— Не фига себе! — сказал мальчик, таращась на Агату круглыми — Лизиными — глазами. — Сидит!
— Да уж, Агата знает, как с ним управляться, — согласился Келдыш. — Она не таскает его за хвост и не засовывает ему в рот кашу.
— Но мы же ее едим! — справедливо возмутился мальчик. Девочка — наверное, годика три — смотрела на нее, сунув в рот палец.
— Это Кирилл, — сказал Келдыш, легонько потянув пацана за ухо, тот, заворчав, недовольно отмахнулся. — А эту онемевшую девицу зовут Анной.
Тут девочка решила доказать, что вовсе не онемела. Она вынула палец изо рта и сказала — очень отчетливо и торжественно:
— Ты игорева любовница!
Лучше бы она и правда была немая! Агата чуть котенка не выронила. Лиза смотрела на них, открыв рот. Келдыш засунул руки в карманы и медленно повернулся к сестре.
— Та-ак!.. — сказал врастяжку. Лиза сжалась, бормоча: «дети часто сами не понимают, что повторяют». Приятно видеть, что не одна Агата его боится.
— Повторяют, — тоже повторил Келдыш и, крепко взяв сестру за локоть, потащил на кухню. Агата услышала, как Лиза возмущенно повысила голос:
— Ты бы слышал, какие словечки она притаскивает из садика!..
И торопливо спросила:
— Ну как тут Кыш? Чем вы его кормите?
Дети радостно докладывали, что кот ест, а что не любит, с кем спит, хвастались боевыми царапинами. Когда взрослые вернулись, Агата была уже засыпана целым ворохом игрушек, которые демонстрировали ей временные хозяева Кыша. Магических игрушек тут было просто пруд пруди, ей бы такие в детстве! Правда, и Келдыш уселся на ковер, с явным удовольствием разбираясь с какой-то новой версией игры в исчезающие шарики.
Тут вошел большой толстый мужчина.
— Па-ап! — дружно завопили дети, кидаясь на него, как раньше на Келдыша. Агата поняла, что этот прием у них уже отработан и в следующий раз ее встретит крик: «Ага-ата!». Надо заранее потренироваться, а то она рухнет под таким двойным напором.
— Привет, Олег.
— Привет-привет, — он трепал детей по головам, как приставучих щенят, с интересом разглядывая Агату. — Это кто же у нас в гостях?
— Это Кышева хозяйка!
Агата встала.
— Здравствуйте, я Агата, — она привыкла уже не называть своей фамилии.
— А-а-а! — радостно сказал Олег. — Так ты Игорева девочка!
Лиза сдавленно фыркнула, а Келдыш закатил глаза к потолку.
* * *
Агата думала, что Келдыш отвезет ее в интернат, но обнаружила, что машина остановилась на Часовой площади.
— Переночуете у меня, завтра после обеда отвезу вас в интернат.
Агата представила, как они целый вечер — пусть и очень поздний — проводят вдвоем. О чем с ним говорить? Да Келдыш заскучает с ней через пять минут! И пожалеет, что привез к себе домой.
— Вам предстоит нелегкий выбор, Мортимер, — Игорь взял ее куртку и повесил на вешалку.
— А?
— Я сегодня с ночной, устал до смерти и спать хочу, так что вам придется развлекать себя самой. Только для начала выберите, где будете спать: спальня, гостиная, кабинет?
— Кабинет.
Кабинет ей нравился больше остальных комнат в доме — наверное, потому что здесь больше всего книг. И ведь не скажешь, что совсем недавно она разгромила его вдребезги! Надо побыстрее освоить эту бытовую магию, уж очень Агата убираться не любит. Келдыш кивнул.
— Сейчас принесу белье и… вам, как обычно, нужна майка?
Агата моргнула.
— Ну… да.
Келдыш бросил на диван стопку белья и плед. Огляделся:
— Еда в холодильнике. Телевизор в гостиной, ну, вы помните. Вам еще что-нибудь надо?
Посидите со мной…
Чтобы не сказать этого, Агата спросила поспешно:
— А можно разжечь камин?
— Камин? На улице тепло, так что будет очень душно.
Зато как романтично! Она сидит у камина, ворошит дрова, искры летят в дымоход, точно маленькие красные созвездия. А Игорь сидит в кресле и молча любуется ею… Ага, размечталась!
— Ну… тогда ничего.
Келдыш кивнул.
— Дверь в кабинет закрывается.
Агата непонимающе посмотрела на массивную дверь. И что?
— Лучше запритесь. Если вы опять чего-то испугаетесь, я к вам больше не приду, — подсказал наблюдавший за ней Келдыш.
А почему?
— Я вас и в прошлый раз не звала, — проворчала Агата себе под нос.
— Так, это я сказал, что еще? А! Тогда вы были просто не в состоянии… — Игорь подошел к окну и поманил ее пальцем. Спросил — прежним учительским тоном: — Вы знаете, почему эта площадь называется Часовой?
— Ну… наверно, потому что здесь много часов?
— Вы проявляете просто чудеса сообразительности, Мортимер! — Келдыш обвел рукой дома, окружающие площадь. — И когда все они начинают отбивать полночь, новому человеку с непривычки может быть жутковато. Тем более что каждый дом опаздывает от остальных на один удар, так что вся эта какофония надолго.
— Наверное, здорово звучит?
Игорь усмехнулся:
— Да уж, этим представлением вы сегодня насладитесь на полную катушку!
Оперся пальцами о широкий подоконник, разглядывая слабо освещенную площадь.
— Говорят, если выбрать на площади нужное место, когда все часы отбивают полночь, так сказать, точку пересечения боя, можно повернуть время вспять. Что-то исправить в прошлом, вернуть.
— А вы пробовали?
— Да. Давно.
— Получилось?
— Наверно, я так и не нашел нужной точки. Или это просто обычные полуночные байки.
— А покажете, как вы это делали?
Его плечо почти касалось ее плеча. Он был таким горячим… Келдыш некоторое время задумчиво поразглядывал площадь. Повернул голову, молча порассматривал и Агату: она почувствовала, как ее щеки вспыхнули.
Изрек, наконец:
— Не сегодня.
— Но вы же все равно собирались меня учить…
— Я сказал — не сегодня!
Он слегка повысил голос, и Агата сразу замолчала. Между прочим, Келдыш совершенно не выглядит сонным…
Прошел мимо нее.
— Ну все, — сказал уже из коридора. — Вообще-то, здесь, в моем доме, можете ничего не бояться, ночью нагрянут Борька с Анжеликой.
Агата невольно фыркнула, и он тут же откликнулся:
— Что такое?
Она выглянула за дверь — Игорь приостановился на лестнице.
— Интересно звучит: спи спокойно, потому что ночью придут вампиры!
Келдыш обдумал и слегка улыбнулся.
— Действительно. И все равно — спокойной ночи.
Агата не боялась, правда. Даже когда вспоминала-представляла, где стоял и что делал Инквизитор… Интересно, а Игорь боится чего-нибудь в собственном доме? Она вообразила, как поднимается по лестнице, подходит к его кровати и спрашивает: «А вы сами-то тоже боитесь?» Из упрямства Агата даже не стала закрывать дверь, хотя, читая книгу, то и дело посматривала на темный проем. С тех пор, как она в последний раз боялась Теней, она очень выросла.
На один Котел и на целого Инквизитора. Она уже практически взрослая.
Жаль, окружающие этого не понимают.
Особенно Игорь.
И все-таки Агата вздрогнула, когда над площадью прокатилось первое «бомм». Торжественно-гулкое, мощное — наверно, церковные колокола звучат куда тише. Как к этому можно привыкнуть и даже не проснуться? Хотя в прошлый раз, после Инквизитора, она ведь их не слышала… На смену первому пришел второй — более звонкий. Потом третий. Сколько вообще часов на площади? Надо будет завтра пересчитать. Агата сидела на диване и слушала, открыв рот. Оказывается, из боя часов может получиться музыка. Странная, гулкая, звенящая. Но музыка.
Что бы она сама хотела вернуть? Что исправить?
Чтобы Инквизитор никогда не переступал порога этого дома.
Чтобы Димитров не пытался защитить их с Келдышем.
Чтобы она не сказала Инквизитору этих слов: «Возьмите всё»…
Звуки медленно растворялись в ночном воздухе. Выбрать нужную точку… Агата долго разглядывала пустую площадь, как будто «пересечение боя» могло быть помечено каким-то специальным крестиком. Надо спросить Игоря, как и где он пытался. А что хотел изменить он сам?
Она думала дождаться появления вампиров, но полвторого ночи глаза начали закрываться. Агата выключила торшер и положила книгу на пол.
— …Ангелочек? — Голос-не голос — шелест. Так вампиры говорят между собой? Или она вообще слышит их мысли? — Что ты там делаешь?
— Смотрю.
Тишина.
— Я просто смотрю, — повторила Анжелика.
— Тебя тянет к ней?
— Тянет… Не то, что ты думаешь. Я смотрю на нее, а вижу себя. Ее тоже изменили… безвозвратно.
Тишина.
— Ты жалеешь? Все еще жалеешь?
— Не знаю…
— Иди ко мне.
Тишина. Шелест. Длинный стонущий выдох и тихий смех Анжелики — услышишь такое где-нибудь ночью в темном пустынном месте — волосы станут дыбом. Здесь Агата продолжала спокойно спать. Через паузу — Дегтяр:
— И сейчас жалеешь?
— Только не сейчас…
…Руки сплетаются, сплетаются пальцы, кажется, что по ним, по рукам, по всему телу несется синее, обжигающее не то жаром, не то холодом пламя, под мелко трепещущими веками вспыхивают сеточки молний, прикосновение, близость другого тела необходимы как умирающему от жажды — глоток воды… Вслед за слиянием, вместе с чужим пламенем — в тебя, в твое тело и кожу входит шепот и время, музыка и знания…
И уходит, когда одно вновь становится двумя… забывается… исчезает.
Любовь вампиров. Она не знала, похоже ли это на любовь людей. Просто уже не помнила.
Она теперь прекрасно видела в темноте. Да и не было нужды напрягать зрение: пальцы, лениво скользящие когтями по ее коже, оставляли после себя флуоресцирующую голубую дорожку. Рука касалась ее рта, задерживаясь на мгновение, проводила по лбу, накрывая глаза — она могла видеть сквозь его ладонь, как он на нее смотрит.
Ты одна такая.
Единственная.
И это она знала. То, что должно бы стать комплиментом, было для нее просто существованием. Одна. Не человек. Не вампир.
Женщина-вамп, говорил он, улыбаясь. Ей нравилась его улыбка. Его тело. Он сам. Нравилось то, что сейчас, рядом с ней, в долгожданной темноте, он гораздо меньше похож на людей, чем когда общается с ними. Надевает официальный костюм — так он говорит.
…Ей не нравились его остальные сородичи.
Так же, как и она им.
В ИМФ, куда ее забрали после Кобуци, сказали, что процесс уже необратим. А она уже и сама не знала, хотела ли вернуться, вновь стать человеком. Люди-маги смотрели на нее с сочувствием. Маги-вампиры испытывали брезгливость — как к существу неполноценному, недоразвитому, созданию из пробирки. Но чувства и тех и у других были приправлены исследовательским интересом: как вам удалось это сделать, спрашивали они, она молчала. И проклинала Дока, вывезшего ее из Кобуци и пообещавшего ей свободу: «Ты можешь выбирать, с кем ты будешь. Здесь у тебя выбора нет».
Выбора, как оказалось, нет и в городе: лишь бесконечные опыты, анализы, эксперименты, обследования… Неужели совсем недавно она сама была такой же? Казалось, с каждыми проведенными здесь сутками она истончается, тает, растворяется в дневном свете лабораторий, терзающем чувствительную сетчатку глаз; плавится под прицельными взглядами испытателей.
Он вытащил ее и оттуда. Пришел однажды — мрачный, огромный, с ворохом важных бумаг и парой занимающих солидные должности вампиров. Этих она не интересовала — их волновало лишь несоблюдение договора между магами и Сообществом.
Казалось — все изменилось. У нее появился дом — его квартира — он сам, любовь, которой они с удовольствием занимались и светлым днем и темной ночью. Он понемногу рассказывал о том, что такое быть вампиром. Понемногу учил. Кое-что ей даже удавалось — и поэтому она не сразу поняла, что происходит.
Его сородичи приходили к ним или мелькали в толпе, приглядываясь к ней; она легко различала их, скрывающихся среди людей. Охотящихся на людей. Об этом Борис говорил неохотно и скупо — и то после ее настойчивых вопросов. Несколько тысяч особей, живущих в огромном мегаполисе — не так уж это и много, она могла бы познакомиться и узнать их всех…
Если бы они этого хотели.
Приходящие любопытствовали, разглядывали ее, расспрашивали Бориса — потому что сама она вскоре перестала отвечать на вопросы — и искренне сочувствовали или удивлялись ему. Извращенцу, связавшемуся с явной аномалией, с чем-то третьим в давно известной и упорядоченной действительности… Несколько встреч, когда его сородичи высказались прямо, открыли ей глаза, которые она по собственной воле держала «полуприкрытыми», вглядываясь в окружающее сквозь призму неунывающего взгляда Бориса.
В ИМФ ее кормили питательным раствором — отвратительным, явно синтетическим — она глотала его как лекарство. Борис давал уже что-то повкуснее и отшучивался, когда она спрашивала, не человеческая ли это кровь. Сам он мог есть и сырое мясо: «я сыроед, только не в смысле поедания сыра».
Как-то она собралась с мыслями и с силами и проанализировала все свои способности и достижения (оказался сущий мизер!) и различия с другими вампирами — с тем же самым Борисом. На предположение, что все ее отличие от остальных основано на том, что она не употребляет человеческую кровь, он отреагировал неожиданно бурно: «И не будешь пить!»
…однажды ее позвала эта девочка. Странная девочка. Отличающаяся от других людей и магов. Когда она не заполнена светом, в ней прячется какая-то темнота — словно тень, таящаяся в пустоте сосуда. Когда магия возвращается, Агата — маяк в ночи, к которому стремятся все терпящие кораблекрушение. Или свеча, на которую из тьмы летят мотыльки. Даже Борис, сам того не сознавая, тянется к ней. Что уж говорить о его друге? Тот думает, что может кружить, не приближаясь, на самой границе тьмы и света, а крылья-то давно уже все опалены…
Агата позвала вовремя. Уйдя от Бориса, она долго скиталась по столице, постепенно растворяясь в серой громадной пасти города, скользила меж людей и нелюдей, со все большим трудом воспринимая их ауру и сознание. Она становилась меньше и меньше — превращалась в тень самой себя. Если бы это продолжалось и дальше, так бы в конце концов и случилось — кто знает, сколько таких теней трепещут незамеченными на тротуарах города, сколько остывающих дыханий касаются нас, и мы ежимся, не понимая, откуда взялся этот неожиданный холодный ветерок…
Но Агата позвала. Сначала она и не восприняла этот слабый оклик — как перестала воспринимать голос Бориса. Ведь он искал ее, с каждой ночью все безнадежнее, но все с тем же неослабевающим упорством. Ее ничто уже не касалось, она уже практически не существовала… Но зов становился все настойчивей — и она наконец прислушалась. Необычный голос — неуверенный и в то же время сильный и звучный. Странные ноты. Странный звук и цвет. Необычно. Удивительно. А она давно перестала удивляться, просто потому что ничто ее уже не интересовало. Тонкая нить — внимания, понимания — становилась все прочнее и явственней. И она откликнулась. Отозвалась.
Пришла.
Девочка, несмотря на все различия между ними — возраста, обстоятельств, существования — вдруг напомнила ей саму себя. В Кобуци. В ИМФ. Сейчас. Может, Агате и не грозило то состояние исчезновения, в которое постепенно впадала она, но… она могла помочь девочке.
Или Агата — ей. Агата вернула ей Бориса, напомнила о нем. Заставила захотеть увидеть, откликнуться. Понять, что она действительно ему нужна. Как и он ей — и не только потому что он был единственной опорой в ставшем чужим и незнакомым мире.
С тех пор мир застыл в равновесии…
Холодный ветерок скользнул по ее щеке, по плечу. Встать, лениво подумала Агата, окно закрыть? Окончательно просыпаться не хотелось. Она вздохнула и натянула плед повыше.
— Отойди от нее, — тихо сказал Келдыш.
Мягкий тихий смех над самым ее ухом. Агата хотела открыть глаза — посмотреть, кто это так смеется — не получилось, веки были точно склеены.
— Я смотрю ее сны… хочешь, расскажу тебе?
Предатели, вяло возмутилась Агата. Во сне она и Келдыш вдвоем бродили по крышам, взявшись за руки. И танцевали прямо в воздухе.