Отевах жил чуть поодаль на возвышении. Прямо за его обнесенным высоким забором домом располагалось капище, скрытое от чужих глаз грядой камней и плотными зарослями ивняка.
Сразу туда мы не пошли, а постучались в дом, из печной трубы которого струился дымок. Хотелось разузнать что-нибудь про шамана. И мы разузнали.
Оказывается, зовут его Сергей Собакин, а Отевах вроде бы как погоняло. Сам он не из манси, а полукровка. И поэтому, как часто бывает у полукровок, презирает своих манси и ненавидит соликамских. Мне подумалось — может от этого он и стращает всех горожан карами небесными? Мужичёк, поделившийся с нами разведданными, к шаману тёплых чувств явно не питал, но при этом говорил шёпотом и с большой осторожностью, словно боялся взболтнуть лишнего.
Услышанное лишь подтвердило мои догадки относительно шарлатанства, о чём я и сообщил Ткачу. Но тот сходу отмёл предложение по-быстрому допросить шамана на предмет мистической хуеты в тайге, и продолжить путь:
— Ни за что! Только после обряда.
— Бля, Алексей, это же банальное кидалово.
— Не обеднеешь.
— Как сказать.
— Слушай, — нацелил он в меня указательный палец, — не веришь — дело твоё, а я верю. Если он шут гороховый, так и что с того? Хуже не сделает. А если настоящий шаман, так его шаманство может жизнь нам спасёт.
— Слышал бы ты себя в прошлом году.
— Вот именно, что в прошлом. Я за это время такого понасмотрелся — ни приведи Господи. Вон, — указал Ткач на потирающих скованные кандалами ноги рабов, — давай у местных спросим, они лучше знают.
— Да, конечно, ещё с ветром поговори.
— Ты, — поднял Ткач за шиворот скуластую плоскомордую девку, — по-нашему балакаешь? Ну?!
Та, напуганная, сжалась в комок и часто затрясла головой.
— Что скажешь про здешнего шамана? Отевах. Слыхала о таком?
Ездовая захлопала раскосыми глазами, переводя взгляд с Ткача на меня и обратно.
— Говори, не бойся, — дал я отмашку.
— Отевах злой, — начала та, будто выплёвывая слова. — Тёмный шаман. Он предал свой род, предал племя. Теперь Шайтан — его племя.
— Да мне один хуй, — парировал Ткач. — Главное — чтобы работало. Есть у этого Отеваха силы?
— Силы есть, — прищурила рассказчица глаза, отчего те превратились в узкие чёрные щёлки. — Большие силы.
Она хотела сказать что-то ещё, но Ткач её прервал:
— Вот и славно. Значит, мы пойдём к нему и заплатим, — перевёл он взгляд на меня. — Не жмотись. Через две недели вернёмся богачами. Так ведь?
— Ну да.
Открыл нам сам Отевах. После того, как сани загнали во двор, а ездовых устроили на подстилке под навесом, мы прошли в крепко сложенный, но почерневший от времени дом. Внутри тоже не блистало, зато было тепло. Шаман жестом предложил нам расположиться на старой медвежьей шкуре, расстеленной прямо на полу возле очага.
— Чем могу, гости дорогие, — поинтересовался он услужливо.
Я посмотрел на старика. Красная, дубленая морозом кожа, тонкая седая бородка клинышком, хитрые глаза-бусинки. Заметно, что Отевах привык видеть в собеседниках лохов, готовых расстаться с последним имуществом, чтобы решить свои проблемы.
— Да вот по тайге прогуляться решили, отец, — начал Ткач. — Твоя помощь нужна.
— Далеко идете?
— Полторы сотни километров, если по прямой.
— Значит, до больших камней. Туда вас она точно не пустит.
— Что за "она"?
— Золотая баба. Хозяйка этих мест.
— То есть никак? — спросил я, предвидя, что за этим последует.
— Моление, смирение, жертвенность. Золотая баба пропустит вас, если ее как следует ублажить и задобрить, и накормить.
— Накормить?
— Да. Она питается золотом и кровью. Нужно много золота и крови. Золота… — глаза у Отеваха разгорелись, а борода затряслась.
— Ну, с золотом понятно, — я усмехнулся, — а кровь…
— Если Бабу просят об удачной охоте или спрашивают имя для сына, достаточно помазать ей губы и глаза кровью добытого зверька. Тогда она сыта, довольна и лучше видит. Но вам нужна настоящая человеческая кровь.
— Любая?
— Лучше ваша. Она напитается вами и больше вашей крови ей будет не нужно.
— Да ты охуел совсем, старик, — я привстал.
— Погоди не кипишуй, — Ткач сделал примирительный жест, — ради такого дела мне своей кровушки не жалко.
— Хорошо, — сразу повеселел шаман, — завтра с рассветом нужно будет совершить это жертвоприношение у меня на капище.
— С рассветом? — переспросил я. — А пораньше никак? Мы всё же золотом башляем, мог бы и поторопить своих духов. Или как их там?
— Хорош! — пихнул меня Ткач локтем в бок.
— Раньше нельзя, — ощерился Отевах. — Баба дары только на рассвете принимает.
— Хуёвый у тебя сервис, отец, — попенял я старикану. — Ладно, теперь расскажи, зачем нам ублажать эту твою бабу.
— Золотая баба владеет этими местами испокон веков. Она может превратить час в день, а день в месяц, и тогда для тебя завтра станет вчера, север югом, а Соликамск Березниками. Она может сделать тайгу бесконечной, а жизнь мизерной, может превратить твое ружье в корягу, а твоего друга в оленя.
Услышанное заставило меня задуматься. Если насчет Ткача я не беспокоился — трансформация из барана в оленя не великое дело — то мутные намеки Отеваха на мои блуждания по соликамскому тракту меня напрягли. Откуда он знает?
— Заметано. Где у тебя тут можно кости кинуть? — осмотрелся я в поисках подходящего угла.
— Обычно путники ночуют у меня на чердаке.
— Годится, — я засунул подмышку парку и направился к указанной Отевахом лестнице наверх.
Шаман ещё долго возился внизу, а потом вышел.
— Как думаешь, что там? — спросил я, поправляя выбившуюся из-под скатанной парки солому.
— Где "там"? — буркнул недовольно Ткач, делая вид, что разбужен моим вопросом.
— В бункере. Какие сокровища ждут нас за стальными вратами?
— Я не знаю.
— Что, и не задумывался никогда?
— Какой в этом прок? Мои думки ничего не изменят.
— Бля, до чего же ты скучный, Алексей. А я вот люблю помечтать. Помнится, в детстве — лет в шесть, наверное — мне за особое прилежание к Новому году был обещан подарок. Представляешь? Настоящий — мать его — новогодний подарок! Правда, ёлки у нас не было, и про Деда Мороза я первый раз услышал годам к восемнадцати… Но кому они нахуй спёрлись? Подарок — вот что главное. Мне хотелось кинжал. Хотелось безумно, до дрожи, до зубной ломоты. Тот, кто обещал подарок, знал об этом. И я знал, что он знает. Я две недели мечтал о своём кинжале. Непрерывно. Даже ночами мне грезился его стройный, холодный, острый как жало клинок. И знаешь, что я получил в новогоднюю ночь? Карамельного петушка на палочке! Я просто охуел. Не мог поверить. У меня в голове не укладывалось. А тот кинжал… Мой кинжал. Он висел на поясе у… Этот гад лыбился, держа у меня перед носом своего сраного петушка, а потом ещё удивлялся, отчего это я — неблагодарный сучёнок — не счастлив.
— Что за кинжал такой?
— Этот, — вынул я из ножен пятнадцатисантиметровый клинок.
— Хм. Так ты всё же его получил?
— Да. Много позже. Снял с трупа своего… благодетеля. Но это было уже не так приятно, как мечтать о нём.
— В последний Новый год я подарил сыну деревянный поезд. Он был счастлив.
— Сколько ему было?
— Три.
— Да… Михаил, кажется?
— У тебя и впрямь хорошая память.
— В прошлый раз ты так и не рассказал, что случилось с твоей семьёй.
— Зачем тебе это?
— Ну, я обычно не без интереса отношусь к людям, с которыми иду туда, куда-никто-не-ходит.
Ткач усмехнулся.
— Своей историей я не добавлю тебе уверенности.
— Не переживай. Уверенности у меня в достатке.
— Что ж… Это случилось… — он задумался, вспоминая — восемь лет назад. Или уже девять? Чёрт. Знаешь, иногда я ловлю себя на мысли, что забываю лица своих сыновей. В голове есть образ, но я больше не уверен, правдив ли он. Я в то время работал на лесосеке, днём. А ночами подрабатывал вышибалой в игорном доме. Ничего особенного, просто следил за порядком в заведении, иногда утихомиривал особо буйных. Но большую часть смены сидел в своём углу и потягивал чаёк, наблюдая за игроками. Не пыльная работёнка. Я справлялся, и на жизнь хватало. Всё было хорошо… до той проклятой ночи. Тогда за карточным столом появился этот недомерок в очках. Я его раньше не видел. Он не был похож не тех, кто создаёт проблемы. Маленький, щуплый, средних лет. Начал с небольших ставок. Разыгрался, и пошёл по крупному. Но удача от него отвернулась. Один проигрыш, другой, третий… Он заказал выпивки. А тут ещё, как назло, юмористу, сидящему за тем столом, вздумалось блеснуть остроумием по поводу везения. Да не раз. В общем, вдрызг проигравшийся и поддатый недомерок разбил шутнику стакан об рожу, а когда я вмешался, выхватил нож. Мне пришлось сломать ему руку, после чего пинками выставить вон. На этом всё и закончилось, как я думал. Прошёл день, другой… неделя. И вот однажды под утро я возвращаюсь домой и ещё на подходе чую запах гари. Раннее утро, а на улице народу полно. Они идут туда же, куда и я. Идут поглазеть… У моего дома стоит пожарная подвода. Мужики в плащах и шлемах скатывают рукав. Я смотрю на окна, а там сплошная чернота. Всё черно. Захожу внутрь… Моя жена и двое сыновей лежат в кроватях. Примотанные проволокой. Рядом валяется пустая канистра…
Ткач сглотнул и замолчал.
— Ты нашёл его?
— Да. Этот недомерок… Он оказался большой воровской шишкой. А такие не прощают унижения.
— И что ты сделал?
— Выследил гада. Потратил на это месяц, каждый день которого мечтал, как разделаюсь с мразью. Дождался удобного случая. Оглушил, отвёз в лес, привязал к дереву, облил керосином и поджог. Но глядя, как он горит, я не почувствовал никакого облегчения. Ничего не изменилось. Ты прав. Мечты куда лучше реальности.
Рассвет в середине ноября тут наступает в половине десятого, к этому времени мы с Ткачем уже проснулись, успели позавтракать, два раза сцепиться по поводу грядущего жертвоприношения и устать ждать пройдоху Отеваха. Наконец, внизу скрипнули половицы, и раздался зычный возглас хозяина. Вчера он не казался таким бодрецом, а сегодня так и скачет вокруг. Никак предчувствие золота и крови старика возбудило?
Капище представляло из себя площадку, укрытую с трех сторон камнями от ветра и любопытных взглядов. Посреди нее на небольшом возвышении стоял каменный уродец, из живота которого выглядывал еще один поменьше, а из живота того — третий. Как только мы приблизились, внутри истукана что-то завыло, а Отевах бухнулся на колени и затараторил на манси.
Я и не заметил, как в руках у него оказался бубен и колотушка.
Бух. Шаман закружил вприсядку вокруг уродливого идола. Бух. Из стариковского горла полилось странное гортанное пение. Через пять минут, когда я уже начал скучать, Отевах подскочил к Ткачу, и тот щедро отсыпал ему в чашку выданных мною накануне золотых монет. Я посмотрел на Алексея. Его оловянный взгляд застыл на истукане. Шаман подскочил ближе и полоснул костяным ножом Ткачу по кисти. Брызнула кровь. Отевах, не мешкая вымазал в ней ладонь и провел ею по губам и глазам истукана.
Бух. Шаман подскочил ко мне.
— Золото! Много золота!
— Погодь. Ты говорил, что все равно, чья кровь?
— Да, — Отевах в ужасе попятился от меня. — Нет! Золотая баба не простит тебя! Каленое лезвие перехватило старику яремную вену, и его кровь щедро окатила все каменное изваяние. Шаман завалился на снег, из его рта пошли розовые пузыри.
— Бог простит.
— Ты что? — пришедший в себя Ткач удивленно моргал глазами.
— Тебя сейчас порезали и обобрали, вот что, — я вывернул карманы у Отеваха. Там кроме монет лежал пакетик с каким-то белым порошком. — Он еще и вмазался, чтобы в раж войти.
— М-м-м… — Ткач взял у меня из руки один золотой и положил к подножию истукана. — Пусть будет.
— Алексей, ты неисправим.
— А вдруг он не успел что-то важное сделать?
— Что именно?
— Ну пошаманить как-то, чтобы нам проход был. Бабу эту золотую умаслить. Вон она как выла вначале, так и воет, — Ткач кивнул в сторону каменного истукана.
Я ухмыльнулся, взял горсть снега, подошел к идолу и заткнул дырку в его животе. Завывания сразу прекратились.
— Еще вопросы есть? Тогда пошли собираться. Часов через пять-шесть стемнеет уже, а у нас ездовые еще в дорогу не кормлены.
Глава 16
Когда выходишь один на один с коварным, не знающим сомнений и жалости противником, который не собирается прощать и малейшей ошибки, не собирается соблюдать какие-то сраные "законы чести", который обязательно добьет и поглумится над твоим бездыханным телом, ты, само собой, даже не задумаешься о том, чтобы просить пощады и не будешь рассчитывать на снисхождение с его стороны. Одновременно и сам готов перегрызть ему глотку, если заняты руки, выдавить ему глаза, если до другого не дотянуться, и при этом обманывать, изворачиваться, заходить сзади, бить исподтишка, заговаривать зубы перед тем, как нанести удар, душить спящего, толкать в пропасть незрячего и есть живьем голодного. Тайга — тот самый противник. Мы вступили на территорию, где никакие договоренности, условности, правила и законы не действовали. Разве что закон природы: жри сам или сожрут тебя. Поэтому ни о какой лыжной прогулке и речи быть не могло, хотя бежалось по зализанному ветром снегу довольно легко и к середине дня наша процессия выкатилась к огромному заброшенному комбинату, за которым высилась рукотворная гора из выработанной породы.
Еще издали я услышал странные ухающие звуки со стороны бетонного монстра, казавшегося мертвым и необитаемым. Будто гигантский дровосек раз за разом опускал свой топор, но в самый последний момент передумывал бить. С расстояния метров в двести к уханью прибавилось завывание ветра, год за годом подтачивающего стены исполинских цехов, похожие теперь на вставные челюсти, раскрошившиеся до такой степени, что из-под бетона выглядывала ржавая арматура. За темной коробкой здорового бункера и пристроившимся к нему транспортером с давно сгнившей лентой что-то мерцало слабым нездешним светом. Вокруг комбината все стало безликим и серым. В это время природа итак не балует яркими красками, но внезапно сгустившиеся сумерки не оставили даже намека на зелень в темнеющей за спиной стене из елей и пихт. Наши ездовые начали заметно нервничать.
Мы по широкой дуге обогнули этот памятник бесполезных людских усилий, от которого исходила волна леденящего душу страха, и припустили по почти заросшей мелкой осиной проселочной дороге в сторону поселка Попова-Останина. Еще до того как стемнело наша запыхавшаяся шестерка ездовых вкатила на единственную улочку этого селения, состоящего всего-то из семи домов и ныне пустующего магазинчика. Обитаемыми и вовсе оказались четыре хибары. Люди в поселке выглядели потерянными. С одной стороны они спокойно пошли на контакт, открывая двери своих жилищ после первого же стука и не впадая в истерику при упоминании о нашем маршруте, с другой — при разговоре отводили глаза и старались поскорее свалить обратно в свои норы. У меня сложилось впечатление, что живут они тут только потому, что кто-то просто не оставил им выбора, и очень боятся, разгневать этого "кого-то" неосторожным словом или взглядом.
По-правде говоря, мне особо и не до разговоров было, устал смертельно. Так что, уточнив у местных маршрут и выбрав под ночлег самый крепкий из пустующих домов, я отпустил Красавчика и запер во дворе ездовых. Хорошенько отоспавшись перед трудной дорогой, еще затемно наш табор отправился в путь. Двигались довольно споро по просеке, которая только и осталась от "бетонки", обозначенной на карте, покоящейся в моей голове. Ни на какой обед останавливаться не стали, стараясь пройти как можно больше в светлое время суток, когда еще не так холодно и спутники видят куда идут, а не тыкаются в ели как слепые котята.
Ненавижу холод. Самое лучшее, что может предпринять живое существо зимой — это впасть в спячку. Но я так не умею. Поэтому обычно на три месяца в году просто закупориваюсь в своей арзамасской берлоге и коротаю время за книгами под рюмочку-другую хорошего самогона, лишь изредка выбираясь в бордель да за съестным, если совсем уж осточертеет жрать свои припасы. Делами занимаюсь редко. Да и немного заказов зимой — мёртвый сезон. Мертвее не бывает. Я бы и сейчас не затевал всю эту лыжную канитель, кабы ни Ткач. Уж больно хороша возможность, чтобы упускать её. Ведь к весне мой заклятый товарищ вполне может оклематься и свалить, либо наоборот — отдать концы, замёрзнув спьяну под забором. Нет, всё правильно, тянуть было нельзя. Если идти, то сейчас. Но, сука, все эти правильные решения нихуя не согревают.
Пока шли, было ещё ничего, даже взопрел слегка, несмотря на не слишком тёплый плащ поверх лёгкого свитера. Но в первую же ночёвку на свежем воздухе я прочувствовал все прелести зимнего похода. Да какого там "зимнего"? Осень ведь на дворе! Что же будет, когда обратно пойдём?
Как стемнело, поднялся ветер. До того обжигающий, что пришлось заматывать лицо шарфом, чтобы не заработать обморожения. В темный лес с санями не углубишься особо, а редкие деревца от порывов не спасают.
Ночевка в лесу, когда холод начинает медленно подбираться снизу сквозь многие слои одежды к твоему уставшему от долгого дневного перехода телу, даже несмотря на подстилку из пышных еловых лап и хорошо протопленную палатку — не самая приятная в этой жизни вещь. И спирт тут никак не в помощь, а скорее наоборот. На короткое время он, конечно, согревает, но скоро становится просто лишней жидкостью, просящейся наружу и охлаждающей изнутри и без того остывающий организм. Ой бля, никогда ещё не ждал наступления утра с таким нетерпением. Трижды проклятая палатка, так легко собиравшаяся в лавке, оказалась невообразимой хуетой в тайге. Она перекашивалась, в ней дуло, труба сраной ткачёвской печки не пролезала в предусмотренную для неё дыру, а сама буржуйка на сырых дровах чадила так, что мы едва не угорели.