Я укротила время!
Той ночью Колин вытащила бутылку виски и налила каждой из нас по большой порции.
– Скоро будет крупное дело. Четырехчасовой через ущелье Келли. Это просто подарок – я видела список пассажиров. Он реально впечатляет. Зуб даю, будут жемчуга размером с кулак. Не говоря уже о рубинах и бриллиантах.
Жозефина издала боевой клич, но Аманда нахмурилась.
– Надоели мне камни, – сказала она, протягивая руку за бутылкой. – Куда нам их надевать? В лавку? Да и сбывать здесь уже некому.
Колин пожала плечами.
– На этом и золотая пыль будет.
Молчать я больше не могла.
– Девушки, может, мы не так все делаем. Может этот апп… аппар… короче, может, Энигма и есть наша главная добыча! – сказала я. К виски я не привыкла, у меня от него все мысли принимались носиться, как стрелки по циферблату. – Вы когда-нибудь думали применить ее к чему-то еще, кроме поездов?
Аманда сплюнула длинный табачный плевок. Солома стала цветом, как лицо лихорадочного на смертном одре.
– Это типа к чему?
– Ну, типа сгонять в будущее, посмотреть, чем вы будете ужинать на следующей неделе? Или, наоборот, в прошлое. Может быть, в день, который вы хотели бы переделать.
– Нет там ничего, куда я хотела бы вернуться, – возразила Жозефина.
– А в будущее?
– Там я наверняка буду мертвой. Или толстой, – смеясь, сказала Аманда. – Ни того, ни другого я знать не хочу.
Девицы принялись дразнить Аманду будущим в роли жирной фермерской женушки. Может, все дело в виски, но униматься я не собиралась:
– Я хочу сказать, мы могли бы с помощью Энигмы путешествовать во времени. Мы могли бы посмотреть, есть ли для нас и вправду что-то большее, чем этот жалкий кусок камня в космической тьме; могли бы открыть действительно великие тайны! Разве это не лучше жемчугов?
Я грохнула стаканом об стол, и девушки вдруг притихли. От меня и слов-то обычных редко дождешься, не то что таких воплей.
Колин вертела в руках покерные фишки. Они тихо, размеренно клацали, и в этом сумрачном свете она больше походила на школьницу, чем на бандитку. Я как-то всегда забывала, что ей всего семнадцать.
– Давай дальше, Адди.
– Я это уже сделала, – сказала я, тяжело дыша. – Путешествие во времени. С Энигмой. Я поняла, как.
Тут уже все взоры устремились на меня. Я рассказала о своих экспериментах и о том, как только этим вот вечером перепрыгнула на несколько часов вперед.
– Это только начало, – предупредила я. – Там еще кучу всего доводить до ума.
Фадва лизнула палец.
– Не понимаю, зачем нам это.
– Да ты только представь: нам тогда не придется грабить поезда! – взвилась вдруг Колин. – Мы сможем отправиться, куда только пожелаем! Может, там, впереди, нас ждет что-то лучшее, и для этого не придется жухать!
Наши с Колин взгляды пересеклись, и там, у нее в лице, я увидала нечто, напомнившее мне Джона Баркса. Надежду.
– Я за, Часовщица. Давай, и пусть Дивные Девы гордятся тобой.
– Ото-ж, мэм! – буркнула я, проглатывая ком в горле.
– А тем временем, дамы, нас ждет четырехчасовой.
Следующим утром мы с Фадвой оседлали лошадей и двинули в город за припасами. Минул год с тех пор, как я сбежала к Дивным Девам. Верующие снова утыкали берега Смолы своими палатками. Я прохлаждалась возле коновязи, когда мне внезапно зажали рот, оттащили за шиворот на зады «Красной кошечки» и дальше по лестнице наверх, в комнату с кроватью. Меня кинули на стул. Два бандюгана встали рядом, скрестив руки на груди, готовые пристукнуть добычу, если я рискну хотя бы посмотреть на дверь. Впрочем, через секунду эта самая дверь отворилась, и вошел шеф Кулидж собственной персоной. С тех пор, как мы встречались последний раз, он успел набрать вес и обзавестись бакенбардами вроде пары мохнатых котлет, приплюснутых на щеки. Он сел напротив, снял очки, тщательно вытер их носовым платком и водрузил на место.
– Аделаида Джонс, надо полагать? Вас что-то очень давно не было видно, мисс Джонс.
– Да как-то выпала из времени, сэр, – сострила я, но он мою шутку не оценил.
– Позвольте вас просветить: год. Вы отсутствовали целый год. Никаких вестей.
У меня свело живот. Я хотела заорать что есть мочи, предупредить Фадву. Я хотела выпрыгнуть в окно, разбив стекло, приземлиться прямо на спину лошади и гнать, гнать всю дорогу без остановки, будто мне надо во что бы то ни стало обставить Жозефину, – домой, в лагерь, к Энигме.
– Не поведаете ли вы мне, мисс Джонс, каким образом поезд шесть-сорок из Прозорливости оказался обчищен Дивными Девами, так что этого не заметил ни один пассажир? И как то же самое могло случиться с дирижаблем одиннадцать-одиннадцать из Сент-Игнация?
Он стукнул кулаком об стол, и несчастная мебель робко запрыгала по дощатому полу.
– Вы вообще можете сообщить мне нечто такое, после чего я не посажу вас в кутузку до конца отпущенных вам природой дней, мисс Джонс?
Я внимательно обозрела свои штанины и сняла с одной репей.
– Вы шикарно выглядите, сэр. Бакенбарды особенно удались.
Физиономия шефа налилась свеклой.
– Могу я напомнить вам, мисс Джонс, что вы являетесь агентом фирмы Пинкертона?
– Никак нет, сэр. Не можете. Потому что я им не являюсь, – процедила я, выпуская наконец пар. – Мы с вами оба прекрасно знаем, что из леди агентов не выходит. Все равно я кончу как миссис Бизли: подавать вам чай и спрашивать, не надо ли чего.
Шеф открыл было рот, но подумал и закрыл обратно.
– Есть и еще одно соображение, мисс Джонс, – сказал он наконец. – Закон. Без него нас ждет хаос. Вы поклялись служить ему. Если не желаете, я лично прослежу, чтобы вы были наказаны вместе с остальными. Вы точно понимаете, что я вам только что сказал, мисс Джонс?
Я не ответила.
– Ну?
– Да, сэр. Могу я теперь идти, сэр?
Он махнул рукой. Но стоило мне подняться, как он клешнями вцепился мне в плечо.
– Адди, какой поезд они будут брать следующим? Пожалуйста, скажи мне!
Это его «пожалуйста» меня почти проняло.
– Фадва сейчас выйдет. Она будет искать меня, сэр.
Шеф понурился.
– Ожучить, – бросил он и отвернулся.
Бандюганы вмиг скрутили меня, и один вытащил странный круглый пистолет с иголкой на конце. Я попробовала вырваться, но, естественно, без толку. Они приставили мне пистолет к шее сзади, и что-то толкнулось под затылок.
– Что… что вы со мной сделали? – задохнулась я и, вырвав руку, ощупала место укола.
Крови не было.
– Это звуковое передающее устройство, – объяснил шеф Кулидж. – Его изобрел агент Скромняга. Оно будет передавать все окружающие тебя звуки к нам сюда. Мы услышим все, что будет сказано в пределах досягаемости. Думаю, нам этого хватит, чтобы повесить Дивных Дев.
– Это нечестно! – вскинулась я.
– Жизнь – вообще штука нечестная. – Шеф ослепительно улыбнулся. – Нам нужна информация о следующем поезде, все подробности, чтобы взять их с поличным. И тогда ты уйдешь свободной.
– А если я откажусь?
– Я посажу тебя прямо сейчас и выброшу ключ.
И это называется свобода выбора?
* * *
Когда я с мрачной рожей вернулась к лошадям после рандеву с шефом, Фадва уже ждала меня.
– Где тебя носило? – возмутилась она.
Я потерла загривок. Ужасно хотелось плакать, но от этого никому бы лучше не стало. Если бы я была хорошей девочкой, я бы сказала ей бежать, а сама пошла и отдалась в руки закона. Но Энигма никак не шла у меня из головы. Я подобралась так близко… Нельзя же просто все бросить и уйти!
– Кое-какие старые дела, пришлось разобраться, – сказала я и принялась навьючивать лошадей.
Той ночью я выпила куда больше виски, чем следовало. Я бы не постеснялась утопить свои печали и в Мачке, да знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Дивные Девы пребывали в отличном настроении. Завтра они собирались брать четырехчасовой на выходе из ущелья Келли. Они строили планы, где делать засаду, как устроен состав, где лучше подниматься на борт – и все это слушали Пинкертоны. Словно холодный ручеек тек сквозь мои внутренности. Словно я подняла голову посмотреть на звезды, и взгляд уперся в лунную ночь, грубо намалеванную на муслиновом занавесе.
– Ты там в порядке, Адди, детка? – Жозефина прищурилась на меня, словно оценивая, не пора ли поить недужную микстурой от лихорадки.
– В порядке. Устала просто, – соврала я.
– Пусть только Энигма сделает нам завтра четырехчасовой, – Колин хлопнула меня по спине, – и я покажу тебе такую цель, Адди, что ты все свои печали позабудешь.
Они подняли за меня тост, но виски горчило во рту, да и голова уже раскалывалась.
Когда все уснули, я вытащила себя из постели и пошла одна в горы. Сверху я долго глядела на палатки возрождения, белевшие по берегам черной ленты, змеившейся через лощину. В ней люди оставляли свои грехи; из нее выходили с видением в сердце. Джон Баркс говорил, что выбор есть, но я не была в этом так уж уверена.
День, когда его крестили, выдался ужасно жарким. Небо с утра стало тускло-оранжевым, да таким и осталось. Мы собрались на берегу, чтобы проводить юных кающихся. Джон стоял среди них, отмытый и отскобленный до скрипа, сияя чернотой волос.
– Я возьму тебя в жены, Адди Джонс, вот увидишь, – шепнул он мне, прежде чем встать в строй.
У меня заболел живот. Я хотела сказать, чтобы он этого не делал, а лучше быстренько собрал бы вещи, и тогда мы с ним сбежим на первом же дирижабле. Мы своими глазами увидим, есть ли в мире что-то еще, кроме обломков камня, крутящихся в бесконечной космической ночи. Но я хотела и другого – чтобы я оказалась неправа. Мне нужно, обязательно нужно было знать. Так что я стояла и смотрела, как старейшины облачают его в белую рубаху и миссис Джексон умащает ему веки, а высокопреподобный кладет под язык лепесточек Мака. Когда Джон обмяк, женщины затянули псалом, а мужчины опустили безвольное тело в смолу. Черная река сомкнулась над ним, как звериная пасть, пожрав ноги, руки, грудь… Наконец скрылось лицо, и я принялась отсчитывать секунды. Одна. Две. Три. Десять… Одиннадцать… Двадцать…
Рука разорвала черное зеркало, за ней наверх прянуло испятнанное смолой лицо. Джон Баркс не хотел лежать смирно, он хрипел и хватал воздух, сражаясь с Мачком в крови. Казалось, его охватил припадок экстаза, о которых написано в Единой Библии – ну, когда всякие там святые старцы и избранные пастухи вдруг начинают видеть в мире что-то еще, помимо пыли, и бледных лун, и беззубых ухмылок шахтеров…
– О, небеса! – кричал Джон. – Вижу новорожденные звезды и вижу суда великие, распростершие паруса свои навстречу заре в золотых лентах облаков. О, Трисвятой! О, Агнец! О, крови ток в благодатнейшем теле, о, сладость дыхания – поцелуй возлюбленной моей! Чего желать мне боле? Чего желать мне?
Старейшины овцами уставились на высокопреподобного, не зная, что делать. Бывало, что люди пугались и выскакивали из смолы до времени. Но ничего подобного никто еще не видел. И по лицу Джексона я понимала – он боится, он до смерти боится, потому что нет на свете заповеди, которая бы объяснила это.
– Преподобный? – прошептал старейшина по имени Уилкс.
– Это грех борется с ним! – возопил очнувшийся пастор. – Держите его! Держите, пока он не примет видения Господа! Давайте придем на помощь несчастному!
Женщины воздели руки, яростно запевая гимн. Высокопреподобный закатил глаза и принялся изрыгать что-то на языке, которого я не знала. Слух мой был прикован к Джону, который продолжал вещать о чудесах, будто безумец с вершины горы. Мужчины покрепче ухватили его за руки, за ноги и снова погрузили в смолу, ожидая, когда он стихнет, когда примет тьму и неизреченную милость Господню, открывающую перед верными врата будущего. Но Джон Баркс был не согласен. Он дрался, он бился с ними изо всех своих юных сил. Я закричала, что они его убивают, но мама сказала: «Чшшшш, тихо!» – и уткнула меня лицом себе в грудь. Женщины пели все громче, и песнь их была ужасна. И когда Джон Баркс наконец затих, это было уже насовсем. Он утонул в смоляной реке. С легкими, полными вязкой тьмы, и откровением, навеки замершим на устах.
Власти объявили все несчастным случаем. Женщины из общины угощали чиновником сидром, а тело Джона лежало тут же, на поросшем колючей травой берегу, под простыней. Из-под нее торчали его длинные руки, и высохшая смола облетала с них серыми чешуйками.
– Неисповедимы пути Единого Бога! – торжественно возгласил высокопреподобный Джексон, но голос у него дрожал.
Старейшины вырыли могилу прямо тут, в лощине, и похоронили в ней Джона Баркса безо всяких церемоний. Правда, в головах воткнули деревянный колышек.
Позже они говорили, что он был староват для послушания, в том-то все и дело. Или, может, Мачок оказался слишком сильный, так что Джон узрел Славу Господню чересчур быстро, не очистившись и как следует не раскаявшись перед тем. Некоторые – немного их было – верили, что он был избран обрести откровение и отдать жизнь за наши грехи, а мы теперь обязаны почитать его память на Вечере. Другие шептались, что, должно быть, грех его оказался слишком велик и даже единый Бог не стерпел такой скверны и отказался прощать. Или что сам Джон Баркс не пожелал отказаться от греха. А я все вспоминала наш поцелуй под синей крапивой и пляшущие вокруг резвые молнии. Вдруг я прокляла его этим поцелуем? Вернее было только собственноручно залить ему рот смолой. Я не знаю… Не знаю… и это незнание преследует меня до сих пор.
Когда я шла домой с горы и потом, когда писала последнюю записку шефу, по небу уже протянулись дымно-оранжевые полосы. Я села за работу. Лампа горела весь день. К тому времени, когда на раскаленном золоте заката двумя призраками нарисовались наши пепельные луны, я закончила то, что намеревалась сделать. Энигма была готова.
– Адди, пора, – сказала Колин.
Четырехчасовой, пыхтя, вытянулся в струнку. Я нажала на кнопку сбоку от циферблата, пошатнувшись от отдачи, когда поезд замер на рельсах, окутанный облаком синего света. Аманда громко ухнула.
– Вперед, девочки! Время – деньги!
Уходя, каждая похлопала меня по спине и сказала, что я молодец. Последней шла Колин, я ухватила ее за руку.
– Адди! – Она попыталась стряхнуть меня. – Мне надо идти!
Я чуть было все ей не выложила, но тогда шеф Кулидж вступил бы в игру слишком рано.
– Может быть там, впереди, в завтра, вас ждет что-то еще лучше, – протараторила я. – Вы держитесь вместе на всякий случай.
Она недоуменно на меня поглядела.
– Странная ты все-таки особа, Аделаида Джонс.
И они помчались по световому мосту к поезду.
На то, чтобы понять, что четырехчасовой пуст, что там нет ни единой живой души, кроме молчаливых, набитых опилками чучел, у них ушло немного дольше, чем я рассчитывала. Не было ни сокровищ, ни милых безделушек, чтобы таскать с собой в кармане или держать на буфете. Пинкертоны позаботились об этом, когда я выдала замысел Дев шефу. Даже отсюда, с вершины холма, я видела их замешательство. Грохот копыт сообщил, что облава на подходе. Через миг она перевалила через гребень в облаке пыли. Колин тоже их заметила. Она бросилась к окну и вперила в меня горящий взгляд. В синем сиянии Энигмы она была прекрасна тревожной, призрачной красотой. Уж Колин-то сразу поняла, что происходит и чья это работа. И что ее время вышло, она поняла тоже, я уверена в этом.
Колин кивнула – «давай!».
Я передвинула крошечный рычажок, поместивший волоконце синей крапивы прямиком в крутящийся глазок на Циферблате Временного Замещения. Указательным пальцем я крутанула стрелку – вперед и вперед. Гонит черт тебя сквозь лес, вой стоит аж до небес. Колин Фини что-то крикнула остальным. Девушки живо сбились в кучу. Туча над четырехчасовым полыхнула гневом. Что почувствовали тогда Дивные Девы? Удивление? Предвкушение? Страх? Знаю только, что они так и смотрели на меня до последнего. Не отрывая глаз. Интересно, не в последний ли раз я их вижу, успела подумать я. Или когда-нибудь я догоню их там, куда они сейчас отправлялись? Облако вспыхнуло еще раз, и вагон испарился в ливне света, вслед за которым на лощину обрушился дождь. Отдача от Энигмы на сей раз походила на встречу с кирпичной стеной на полном скаку. Иначе говоря, вырубила меня напрочь.