— Это просто ужасно, что я там никого не знаю, — пожаловалась Лорен, глядя на дорогу прямо перед собой и покусывая нижнюю губу.
— Эй, быстро завербуешь кого-нибудь. Ты здорово умеешь обзаводиться друзьями.
— Но я просто не хочу идти в новую школу!
— Это ведь ненадолго. Мы уже говорили об этом.
— А мама… ей действительно станет лучше?
— Думаю, ей поможет то, что она не будет какое-то время видеть наш старый дом, это даст ей возможность примириться с обстоятельствами. Новое окружение, новые люди… — Гэйб не стал упоминать о том, что близится годовщина со дня исчезновения Кэма. — Конечно, все это не заставит ее забыть, но вполне может временно отвлечь и даже, пожалуй, поможет совладать с собой.
— Но мамуля так долго грустила. — Лорен повернулась к отцу. — И она до сих пор плачет, когда остается одна. Я это сразу вижу, даже если она притворяется, что все в порядке.
— Знаю.
— Мы все грустим по Кэму. И мне его очень не хватает, я скучаю по нему, но… — Лорен умолкла на полуслове.
— Но постепенно ты возвращаешься к жизни, — договорил за нее Гэйб. — Так оно и должно быть.
Он искоса посмотрел на дочь: та выглядела бледной и встревоженной, а под глазами наметились темные круги.
— Я иногда чувствую себя виноватой из-за того, что думаю о Кэме все меньше и меньше, — сказала Лорен.
— Зря. Это ведь вполне естественно. Ты не можешь горевать вечно, особенно в таком возрасте. Если будешь просто вспоминать о нем время от времени, все будет в порядке. Никто не ожидает от тебя большего.
— Я до сих пор плачу по нему…
— Конечно, но ведь не так часто, как раньше, правда? И это хорошо, Лорен, это естественный процесс выздоровления. Но мы будем помнить о нем всю нашу жизнь… и это единственное, что мы можем для него сделать.
Гэйб снова почувствовал на себе взгляд дочери.
— Па, Кэм ведь действительно умер, да? Он должен был умереть, правда? Он не мог просто исчезнуть.
Это было впервые, когда Лорен прямо заговорила о смерти Кэма, и Гэйб давно боялся, что рано или поздно такое случится. Что ей сказать? Что он сам об этом думает? Во что он сам верит?
— Я не знаю, — сказал он через несколько секунд. Он не мог солгать дочери; но он не мог и подтвердить мысль, которая, как он знал, сидела в голове у каждого из них. Других слов у него не нашлось. — Пока тело не найдено, мы можем предполагать, что его кто-то украл.
Лорен заговорила с такой же откровенностью:
— Если бы он был жив, полиция уже нашла бы его. Никто не смог бы прятать Кэма так долго.
Это было верно, однако Гэйб до сих пор не соглашался с таким объяснением — скорее ради Эвы, чем ради себя самого.
— Но все-таки… разве не мог кто-нибудь увести его просто потому, что не имел собственного ребенка? Может быть, очень одинокие люди. Они украли Кэма из парка, потому что он был таким хорошеньким, всегда и всем улыбался, даже незнакомым.
Гэйб благословлял Лорен за ее невинность. Похищение — вот во что Эва желала верить по сей день. Она отрицала возможность гибели сына с самого первого дня его исчезновения. Материнское сердце отказывалось верить в смерть, и только надежда, что Кэма могли похитить одинокие люди, удерживала ее от полного отчаяния. Возможно, та же фантастическая надежда нашла себе место и в отцовском разуме… иначе почему он не оплакивал своего сына?
Наконец добрались до городка, до главной улицы, полной народа, — среди прохожих то и дело мелькали синие формы учеников средней школы Меррибриджа. Лорен посматривала на них с опасением, надеясь, что ее не воспримут как чужачку, молясь, чтобы не опозориться так или иначе в первый школьный день.
Вскоре количество форменных костюмов — темно-синие брюки или юбки, бело-синие полосатые блузы и рубашки, более светлые джемпера и спортивные куртки — умножилось, на какой-то миг даже показалось: окружающий мир перекрасился в синий цвет. Гэйб повернул направо, на широкую улицу, где и находилась средняя школа Меррибриджа: скопление простых двухэтажных зданий, столь милое сердцу бездарных архитекторов и любимое знающими цену деньгам планировщиками жилмассивов середины шестидесятых. В городе нет-нет да и мелькали старые дома, но их было слишком мало, и они терялись среди солидных, но более чем скучных коробок более поздней постройки.
Гэйб остановился рядом с другим внедорожником, из которого как раз выбирались пассажиры, и поставил машину на ручной тормоз. Кое-кто из детей, проходивших мимо, тут же сквозь окно глазел на Лорен, как будто принюхиваясь к новенькой, а Лорен делала вид, что не замечает досужего любопытства. Она потянулась к заднему сиденью, чтобы взять свою школьную сумку. Может быть, через несколько дней, когда Лорен сама наденет школьную форму, она перестанет так выделяться.
— Все в порядке. — Гэйб улыбнулся дочери, стараясь ее успокоить: он прекрасно понимал нервозность Лорен. — Хочешь, я пойду с тобой?
— Нет, папа! — Лорен перепугалась, представив, как идет к школе с отцом.
— Уверена?
Лорен энергично кивнула.
— Ладно. Тогда иди в школу и спроси у кого-нибудь внутри, как найти мистера Хоркинса. Он покажет, где твой класс.
Они наклонились друг к другу, и Лорен клюнула отца в щеку. Потом схватила сумку и резко распахнула дверцу машины. Гэйб видел опасение в глазах дочери и искренне сочувствовал ей.
— Пока, пап! — бросила Лорен, прежде чем захлопнула за собой дверцу.
— Увидимся вечером. — Гэйб наблюдал за тем, как дочь миновала школьные ворота следом за двумя девочками в форме, и опустил стекло с пассажирской стороны. — Эй, худышка! — окликнул он Лорен, перегнувшись через пустое сиденье.
Лорен оглянулась и посмотрела на него.
— Не слишком много болтай с мальчиками! — И Гэйб широко улыбнулся.
Лорен округлила глаза, подняв их к небу, а две девочки, шедшие впереди, оглянулись и захихикали.
Потом Лорен исчезла, а Гэйбу почему-то стало не по себе.
20
Волчок
Эва еще раз бросила взгляд в кухонное окно, проверяя, как там Честер. Бедолага лежал на траве с несчастным видом, привязанный к высокому дубу, с нижней ветви которого свисали качели. Голова Честера была опущена, нос располагался точно между передними лапами; пес тоскливо смотрел на дом.
Эву немного порадовало то, что сегодня все утро не было дождя, хотя облака и клубились довольно угрожающе, — иначе ей пришлось бы вести пса в дом, а одна только мысль о том, чтобы тащить вырывающегося и упирающегося зверя через всю лужайку, была невыносима.
Этим утром ей и без того было о чем подумать. Слишком много нервной суеты пришлось на прошедшую ночь, так что в итоге проспали все. Они торопливо позавтракали, вывели Честера на короткую прогулку, быстро расцеловались с Гэйбом и Лорен. Эва особенно нежно поцеловала дочь, которой предстоял первый день в новой школе, и помахала рукой вслед, когда они почти бежали по короткому мосту. Затем, успокоившись, Эва помогла младшей дочери умыться и одеться, а потом уселась за кухонный стол, чтобы выпить вторую чашку кофе, пока Келли наверху возилась со своими игрушками.
Дом сегодня казался другим, не таким удручающим, не таким… не таким безрадостным. Возможно, все дело в солнце, оно то и дело выглядывало сквозь облака, просвечивая через огромное окно холла даже самые дальние и темные углы. Эва, все еще в белом пеньюаре, не спеша пила кофе, придерживая чашку обеими руками. Тепло напитка как будто оживляло ее, вливало покой. Много времени минуло с тех пор (почти год!), когда она излучала спокойствие, и ей было сейчас хорошо. Нет, она чувствовала себя прекрасно!
Но почему, спросила она себя, почему? И тут вспомнила — хотя на самом деле и не забывала, а просто на время отложила в сторону, пока обычные ежедневные события не давали сосредоточиться на произошедшем. Вчера, в гостиной, на кушетке. Тот сон. Дурной сон. Нечто… некто ужасный, склонившийся над ней. Тяжелый гнилостный запах, и другой запах, лишь усиливший вонь: едкий дух карболового мыла. Парализующий страх, сковавший ее во сне.
А потом все стало по-другому. Эва чувствовала — она знала, что чувствует, — присутствие Кэма. Она не видела его лица, но ведь и прежде никогда не удавалось отчетливо рассмотреть его в снах. Но те сновидения приносили тяжкую печаль. А вчера… Вчера сон принес только успокоение и чувство любви. Кэм каким-то образом сумел дотянуться до нее.
Ей что-то угрожало, Эва помнила об этом, то была угроза, исходившая от чего-то страшного, живущего в доме, от чего-то ужасающего, скрытого в самом Крикли-холле. Но потом стало легко: Кэм коснулся ее, его невидимые пальцы погладили Эву по лбу и щекам. Навязчивая мысль заставляла вздрагивать: не был ли это дух Камерона?
Нет! Нет, этого не может быть! Ведь если это правда, если приходил дух, то тогда Камерон мертв! А этого быть не может! Она не допустит, чтобы это было именно так!
Вообще-то тут можно сделать и другой вывод, сказала себе Эва с некоторой робостью, раз уж она не может (не должна!) принять смерть своего мальчика.
Это не был дух Камерона, это не была его душа. Нет, это был его ум. Ведь всегда ощущается телепатическая связь между матерью и ребенком, но в ней никогда не бывает ничего экстраординарного. Многие матери интуитивно чуют настроение своих отпрысков и всегда видят, когда ребенку больно или плохо, — будь они хоть за много миль друг от друга. Матери умеют слышать, когда их дети плачут, матери умеют чувствовать настроение детей, знают, когда те больны… Но ее психическая связь с Кэмом была сильнее. Трое из пяти ясновидящих, у которых она брала интервью несколько лет назад, фактически убедили ее, что действительно обладают необычными способностями, но она не стала тогда разбираться в этом досконально и потеряла интерес к теме, едва закончив статью. Правда, впоследствии она никогда не отрицала необъяснимые явления.
Разве можно было не заметить постоянно мрачное, унылое настроение Крикли-холла? Она ощутила его до того, как переступила порог этого дома, еще находясь по другую сторону реки. Может быть, здесь действительно живут призраки? Ну нет, на эту идею она не купится. Но в доме явно есть что-то паранормальное. Присутствие привидений? Этого Эва не знала, хотя и догадывалась, что паранормальное не всегда означает сверхъестественное. Следовало разобраться.
Откинувшись на спинку стула и поставив чашку с кофе на стол, Эва зарылась лицом в ладони. Неужели Кэм подсознательно связался с ней откуда-то издалека? Возможно ли такое? Неужели такое возможно? Затем опустила руки, намереваясь допить кофе, — и тут что-то привлекло ее внимание. Старомодный волчок, который Келли нашла ночью в куче старых вещей наверху, — он стоял на рабочем столе у раковины, где оставила его Эва. Приятные глазу яркие краски сияли на той стороне игрушки, с которой стер пыль Гэйб. Эва всмотрелась в волчок.
Его цвета были простыми и живыми. Ей захотелось как следует рассмотреть игрушку, и она достала из ящика стола мягкую тряпку. Келли очень хотелось поиграть с волчком — по причинам, понятным лишь маленькому ребенку, — и Гэйб обещал проверить механизм волчка, как только вернется с работы. «Возможно, ему будет достаточно капельки машинного масла», — сказал он, утешая малышку.
Эва взяла волчок за спиральный стержень и принялась вытирать пыль с металлической поверхности, поворачивая игрушку в руках, — засияли радостные краски, проступил рисунок. Эва невольно улыбнулась. На волчке нарисованы танцующие дети, держащиеся за руки, их согнутые коленки застыли в движении. Рисунок казался простым, даже отчасти примитивным, но удивительно передавал настроение. Дети играли под ярким голубым небом, а на горизонте виднелись сияющие светлой зеленью холмы. Трава под ногами малышей была темнее, но такой же яркой.
Эва продолжила очищать волчок. В верхней и нижней его частях шли яркие красные и желтые полосы, а на них — маленькие звездочки. Смотреть на волчок было весело, и Эва могла только гадать, почему никто никогда не играл с этой милой игрушкой и даже не дотрагивался до нее. Рисунок сохранил первоначальную свежесть, будто только вчера волчок принесли из магазина. Спиральная рукоятка не заржавела, хотя и отказывалась погружаться в волчок. Может быть, смазка внутреннего механизма просто пересохла?
Эва уже хотела позвать Келли, чтобы та спустилась вниз и посмотрела на игрушку, но передумала. Она снова поставила волчок на рабочий стол и подошла к шкафчику под раковиной, в котором Гэйб хранил свои инструменты. Вытащив наружу потертый и грязный металлический ящик, поставила его на пол, отперла защелки и открыла. Конечно, там нашлась маленькая жестянка с машинным маслом.
Достав масленку, Эва вернулась к старинной, но при этом абсолютно новой вещице. Она сняла колпачок с наконечника масленки, нажала на масленку, и капли масла скользнули внутрь игрушки вдоль спирального стержня. Ради усиления эффекта Эва смазала и видимую часть самого стержня. Довольная, она отложила масленку, взялась за круглую ручку на верхушке стержня и нажала на нее.
Волчок шевельнулся было, но тут стержень застрял, остановившись на полпути. Эва подняла его, сосчитала до трех и повторила попытку. На этот раз стержень ушел вглубь до конца, а волчок начал вращаться. Эва снова вытянула стержень, снова толкнула вниз и еще раз, еще, делая это ровными ритмичными движениями, и волчок завертелся быстрее и быстрее, набирая скорость по мере того, как Эва поднимала и опускала стержень. Краски начали сливаться, смешиваться, танцоры превратились в расплывчатые пятна, а Эва задержала дыхание, следя за движением и прислушиваясь к гудящему звуку, издаваемому игрушкой, — этот звук становился выше и выше с каждым нажимом, — и вот краски начали бледнеть, теряя последние следы линий рисунка, — и Эва, продолжая раскручивать его, вспомнила, что отсутствие цвета означает белизну, а не черноту, — там, где нет цвета, все белое; белое, как вот этот кружащийся перед ней волчок. Белизна захватила Эву, гудение вводило в транс, вращение завораживало, Эва будто погружалась в пустоту…
Волчок кружился все быстрее, быстрее, гудение звучало все выше, выше…
А потом Эва ощутила благословенный покой, всеобъемлющее тепло, внутреннее, душевное тепло — и подарила его кружащаяся игрушка…
Эва глубоко, со стоном вздохнула, когда вдруг увидела, как в кружащейся перед ее глазами белизне вновь появились танцующие дети, но теперь лишенные цвета, — неясные тени призрачно-серого оттенка. Голова Эвы обрела легкость и закружилась, но взгляд неотрывно следил за проносящимися перед ней образами. Гудение превратилось в голоса, голоса детей, играющих вдалеке. Эва пыталась выделить среди них голос Кэма, но голосов звучало слишком много, чтобы расслышать один.
Волчок начал терять скорость, и голоса снова слились в гул, звук стал ниже, коротко прожужжав, а потом жужжание рассыпалось на нестройные вздохи. Краски вернулись, рисунок опять проявился, нарисованные дети продолжили танцевать. Волчок еще раз-другой дернулся на своей подставке и замер.
В кухне все как будто застыло вместе с волчком, и Эва, моргнув и слегка покачнувшись, прислонилась к рабочему столу.
Снаружи, за окном, солнце то выглядывало сквозь бреши между облаков, то опять скрывалось за ними.
А в доме не было слышно ни звука.
Пока наконец детский голос не нарушил тишину, призывая мамочку.