда упал, полежал немного, очухался и в подвал уполз. А чего ему? Там тепло, сыро. И кормежка есть – мыши. Мы сначала радовались, когда он их всех сожрал. Потом пару крыс придавил, что сдуру в наши края забрели. Но это еще ничего. На той неделе он кошака схарчил, который у профессора из пятого подъезда жил. Домашний этот кошак был, вот в подвал и полез. Бродячие давно туда не суются, у них с инстинктом самосохранения все в порядке, а домашний – он и есть домашний, нюх совсем потерял. А позавчера эта тварюга чуть Кузьмича не придушила, из второго подъезда, когда он трубы простукивал.
– Сантехника? – изумился я. – Это какой же он вымахал?
– Подъездного, – объяснил мне Вавила Силыч. – Но если от него сейчас не избавиться, то и до сантехника доберется со временем. Вот мы и назначили на сегодня охоту. Поймаем его, спеленаем и в четырнадцатый дом подбросим. Пускай у них потом голова болит.
– А почему в четырнадцатый? – спросил я.
– Мы с ними не дружим, – подъездный цыкнул зубом. – У них другая управляющая компания.
– Давай, Родион, – я присел на корточки и положил своему помощнику руку на плечо. – Святое дело своим помочь. И не опозорь нашу квартиру на охоте.
– Не люблю я змей, – проворчал Родька. – Склизкие они и воняют. Хозяин, может, лучше меня с собой возьмешь?
– Поговори еще, – осек его Вавила Силыч. – Александр, ничего, если мы твою квартиру сегодня используем как место сбора? Можно и на чердаке, но тут удобнее будет.
Я был не против, но попросил их противоположный пол сюда не водить, музыку громко не включать, за собой после мероприятия убрать и проветрить. И, спускаясь на лифте вниз, тихонько хихикал, вспоминая их недоуменные взгляды.
Окончательно я развеселился после того, как встретил у подъезда помятую и сонную Маринку, как видно, возвращавшуюся с какого-то ночного мероприятия.
– Привет! – гаркнул я, помахав ей рукой. – Утро-то какое славное, а?
– Да? – Маринка подняла голову, посмотрела на голубое небо без единого облачка и зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Возможно. Ты куда намылился в такую рань?
– За город, – бодро ответил ей я. – Айда со мной! Свежий воздух, лес, речка. Благодать божия!
– Нет уж, – как-то сразу даже взбодрилась моя соседка. – Я лучше тут, в городе останусь. Мне прошлого раза хватило. До сих пор гадаю, каких мы с тобой тогда болотных газов нанюхались, что такая хрень привиделась. Меня до сих пор кошмары мучают по ночам.
Ага, все-таки она пошла по пути наименьшего сопротивления и решила перевести воспоминания о той ночи в раздел галлюцинаций. Может, оно и правильно.
– Вольному воля, – я поправил лямки рюкзака. – Не хочешь – не надо. А я поехал, время поджимает.
Кстати – было бы весело, если бы она согласилась. Забавно было бы глянуть на реакцию моей мамы, которая до сих пор досадовала, что распался мой первый брак, и не слишком привечала девушек, которые были у меня после него. Светка ей нравилась своей покладистостью. Моей маме вообще нравятся только те люди, которые признают тот факт, что именно ее мнение по любым вопросам жизни человеческой является единственно верным, а любое другое крамола, не имеющая права на существование. Маринка не Светка, а потому, подозреваю, первая стычка случилась бы еще до того как мы сели в машину.
Я и сам не такой, потому общаюсь с мамой в гомеопатических дозах. То есть – преимущественно по телефону и не сводя беседы к острым личным темам. Политика, погода, рост цен – пожалуйста. А все: «Может, поговоришь со Светочкой, вы же такой отличной парой были? Я с ее мамой общалась, она, оказывается, до сих пор одна, может, и срастется у вас» – это сразу нет. Личное – это личное. Я сам тут все решу.
Но иногда приходится выполнять сыновний долг воочию, так сказать – с личным присутствием. И вот тут начинается настоящая жесть.
Собственно – так вышло и сегодня. Сначала мне было высказано, что я мог бы приехать и пораньше. Аргументы вроде: «Метро с шести утра работает», мамой не рассматривались. Дальше-больше – после того, как мы погрузились и отбыли, начались расспросы о работе, сетования о том, что я безынициативен и загубил свои таланты, воспоминания о моих детских годах, жалобы на то, что все ее подруги давно уже бабушки, и все такое прочее. Короче – стандартный набор. Одна радость – ехать нам надо было недалеко и недолго. Мои родители проживают почти на самом выезде из Москвы на Калужское шоссе, а потому дорога на дачу совершенно не трудна и очень быстра. По сути – знай себе двигайся по прямой.
Что до бати – он в разговоры не лез, точно зная, что молчание – золото. Чо-то брякнешь не ко времени, так еще и тебе достанется на орехи.
Любая дорога когда-нибудь заканчивается, и вскоре мы добрались до собственно дачи, где я в последующие несколько часов в компании с отцом квадратное катал, круглое таскал и занимался всякой разной мелочевкой, вроде спиливания засохших сучьев у деревьев и прокачивания скважины. Прозвучит дико – но с радостью, поскольку этот труд гарантировал мне спокойное времяпрепровождение. И только уже очень сильно за полдень, после плотного обеда, я наконец-то смог выбраться за калитку, честно заработав право на свободное время своим героическим поведением. Причем мне удалось скрыть от бдительного маминого ока свой старый, еще школьный рюкзак, в который я положил саперную лопатку. Увидела бы – вопросами замучала, «зачем» да «зачем».
До леса от нашего дачного дома было идти не так уж и далеко. Надо заметить, что лес у нас тут был действительно лесом, а то в иных местах ближнего Подмосковья уже и березовая рощица диковинка. Был я у одной знакомой на даче, так там лесом березовые посадки пятилетней давности именовали. Ну а что? Деревья есть, десяток елок есть и три мухомора растет. Лес, однако.