Райт притих, с задумчивостью рассматривая гостей, и Дорд догадывался, какой вопрос сейчас назойливо вертится в голове брата. Не так уж много было им известно о правителе Лурдении и его семье, но имена всех принцев Гизелиус заставил заучить. И среди них не было ни одного похожего на те, какие назвал сейчас гость.
Герцог поймал напряжённый взгляд чуть сузившихся глаз Бранта и понял: командир охраны думает точно так же. Их пытаются провести, и, значит, нужно что-то предпринять. Хорошо ещё, что остальные северяне пока не вошли в замок – этих двоих, возможно, удастся обезвредить без потерь.
Хотя… с другой стороны, возникал вопрос: для чего они так открыто объявили о своём родстве? Надеялись на необразованность герцога, не знающего даже, какие блюда едят крестьяне соседней страны?
Чушь, большинство правителей абсолютно не волнуют такие мелочи, как меню подданных. Зато количество денег, драгоценностей и любовные похождения соседних королей они обсуждают во всех деталях, смакуя пикантные подробности. И, стало быть, всё опять упирается в вопрос: зачем настороженно следящий за хозяевами Азарил так внезапно раскрыл своё инкогнито? Не может же быть, чтобы не понимал, насколько спокойнее бы он жил, представься простым воином. Или… появилась какая-то причина, заставившая северянина заговорить?
Во всех случаях нужно заставить их назвать истинный повод своего поступка, с досадой решил герцог и приготовился бросить Бранту условное слово. Которое не знал никто, кроме него, и которому офицер должен был повиноваться немедленно. Жаль конечно, что в таком случае раскроется вся игра в маски – Эртрайт только начал немного разбираться в правилах и входить во вкус.
Положение снова спасла Милли, торопливо положившая ручку на запястье Дорда, словно догадавшись о его намерениях.
– Попросите его светлость меня выслушать… – шепнула умоляюще, – я всё объясню.
– Говорите, – сухо бросил Райт, едва заслышав краткую просьбу герцога, и тот невольно восхитился лицедейским талантом брата, даже капитан в этот момент окончательно признал в кузене своего друга.
– Я надеюсь, её высочество не обидится на меня за раскрытие семейных тайн? – осторожно начала рассказ Милли, бросив Рашильде вопросительный взгляд, на который та ответила равнодушным кивком. – В Лурдении это вовсе не секрет, просто не принято такое обсуждать. После того как двадцать пять лет назад умерла от послеродовой горячки первая жена короля Редверрика, подарившая мужу трёх сыновей, у него рождаются только дочери. Он взял уже последнюю, положенную по закону, третью жену, но сыновей больше нет. И тогда он решил завести сына… любым путём. Было заключено несколько временных браков со знатными дамами, имевшими сыновей… но всё тщетно. Галирия – дочь короля от одного из таких браков и по закону – полноправная принцесса, а Азарил и Даннак её родные старшие братья.
– Но в хрониках написано про принцессу Рашильду так, словно это единственная дочь Редверрика! – не выдержал Брант, кляня себя за то, что полностью доверился получаемым от осведомителя сведениям.
– Все принцессы при рождении получают первое имя – Рашильда, – нехотя ответила Милли, – это старинный закон. Но различают их по последнему: эту принцессу зовут Галирия, Зинатра – имя её матери. Получается Рашильда-Зинатра-Галирия.
– Всё понятно, – снова расслабился Райт и оглянулся на мажордома, взглядом приказывая подавать второе.
Монрат понимающе кивнул и в свою очередь строго глянул на лакеев, незаметно отирая вспотевшие ладони о полы новенькой униформы. Пока его господа играли в переглядки, верный слуга успел послать пару лакеев за гвардейцами и поварами, и те уже спешили на подмогу. Нужно было дать им отбой и не забыть посоветовать Бранту переодеть в лакейские формы пару его парней из тех, что постарше и понеказистее. Зато показала свои явные преимущества странная шутка господ, внезапно представшая перед слугой в новом свете. И заставившая старика ещё больше зауважать Эртрайта, пошедшего ради брата на такое опасное дело.
Дорд тоже вздохнул свободнее и потянулся к кубку, во рту внезапно оказалось очень сухо. А уже глотая холодный яблочный сок, приправленный душистыми травами и мёдом, вспомнил слова Райта про бедность принцессы и подивился проницательности брата. Вот теперь герцог вполне мог бы поверить в скудость средств, выделенных королём на поездку принцессы. Да и причина такого отношения скуповатого Редверрика к дочери легко объяснима, если принять во внимание, что для короля Галирия – всего лишь одна из нескольких неудачных попыток родить сына.
А если провести нить рассуждений дальше, придётся сделать очень неприятные выводы, и герцогу снова, как никогда, не хватает Гизелиуса, чтобы обсудить свои подозрения.
Глава 12
Он чувствовал себя маленькой, никчёмной букашкой, наколотой на иглу и сбрызнутой медленно действующим ядом.
Где-то вдали бушевала жизнь, шли сраженья и плелись интриги, заключались мирные соглашения и праздновались победы. Там, в неведомой дали, за гранью скукожившегося вокруг него пространства, тяжко дышало огромное тело мирового океана, яростные шторма мчали по нему огромные водяные валы, разметающие в щепки хрупкие посудины, напрасно пытавшиеся спастись бегством. Там сталкивались стихии и планеты, вспарывали небо кометы и молнии, сходили с гор лавины и взрывались вулканы.
Но всё это было словно в другом мире… просторном и свежем, пахнущем первой грозой и поздними яблоками.
А тут, в стягивающем ноющее тело коконе, было душно и холодно одновременно, не хватало ни воздуха, ни света… ни сил, чтобы прорвать эту тесную оболочку.
И самое главное, не было никакого желания что-то изменить.
Зачем?! Стоит вырваться отсюда, и все начнётся снова: интриги, споры, обман, обиды и непонимание. Он так устал от всего этого… только теперь понял, как устал, как хочет забыть про всё и никогда не вспоминать и не возвращаться в тот мир, полный опасности и предательства.
Ну да, там есть друзья… и герцог… и ученик… и тайна… которую не должен узнать никто до тех пор, пока не придёт время.
А он, Гизелиус, для того и поставлен, чтобы бдительно хранить эту тайну, иначе те, кто поверил ему, как себе, кто доверил самое дорогое, никогда не смогут жить спокойно… вообще не смогут жить.
Наверное, ничто больше не заставило бы его сделать это невероятное усилие над собой: ни любовь, ни тяга к жизни, ни уговоры, ни тем паче угрозы.
Только природная обязательность, ответственность за чужие жизни и судьбы смогли толкнуть полумёртвое тело на героический поступок, заставили собрать последние крохи разума и силы воли и вынудили начать борьбу.
Самую тяжёлую и трудную битву с самим собой, вернее, с собственным, жирно, как сорняки в дождливое лето, разросшимся равнодушием.
И первым делом он поставил себе задачу: самую лёгкую и маленькую из всех, ждущих решения, но зато и самую выполнимую.
Перекрыть отток магии в почти раздавившее тело заклинание. Он знал почти десяток способов, как это сделать, но сейчас не годился ни один. Все они были изобретены, чтобы действовать снаружи, а он был заключён внутри собственной ловушки.
Довольно скоро магистр понял, что у него есть только один путь – создать внутри себя второй кокон, в котором и запереть энергию, а затем постепенно расширять его границы, осторожно раздувая, как раздувают стеклодувы каплю раскалённого стекла.
Несколько минут он искал выход, пытаясь представить себе механизм действия неизученного заклинания, и всё яснее понимал, сколь тщетно и наивно надеяться на успех, не проведя вначале ни одного опыта.
Однако сколько ни размышлял, другого выхода так и не придумал и всё же решился попробовать – сети с каждой минутой стискивали всё туже, досасывая энергию из последнего защитного контура, выставленного амулетом. Все остальные преграды уже пали, и нужно было поторопиться, если он всё-таки намеревался бороться за жизнь.
Контур, защитивший внутренний источник, расположенный в районе солнечного сплетения, маг создал по самой простой и действенной схеме, какую только знал. Если сравнить со строительством – маленькая будочка для собаки, сложенная из подручных материалов, дёрна и глины.
Но на другой у него не хватило бы ни сил, ни времени, кроме того, магии это заклинание брало минимум, зато отличалось высокой надёжностью.
Несколько минут после этого он отдыхал, стараясь не провалиться вновь в беспамятство и не потерять контроль над заклинанием.
Время тянулось неимоверно медленно, но не было никаких сил заставить себя думать о чём-то ещё, кроме собственного спасения.
Вскоре магистр почувствовал, что ловчая сеть остановилась, перестав врезаться в измученные болью мышцы. И это было почти победой, оставалось придумать, как снять с себя собственноручно изготовленную ловушку.
На помощь снова пришло старинное заклинание первого круга для расплетения сетей. И снова пришлось поломать голову, как зацепить хвостик заклинания и втянуть внутрь.
Первые попытки окончились неудачей, как и последующие, и, наконец, маг понял, что идёт по неверному пути. Никогда не распутать изнутри то, что закреплено снаружи. Но ведь есть ещё один конец заклинания, тот, с которого начинается плестись такая ловушка. Он помнил наизусть слова, сложенные в стройное, как стих, заклинанье, но почему-то был уверен, что не стоит произносить их снова. Хотя… каждая фраза ложится витком, каждый последующий закрепляет вложенные ранее… почему бы не попробовать вынуть нижние витки?
Он напряг мозги и представил себе написанное на бумаге первое слово заклятья – тэлгозар… собрав всё внимание, прочёл слово задом наперёд – разоглэт и осторожно шепнул…
Вернее, попытался шепнуть – губы были стиснуты так же крепко, как и все тело.
И всё же что-то вроде шевельнулось вокруг… показалось… или нет, будто стало чуть-чуть легче дышать?!
Сначала она сопротивлялась изо всех сил, сделанная на совесть магическая ловушка, но магистр был терпелив и непреклонен. Шаг за шагом продвигаясь вперёд, изнемогая от головной боли и усталости, Гизелиус шептал слова заклинания, предварительно переворачивая их наоборот и ощущая, как понемногу ослабевают стягивающие тело путы.
А вместе со свободой пришла и боль. Ныли и горели пальцы на руках и ногах, сводило все мышцы от свободно хлынувшей по сосудам крови, гудело и стучало в висках.
Всё чаще он ошибался, и тогда обрывки растрёпанного заклинания с новой силой мстительно бросались на истерзанное тело.
Он немного отдыхал, собирал в кулак силу воли и снова принимался за борьбу, каплю за каплей возвращая себе долгожданную свободу.
За окном давно померкли последние отблески заката, и воцарилась темнота, лишь изредка нарушаемая бликами фонарей, с которыми ходили дозорные отряды. Гизелиус хотел было попытаться позвать на помощь, сообразив, что это прибыл герцогский обоз, но язык в пересохшем рту лишь чуть пошевелился, и вместо крика у него получилось лишь едва слышное сиплое мычание.
Результата оно не принесло никакого – гвардейцы браво протопали мимо, – а сил отняло просто уйму. Поэтому больше магистр даже не пытался никого звать, предпочитая бороться за жизнь в одиночку.
И когда, наконец, с почти человеческой досадой сдались и растаяли последние витки сети, магистр был так выжат, что ни о чем, кроме немедленного отдыха, даже думать не мог.
К тому же понимал, что не стоит сейчас устраивать Бранту неурочную побудку: ретивый офицер и так всё время поглядывал на него с почти нескрываемой подозрительностью. С Дрезорта вполне станется вместо мягкой постели устроить магистру жёсткий допрос, а нарываться на такое испытание у Гизелиуса не было ни сил, ни охоты.
Поэтому маг просто растянул уже созданную защиту на всё тело, пробормотал простейшее исцеляющее заклинание и, повернувшись набок, позволил себе провалиться в такой желанный сон.
Однако как следует выспаться ему не удалось. Среди ночи Гизелиус внезапно был вырван из сладких объятий сна чьими-то бесцеремонными мощными лапами, крепко прижавшими магистра к не менее мощной груди и резво потащившими куда-то в ночь.
Только на мгновенье мелькнула в голове мага испуганная мыслишка создать светляка и тем самым дать сигнал тревоги дозорным гвардейцам. Уже в следующую секунду Гизелиус ядовито высмеял собственный страх, пришедший откуда-то из далёкого детства, из того времени, когда он был ещё не магистром, а просто слабеньким, болезненным мальчишкой.
В те давние времена его частенько гонял соседский парнишка, бывший старше Гиза всего на год, но выше почти на локоть. Он имел круглую, вечно коротко обритую из-за болячек и шрамов крепкую голову, тяжелые кулаки и невыносимо гадкий характер. Назвать его особым дураком магистр не решился бы и до сих пор, парень был по-своему, по-деревенски, хитёр и пронырлив. И почему-то очень ненавидел худенького Гиза, называя его не иначе, как «вшивый барыч».
Это доводило почти до белого каления тихого мальчишку, как бесит честных и невиновных любая наглая ложь. Да и вшивым он не был никогда: несмотря на ужасную бедность, мать, имевшая знатное происхождение и попавшая в трудное положение из-за мужа, проигравшего всё состояние в одну ночь и покончившего с собой, поддерживала в домике просто стерильную чистоту.
Потом их жизнь внезапно наладилась: мать Гиза решилась, наконец, выйти замуж за довольно состоятельного владельца пары местных заводиков, и драчливый соседский парень остался в прошлом. Но все страхи, когда-либо возникавшие после в душе магистра, неизменно вызывали в памяти наглое лицо и загорелые, в цыпках, кулаки.
Однако уже следующая мысль, родившаяся в пробудившемся мозгу похищенного, была далеко не так робка и совсем не безобидна. Много разных баек ходит в среде магов насчёт простаков, нарвавшихся на хорошую взбучку при попытке оскорбить или задеть магистров, и анекдот про бандитов, укравших очередного магистра, среди них самый расхожий.
Стоит только собраться в укромном местечке трём магам за кружечкой молодого вина и одному из компании задумчиво произнести: «А вы слышали, был недавно случай в Придорожном: трое воров решили украсть мага и заставить работать на себя?», – как в ответ раздаётся взрыв просто сумасшедшего хохота. Даже спящего, больного или оглушённого мага нельзя украсть безнаказанно. Никто из магистров не ходит без набора охранных заклинаний, плотно, как капустные листы, оборачивающих его с головы до ног. И Гизелиус тоже не был исключением.
До этого самого проклятого дня. Теперь же его защищало только одно-единственное простенькое заклинание, растянутое до такой степени, что сильному боевому магу ничего не стоит одним ударом пробить в этой защите непоправимую дыру. Однако человек, упорно тащивший куда-то Гизелиуса, вовсе не был магом, хотя несколько вполне приличных амулетов и охранок на нём висело. И потому магистр никогда бы себе не простил упущенной возможности стать героем нового анекдота.
Пока маг с удобствами ехал в неизвестность на руках похитителя, он успел переделать целую кучу разных дел. Проверить запас энергии и, убедившись, что её хотя и маловато, но всё же достаточно, наложить на себя ещё пару самых простеньких защитных заклинаний. Добавить простейшую иллюзию, чтобы каждый, кто пожелает рассмотреть магистра внимательнее, увидел кучу синяков, ран и следов от верёвок. Но самую большую часть постепенно восстанавливающейся энергии истратил, чтобы закрыть мощным защитным куполом свою голову, памятуя о встречавшихся среди бандитов любителях поковыряться в чужих мозгах с помощью артефактов.
Откуда такие вещи проникают на территорию срединных королевств, достоверно не знали даже магистры. Некоторые говорили, будто их делают шаманы из дальних кагалов или выкапывают в курганах юго-западных пустошей, но утверждать определённо не мог никто.
Свет возник неожиданно: просто распахнулась маленькая дверца, и Гизелиус мгновенно зажмурился, не забывая, что решил выдавать себя за находящегося в беспамятстве. Потом его осторожно пристроили на мягком, но коротком ложе, почему-то пахнущем рыбой и застарелым жиром, свет погас, и похититель, пыхтя и сопя, выбрался наружу. Дверь снова прикрылась, а через минуту магистр почувствовал, что его новое жилище мягко дёрнулось и мерно закачалось из стороны в сторону.