– Хотон-хон! – голосит он на весь город, по-моему. Шума становится в два раза меньше: все люди замолкают и оборачиваются. – Я все привез, как вы велели!
– Спасибо, родной, – говорю, одергивая свитер. – Может, в дом пойдем?
Дом у Аравата тоже стоит в саду, как наш сгоревший стоял, но зато он просто огромный. Четыре этажа, насколько я могу видеть, еще и внизу какие-то пристройки лепестками, чем-то похоже на мечеть. Саманные стены украшены цепочками геометрических орнаментов, образующими контуры гигантских цветов, в середке которых голубеют окна. Дверь распахивается нам навстречу крылом бабочки. Понятно, откуда у Азамата инженерные таланты.
Безмолвный молодой слуга проводит нас в покои хозяина дома – огромную светлую комнату со сводчатым потолком. У открытого окна белеет постель, а в ней борода.
Арон вносит вслед за мной обещанный чемоданчик и, пятясь, удаляется из комнаты. Я подхожу к пациенту.
– На что жалуемся? – спрашиваю как можно более безразлично.
Он смотрит в окно. Если бы я не знала, что передо мной Арават, то вряд ли узнала бы. Он бледный, лицо вытянулось, белые волосы всклокочены и расползлись по подушке, белая рубашка, белое одеяло… короче, впору в гроб класть. Он, видимо, и сам так считает.
– Все-таки пришла? – спрашивает через силу. Судя по характерной невнятности речи и спекшимся губам, у него обезвоживание.
– Что именно с вами случилось?
Он издает хрип, притворяющийся смехом.
– А говорила, недостоин…
Я трогаю его лоб – горячий, как печка.
– Вы ранены? – продолжаю допытываться.
– Тебя Азамат прислал? – спрашивает. – Я его не звал прощаться.
– Никто меня не присылал, – говорю. – Вы мне скажете, в чем проблема, или нет?!
– Скажи ему, если хочет просить, чтобы я смило… смилости…
Я рывком откидываю с него одеяло, чтобы выяснить уже, куда его ранили, но он внезапно меня отталкивает, да так сильно, что мне приходится сделать два шага назад, чтобы удержаться на ногах. Ладно, не хочешь по-хорошему, будем по-плохому.
Выхожу на просторное крыльцо. Там сидит Арон с каким-то мужиком, вероятно соседом. Вокруг скопилась небольшая толпа.
– Он не в себе и отказывается говорить, – сообщаю я. – Кто-нибудь может мне объяснить, что именно с ним случилось?
Мужик на ступеньках, заметив меня, встает.
– Так джингоши напали, – разводит руками он. – Побили его… Он их, конечно, тоже побил. Троих убил один, потом мы подоспели и…
– Куда именно его били? В какое место больше всего?
Мужик теряется.
– Ну… вот сюда… и сюда… везде помаленьку, а как же…
– Ясно, – вздыхаю. – А что, здесь вообще целителя нет?
– Есть, – отвечает сосед. – Но Арават не пожелал обращаться.
Я только кривлюсь. Пару секунд оглядываю толпу, размышляя, не позвать ли троих-четверых мужиков подержать этого героя, пока я буду его осматривать. Но боюсь, как бы они не приняли его сторону. Возвращаюсь в спальню. Арават зыркает на меня из-под натянутого до самых глаз одеяла. Я поворачиваюсь к нему спиной и заряжаю шприц снотворным. Будем как с Алтошей в старые добрые времена…
Я успеваю впрыснуть полшприца, когда он, резко махнув рукой, ломает иголку и сбивает меня с ног. Вот ведь реакция! Но ничего, все равно подействует. Вот уже и заснул, пока я поднималась. Теперь мне наконец удается его распеленать и просканировать.
При осмотре и анализах обнаруживается, что у него сломано два ребра и отбиты почки, да еще по мелочи синяки и ссадины по всему телу. А в почках, как водится, камни. И то сказать, деду-то под сто тридцать, если по Земле считать. Одна почка уже скуксилась, а вот вторую еще можно спасти…
К счастью, среди прочего оборудования я велела Ориве отправить гемодиализатор. Я, правда, не думала, что придется его подсаживать, но раз уж пришлось, то хорошо, что не надо его дожидаться. Этот приборчик больше всего напоминает чайную чашечку из бабушкиного сервиза, только прозрачный и силиконовый. Его можно использовать как внешний аппарат, временно, а можно имплантировать в качестве искусственной почки, и пускай себе фурычит, только раз в год фильтр менять. Ну или, если оставшаяся почка нормально заработает после операции, искусственную можно будет вынуть. Продают их, естественно, стерильными и в герметичной упаковке, как все искусственные органы. Хорошо, что я их тогда на Гарнете закупила вместе с сердцами и печенями.
Я закрываю дверь и вставляюсь в стерильный костюм.
Операция длится шесть часов. Ирлик, пошли мне в ближайшее время какой-нибудь быстрой работы, чтобы не больше получаса над пациентом нависать, а? Еще эти чертовы люди, которым всем надо обязательно вломиться в операционную… Правда, после первого же визита я крикнула Арону, чтобы никого не впускал, если только хочет еще хоть раз увидеть отца живым, и он встал в дверях намертво. Но я все равно слышала, как какие-то люди пытаются сквозь него пройти, и меня это жутко раздражало, отчего работа не становилась ни легче, ни быстрее. И все-таки я справилась. Хотя пациент, наверное, предпочел бы, чтобы я облажалась, а потом до конца жизни мучилась угрызениями совести. Ну уж нет, дедуля, угрызения совести будут по твоей части.
Я собираюсь открыть дверь, чтобы выпасть в коридор с победным воплем «Все-о-о-о!», когда замечаю справа, у самой двери, полку, на которой аккуратно, с математической точностью расставлены деревянные статуэтки. В том числе те, которые я вернула. Я так привыкла видеть их за стеклом серванта в большой комнате, что автоматически зацепилась взглядом за знакомое, не совсем еще понимая, что это.
Я выхожу из комнаты в куда менее приподнятом настроении.
– Жить будет, – мрачно сообщаю Арону и троим посетителям. – Пришлите кого-нибудь выкинуть мусор и поменять белье.
Потом мы с Ароном ужинаем в огромной, гулкой столовой. Арон очень рад, что отец поправится, а мне вот довольно тоскливо, и он учтиво сдерживает свою радость, чтобы меня не раздражать, но у него не всегда получается. Потом я пишу инструкцию по обращению с больным и вручаю ее и пакет с лекарствами соседу, который единственный может уговорить Аравата принимать таблетки. Потом я категорически ложусь спать, наказав всем заинтересованным лицам разбудить меня, если в состоянии пациента наметятся изменения.
Будят меня раньше, чем я бы предпочла. Арават проснулся слегка за полночь и, не обнаружив давешних симптомов, немедленно попытался встать. Двое парней, дежуривших у постели, еле смогли уложить его обратно без членовредительства.
По темному дому я иду вслед за соседом на шум.
– Я здоров! – рычит Арават. – Нечего меня тут больше держать, я здоров! Я чудесно исцелился!
Сосед входит в комнату, придерживая мне дверь.
– У нас все чудеса известно какого происхождения. – Он кивает на меня, сонную, в мятом платье.
– Добрый вечер, – говорю неприветливо. – Как самочувствие?
– Ты, шакалья девка, меня усыпила против воли! – возмущается Арават и снова порывается встать. – Да пустите меня уже, я здоров!
– Ты здоров, пока лежишь, – зеваю. – А как встанешь, тут-то почка и отвалится. Вот полюбуйся, какие из тебя булыжники сыплются. – Я достаю из кармана свитера пакет с мелкими круглыми камнями, которые вымыла и забрала, чтобы Ориве показать.
Освещение в комнате тусклое, включена только одна лампа из четырех под потолком, да еще ночник, но я отчетливо вижу, что Арават краснеет. Он сопит, раздувая ноздри, и прожигает взглядом сначала меня, а потом и всех остальных.
– Ну мы выйдем, наверное, – неуверенно предлагает сосед, и все трое быстро выметаются за дверь.
Мне резко становится неуютно. Не потому, конечно, что я боюсь Аравата, а потому, что не знаю, как с ним себя вести. Он вызывает во мне сильнейшую неприязнь, но я не могу твердо сказать, оттого ли это, как он поступил с Азаматом, или оттого, как я сама при первой встрече закатила ему прилюдную истерику. То есть, конечно, и то и другое, но не знаю, что больше. И потом, если бы дело было только в его вине, то я могла бы великодушно пренебречь своими эмоциями на то время, что он мой пациент. Но вот когда сверху накладывается еще и собственный стыд, то уже не получается никуда от этого деться. Но не просить же у него, в конце концов, прощения, хоть и для собственного спокойствия, а не для его!
– Тебе мало было меня один раз на всю столицу ославить, – начинает он, как будто прочитав мои мысли. – Теперь еще всем в городе раструбишь о моих болячках?!
– Если это единственный способ заставить тебя долечиться, то да, – огрызаюсь я.
– Тебе-то до меня какое дело, женщина? – ворчит он, правда немного поумерив ярость. – У тебя передо мной долгов не было.
– А я не для себя стараюсь, – говорю.
– Он все-таки тебя прислал, – щурится Арават.
– Да ну что ты, – протягиваю я. – Он и не знает, что ты болен. Ему сейчас вообще не до того, ты же понимаешь, не успел он войну выиграть, как на него это императорство свалили, теперь ни отдохнуть, ни уехать, уж не знаю, что будет, когда ребенок родится… – сетую я, изо всех сил копируя тон, каким клубные кумушки жалуются на мужей.
Арават вцепляется в спинку кровати и подтягивается на руках в сидячее положение, не сводя с меня расширенных глаз. Какой же он все-таки высоченный, это ж страх.
– Какое императорство? – хрипло переспрашивает он.
– Ну как – какое, – моргаю. – Ты тут совсем забурел, я смотрю. Новости хоть почитай на досуге, пока валяться будешь. И не пытайся больше встать, пожалуйста, а то придется тебя привязать к кровати.
Он съезжает обратно в горизонталь, все еще буравя меня взглядом. Эмоция в нем чувствуется очень сильная, только не могу понять какая.
– Спокойной ночи, – говорю, гашу свет и выхожу из комнаты.
На кухне – это то самое гигантское помещение, где нас кормили, – сидят сосед, двое парней-сиделок, пилот и Арон и пьют кофе.
– Ну как он? Вы ему объяснили? – набрасываются на меня с вопросами.
– Объяснила, а еще я ему намекнула на последние новости, так что у него теперь есть стимул пожить подольше, – усмехаюсь я.
Арон отводит взгляд и качает головой.
– Не думаю, что он простит Азамата.
– Я тоже не думаю, – с фальшивой жизнерадостностью соглашаюсь я. – Но я думаю, если он очень постарается, то Азамат простит его.
Мужики гогочут.
– Мне тут Азамат звонил, – говорит Арон, наливая мне кофе. – Сказал, что вы забрали его телефон, а теперь не берете трубку. Я ему сказал, что у вас идет операция, но он очень просил позвонить потом, на номер Алтонгирела.
– Ну щас. – Я принимаюсь шарить по карманам свитера. Он отяжелел и обвис от напиханных в него вещей. Ага, вот и телефон.
– Азаматик, котик, что там такое? – воркую в трубку, прихлебывая кофе.
– А, Лиза! Я просто узнать, долго ли ты там пробудешь? А то я уже соскучился! – Тон у него радостный, а язык немного заплетается. – Тут так весело, мне ужасно жаль, что ты пропускаешь! И люди интересуются, куда ты делась, всем же любопытно посмотреть…
На заднем плане там музыка, смех, треск костров. Мне резко хочется прочь из этого тоскливого дома, туда, к мужу и к веселью.
– Ну вообще-то я тут закончила, – говорю. – Так что если кто-нибудь меня отвезет, то я могла бы и прямо сейчас вылететь.
– Отвезу, отвезу! – встревает мой пилот. Выглядит он вроде не очень сонным.
– Ну вот – говорю в трубку, – доброволец есть. Так что жди.
Азамат издает победный клич и принимается заверять меня в своей вечной любви. Я хихикаю и, кажется, краснею. Наконец он меня отпускает, пообещав ждать с нетерпением. Мои компаньоны за столом отворачиваются и делают вид, что ничего не расслышали.
Я быстро собираю немногочисленные пожитки, еще раз инструктирую домочадцев насчет Аравата, и мы с Ароном грузимся в унгуц. Арон заводит волынку насчет того, что не надо было мне при всех обсуждать болезнь Аравата, тем более камни в почках – это так стыдно, так стыдно… Минуты через три я бесстыже отрубаюсь у Арона на плече, восприняв его бубнеж как колыбельную.
Мы прилетаем уже на рассвете. Некоторое время кружим над городом, но потом все-таки садимся на окраине, потому что все улицы застелены скатертями и засижены горожанами, празднующими победу. Видимо, к этому времени здесь собрались не только столичные жители и воины, но и мирное население всего остального континента, кому транспорт позволил. Я иду по улицам, лавируя среди людей и еды, в дыму от костров и жаровен, затиснутая между Ароном и пилотом, потому что мое появление вызывает у празднующих столь бурную радость, что мне как-то не по себе. Наконец мы добредаем до моста с Домом Старейшин, где сидит Азамат в окружении ближайших соратников, рядом на крылечке расположились Старейшины, а напротив них большой оркестр, наяривающий победительные марши. На левом берегу у моста пестрая компания молодежи обоего пола отплясывает, подпевая:
Темной ночью шум клубится,
Тихо Тажилмирн течет.
Танн!
Теплой ночью танцы водят —
То у нас праздник на дворе!
Танн!
Светлой ночью шум растекся,
Сонно Сиримирн струится.
Танн!
Слышно песни, свист и пляски,
Смех у нас всю ночь звенит!
Танн!
Азамат вскакивает, едва заметив меня, обнимает, подхватывает и крутит под бурное ликование окружающих. Потом наконец усаживает меня на подушки, услужливо освобожденные Убуржгуном и Энданом.
– Ну как, у тебя все успешно? – спрашивает Азамат, прижимая меня к своему горячему боку.
– Ага, – киваю. – Теперь корми меня и развлекай. А то там были такие кислые рожи, что и еда вся прокисла.
Азамат хохочет.
– Ну этого добра у нас хватает! Ребят…
Но мне уже несут всяких разносолов, а оркестр заводит новую плясовую.
– Чего-то у них песни не в рифму, – хихикаю.
– А это очень старые песни, – объясняет Азамат. – Они рифмуются началом строчки, а не концом. Новые-то уже все перепели, пока тебя не было. Ну да ничего, завтра заново начнут.
– А завтра опять праздновать будут? – спрашиваю, откусывая какого-то мяса.
Но Азамат отвлекся, потому что к нам пробился Арон и кинулся поздравлять брата. К тому же оказалось, что то, что я откусила, представляет собой почти чистый перец, так что я слегка давлюсь и слезы из глаз брызжут.
– Э, ребят, кто Хотон-хон дал красной сажи?! – возмущается Онхновч. – Это ж не женская еда!
– Ой, извините… – доносится откуда-то у него из-за плеча.
Мне передают кувшин с водой. Правда, к тому времени как он меня достигает, я уже немного отошла от первого шока и распробовала адское блюдо. Перец, конечно, зверский, но, черт, вкусно!
– Ничего, – говорю, придвигая поближе лоханку с кроваво-красными колбасками. – Пойдет.
Народ принимается улюлюкать и аплодировать, заключать пари, сколько колбасок я осилю. Азамат крадет у меня колбаску и наливает в маленькую пиалу чего-то из бутылки.
– Ваще-то мне лучше… – начинаю я, но он перебивает:
– Не отказывайся, это особое вино для беременных, у нас все его пьют, и повитухи прямо рекомендуют, оно очень полезное! Хоть пиалушку выпей, а то красную сажу без вина вообще есть нельзя!
Ну ладно, немножко можно.
Беременное вино оказывается шипучим, сладким и вообще без признаков алкоголя, хотя настроение мое существенно улучшается. В мою честь произносят тосты, Азамат держит меня за плечи – или держится за меня, он-то выпил прилично. Вокруг мельтешение, все танцуют, музыка, песни, хохот, блеск стекла, огня и мясного жира…
Глава 25
Я просыпаюсь в какое-то странное время суток. Вроде утро, да не утро, вокруг тускло, прохладно, на мне стопка одеял толщиной в метр, рядом Азамат посапывает. Вылезать из-под одеял совершенно не хочется.
Чуть-чуть поворочавшись, принимаюсь оглядываться. А, так мы в шатре. И сейчас, видимо, дело к вечеру, потому и освещение такое. Ну что ж, логично. Проблема только в том, что я не помню, как я здесь оказалась, но в принципе это можно реконструировать.