На рёв, однако, отреагировали взрослые. Дверь, как и в комнате Глэйда, отъехала, и из неё показался альфа с густой копной рыжих волос с чёрными прядями и с такими же вертикальными зрачками, как у омежки. Он присел рядом с рыдающим малышом, бережно обнял его; тот доверчиво прижался ко взрослому и немножко успокоился.
— Дэнни, что у тебя случилось? Тебя ударили?
— Мы это… плечо ему задели. Мы случайно. Играли, — это заговорил старшенький, нервно ковыряя носком ботинка блестящий металлический пол и хмуря кожистые брови.
— Не плачь, всё сейчас пройдёт. Ну-ка, покажи, — альфа осторожно оттянул ворот футболки и осмотрел ушибленное плечо. — Тут нет ни синяка, ни царапины. Перестань плакать. Уже всё в порядке. Да? Вытри слёзы. А вы, ребята, играйте осторожнее, в следующий раз мне придётся позвать отца Дэнни, и вам изрядно влетит. Золотко моё, — он подхватил на руки омегу, своего сына, — тебя тут не обижают?
— Нет, папа, я принцесса Фиона, — малыш улыбнулся отцу, и тот рассмеялся.
— А где Шрек в таком случае? Нету? А я что, король?
— Да, — рыжик звонко чмокнул родителя в щёку, и тот опустил его на пол.
Из комнаты следом за альфой вышел омега, и при взгляде на него у меня перехватило дыхание. Человек, омега, совершенно рыжий и кудрявый. Я его знал — эти рыжие вихры я ни с кем бы не спутал. И я не просто его знал, он был моим другом. Это был Майки. Я не видел его уже пять лет. Как раз столько… Боже мой, как раз столько, сколько на вид лет маленькому омежке. Майки старше меня на два года, значит ему сейчас примерно двадцать четыре — двадцать пять. Да, точно, ему было всего девятнадцать, когда он пропал. Даже замуж выйти не успел.
Я стоял и молча пялился на то, как Майки подходит к рыжему мутанту, обнимает его за плечо и спрашивает «Что случилось, милый?». Я неприязненно поморщился подтверждению своих догадок. Наконец рыжая чета заметила, как я на них таращусь, и Майки сделал такое лицо, будто я в зеркало глянул — открытый рот и выпученные глаза. Несколько секунд он молча смотрел на меня, игнорируя вопросы альфы, а потом с визгом бросился ко мне на шею. Я стоял, не имея сил обнять его в ответ, слушая его щебетание и не веря себе. Как он может быть здесь? Он жив? Почему же он не вернулся домой? Зачем остался? Постепенно его слова стали доходить до моего разума.
— О Боже мой, Бэлл, я так скучал по тебе! Я думал, что никогда тебя уже не увижу! Я слышал ты замужем, кажется за Дюком, да? А дети? У тебя есть дети? Как мой папа, как его сердце? Пойдём, пойдём скорее, ты всё мне расскажешь!
Он потащил меня за руку в комнату, но, проходя мимо всё ещё недоумевающего альфы, остановился.
— Бэлл, познакомься, это мой муж, Джер. Джер, это Бэлл, мой друг, которого я не видел миллиард лет.
Альфа протянул мне руку и с осторожностью пожал мою.
— Очень приятно, — я ответил на автомате, всё ещё переваривая слова «это мой муж».
— А этот маленький рыжик — мой сын. Арчи! Арчи, иди сюда!
— Не мешай им, — отозвался Джер, — они играют. Потом познакомишь.
— Ладно, ладно, Бэлл, пойдём скорее, я напою тебя настоящим чаем и мы поболтаем! Проходи. Сколько времени ты здесь? И у кого? Видимо, где-то недалеко? Садись, садись скорее, дай я посмотрю на тебя. Боже, тебе ведь было всего семнадцать, когда я видел тебя в последний раз! Ты так изменился! Совсем взрослый уже… Так у тебя есть дети?
— Теперь будут, — я мрачно ухмыльнулся.
— Но… Ты же был замужем, там? Как же Дюк?
— У нас пока нет детей.
— Пока? В каком это смысле — пока? Ты что, вернёшься к нему?
— Да, причём как можно скорее. Ты знаешь, как можно слинять отсюда?
— Да ты в своём уме? Что ты найдёшь там, наверху? О Боже! Только не говори мне, что Дюк твой истинный! Милый, тогда ты и правда должен вернуться туда, здесь тебе будет плохо… Просто оказавшись здесь, я понял, что мой истинный — Джер, и я не собираюсь никуда уходить от него.
— Господи, Майки, ты можешь остановиться хоть на минуту?! Дай мне ответить! Нет, Дюк не мой альфа. Но и здесь я не останусь.
— Ну и дурак, — буркнул обиженный моей резкостью омега.
— Прости. Я просто напуган. Я здесь всего второй день, понятия не имею, где я, а как только меня привели в комнату, этот бессовестный подонок Глэйд набросился на меня, как на кусок мяса, и теперь, чёрт возьми, я наверняка беременный. Как мне реагировать? Меня оторвали от привычной жизни, от моих родных, мне плохо здесь, а не там.
— Глэйд, значит… Ну что, он отличный альфа, ты просто не знаешь его.
— Я и не хочу его знать. Понятно? Я хочу домой!
— Знаешь, я не буду в это лезть. Мне тоже поначалу было тяжело. Я тоже боялся, тоже хотел вернуться домой, к папе. Кстати, а как папа?
Я судорожно сглотнул, не зная, как сказать Майку, что его папы вот уже два года как нет в живых. Я молчал, глядя в сторону.
— Бэлл. Как мой папа?
— Майки… Твой папа, понимаешь, он… он умер. Два года назад. Мне очень жаль…
Глаза моего друга наполнились слезами.
— Что ж… Он уже был старенький, я знаю… А я ведь хотел, Господи, я хотел как-нибудь увидеться с ним… Только я боялся, что он не поймёт меня, станет уговаривать остаться там… Я боялся, а теперь…
— Не плачь. Того, что есть, уже не изменишь. Он умер легко, если это хоть как-то тебя утешит. От сердца, во сне. Совсем не мучился.
Он молча покивал головой, как бы говоря, что сейчас успокоится. Мне стало совестно за то, что я явился к нему и горькой новостью нарушил его семейную идиллию. Хотя, с другой стороны, оставшись здесь добровольно, он виноват в какой-то степени в смерти отца — ведь тот с трудом пережил исчезновение сына. Я погладил друга по ссутуленной спине, зная, что в такой ситуации прикосновение поможет лучше, чем слова.
— Слушай, — Майки вытер слёзы и взглянул на меня, — давай я устрою тебе тут небольшую экскурсию? Всё равно тебе придётся задержаться здесь на некоторое время.
— Зачем это мне задерживаться?
— А если ты и правда носишь ребёнка Глэйда? Ты считаешь, что Дюк усыновит малыша с чешуёй и чёрными глазами? Я вот что-то не верю.
— Чертовщина. Ну, а вдруг пронесло?
— Вряд ли. Так что тебе придётся остаться здесь. А я вполне мог бы показать тут всё. Тебе всё равно надо как-то отвлечься от невесёлых мыслей, да и мне тоже.
— Хорошо, хорошо, это неплохая идея. Сходим. К тому же я соскучился по тебе. Да не просто соскучился, я-то думал, что никогда тебя не увижу!
Он улыбнулся мне. Я глотнул ароматный чай и закрыл глаза от удовольствия. Откуда у них это чудо? Я никогда не пробовал настоящего чая — только суррогат из растений, характерных для Америки. Вкус был дивный, совсем непривычный — чуть горький, чуть терпкий, ароматный.
— Райский напиток. Откуда он у вас?
— Выращиваем. У нас плантации.
— Да ты что? А Глэйд вот всякую дрянь ест, мне даже смотреть противно.
— Да, мутанты предпочитают есть пищу, приготовленную искусственно, из биомассы, какого-то сырья — я не вдавался в подробности — и эта штука совершенно не содержит в себе радиации. А под словом «мы» я подразумевал живущих здесь людей. Омег, то есть. Мы, как и ты, отказались есть эту белую гадость, и наши мужья разрешили нам разводить некоторые растения. Тут это, конечно, трудно, здесь нет ни нормальной земли, ни солнечного света, но землю нам добыли оттуда, сверху, а солнечный свет мы заменяем специальными лампами.
— Ты что, тут не один? Есть ещё омеги?
— Конечно, и все наши, из Шеридана. Нас тут около пятидесяти, самого разного возраста. Есть совсем старички, отцы тех мутантов, которые уже и сами имеют детей. Многих ты знаешь — тут Шерри, Джейк, Дэнни, Лэсли, Мэйс. Они все оказались тут в ближайшие десять лет. Есть ещё Альвин, Энди, Ник и Эммет. Они пропали, когда мы были маленькими, помнишь?
— Подожди, а зачем они здесь? Почему мутанты не могут жениться на своих омегах?
— К сожалению, омеги здесь почти не рождаются. Мой Арчи — первый омега, родившийся тут за двадцать лет. До него Мэган — он твой ровесник. Больше нет никого.
— Но почему?
— Никто не знает. У Первичных мутантов из Буффало тоже своих омег не было. А теперь там вообще никого нет. Наши около десяти лет назад зачистили город. Эта ветвь эволюции, а я бы сказал — деградации, уничтожена подчистую. Остался один единственный. Они зовут его Боб. Он что-то типа подопытной крысы. Наши учёные исследуют его, содержат в охраняемом помещении, кормят. Он достаточно молодой по нашим понятиям, но они долго не живут. Думаю, лет через пять-десять он умрёт.
— А сколько ему?
— Пятнадцать или шестнадцать. Для их вида это вполне взрослая особь.
— И что, на него можно посмотреть?
— Не уверен, что это хорошая идея. Он ужасный. Я после него долго кошмарами мучился. Да и жалко его. Знаешь, он же понимает, что он — пленник. Наши, может быть, во время экспериментов делают ему больно. Я не знаю. Но он, при всём своём отталкивающем уродстве выглядит таким несчастным и одиноким, что иногда хочется просто поговорить с ним. Он умеет разговаривать. То есть, с ним нельзя вести беседу о Сикстинской Капелле, но поговорить о чём-то простом — можно. Если он и говорит что-то, то только то, что ему больно, или грустно, или холодно. Жалуется, короче. Чувствует, что я сопереживаю ему.
— Ты так часто его видишь?
— Я кормлю его. Никто особо не хотел заниматься его содержанием. Как откачивать у него тонну крови и костного вещества — так они первые. А как накормить — ну, это ниже их достоинства, они же альфы, пусть омеги об этом пекутся. А омеги боятся. До меня его кормил Мэган, а теперь — я. Я всё время с ним говорю. Спрашиваю, как у него дела. Ужасно жалко его. Я знаю, что стоит мне зайти в клетку, как он съест меня и кусочка не оставит. Но говорить снаружи совершенно безопасно. Поведением он напоминает дикое животное. Пока он беззащитен, он тянется к моей ласке. А если только я попадусь ему в лапы — он меня убьёт. Их вид не знает, что такое привязанность, жалость, благодарность.
— То есть, ты не отведёшь меня посмотреть на него?
— Ну, если ты правда хочешь — отведу. Но только потом не жалуйся.
— Слушай, а ведь если здесь есть телевизор, свет, всякие электрические штуки — наверное, и связь с другими жилыми местами тоже должна быть?
— Да, мы поддерживаем связь с мутантами по всему миру. То есть, там, где они есть.
— А где есть?
— В бывшей Канаде есть, в Африке, в Китае и России. Всё, кажется. С Австралией связи нет. А там, где есть мутанты, есть и люди. И везде населённые пункты находятся подальше от берегов Мирового Океана. Правда, насколько я знаю, там хуже — Вторичные живут вперемежку с людьми, Первичных никто не истреблял, только кое-где. Опасно там жить. Да и у нас тоже, наверху, то есть. В Буффало-то никого нет, но это же была не единственная колония. Но здесь, в Нижнем, бояться нечего — охрана на всех ярусах и въездах, патрули, ночные дежурства. Безопасно. Не хотел бы я жить наверху, если честно. Там всё время нужно чего-то бояться, а здесь нет.
— Потрясающе… — я пропустил его рассуждения о безопасности мимо ушей — меня волновала только связь с другими населёнными пунктами. — Слушай, от тебя столько нового можно узнать! Был какой-то ещё вопрос… А, вспомнил: как вы так быстро научились выращивать и перерабатывать чайные кусты?
— Ничего не быстро, плантации тут уже есть много десятков лет. Я просто присоединился к выращиванию, — он улыбнулся. — Слушай, а давай сходим к другим омегам? Многие будут рады тебя видеть.
— Давай не сейчас, ладно? Может, завтра. Я должен немного прийти в себя от количества информации.
Я не успел закончить фразу, как дверь отъехала, и в ней нарисовался рыжий Джер с Арчи на руках. Малыш хныкал и капризничал, и альфа поспешил передать его Майки. Тот бережно прижал сына к себе и тихонько заворковал с ним, успокаивая и баюкая. Арчи очень быстро заснул в ласковых отцовских руках, и когда его глазки закрылись, его стало совершенно невозможно отличить от обычного человека. Майки отнёс его в соседнюю комнату и уложил в кроватку.
Вернувшись, он налил мне ещё чаю, и мы проболтали с ним до самого вечера. О том, что уже наступил вечер, можно было судить только по небольшому табло с цифрами, которое Майки назвал электронными часами.
Наговорившись с другом, я вернулся в квартиру Глэйда. Это тоже Майки так её назвал — квартира. Он объяснил, чем она отличается от дома, рассказал мне об устройстве города, о том, что он состоит из нескольких ярусов, которые уходят достаточно глубоко под землю, о том, что на нижних ярусах находятся только заводы и лаборатории, а на верхних — жилые помещения. Я узнал от него так много, столько всего интересного, но вопросов в моей голове меньше не стало, а наоборот, даже больше. Я ушёл от него поздно, вернулся в квартиру, где застал Глэйда. Он невозмутимо валялся на кровати, уставившись на экран визора, где шла перестрелка, раздавались вопли и взрывались бомбы. Мало ему, что ли, того, что мы и так живём в уничтоженном мире, чтобы ещё смотреть фильмы про войну?
— Где ты был? Гулял? — спросил он, мельком покосившись на меня.
— Я хотел, но оказалось, что тут в соседней квартире живёт мой друг. Майки. Ты знаешь его?
— Конечно, знаю. Во-первых, они мои друзья — то есть, Джер и Майки, а во-вторых, его знают все — он же отец омеги. Он своего рода знаменитость.
— А ты тоже хочешь омегу?
— Все хотят, — он кивнул. — Но я буду рад и альфе, если ты об этом.
— Об этом, об этом. А где ты был ночью?
— Ого, да ты ведёшь себя, как будто мы женаты, — он наконец оторвался от экрана и подмигнул мне. Меня передёрнуло.
— Мне просто интересно.
— Я помогал на нижних ярусах.
— В лаборатории?
— Да, а ты откуда знаешь?
— Майки рассказал. Это случайно не связано с Бобом?
— И это он тебе рассказал, болтун несчастный? Да, с ним. Он убил охранника, вырвался, покалечился, короче, жуть. Его нужно было утихомирить, оказать первую помощь, убрать останки несчастного Дэвида. Не нравилась мне эта тварь, всегда не нравилась. Я был против того, чтобы оставлять его в городе, но у учёных же перец под хвостом. Теперь его придётся усыпить. То есть, они и не собираются этого делать, придётся на них как-то повлиять.
— Уж повлияй. А то вырвется, убьёт ещё кого-то, до верхних ярусов доберётся. Что тогда?
— До верхних, конечно, не доберётся — слишком много вооружённой охраны будет на пути, но мыслишь ты верно. Если он вырвется ещё раз, это будут, так скажем, лишние проблемы. А мне они не нужны.
— Это вообще жестоко. Держать его в клетке, как животное, мучить, ставить на нём эксперименты. Да, он монстр, но он тоже живое существо.
— Да нет, ты правильно сказал — он животное, и он вполне заслуживает такого обращения.
— Во-первых, животные такого не заслуживают, а во-вторых — ты сам произошёл от таких, как он. Я прав?
— Один-один, ласточка. Ложись спать.
— Есть ещё “в-третьих”.
— Ну, удиви меня.
— Всё, что находится вокруг тебя, ты называешь либо грудой железа, либо животным. Ты считаешь, что всё, что отличается от тебя — всё плохо. Знаешь, ты мог бы быть подобрее с теми, кто тебя окружает.
— С уродами и железяками?
— Да.
— Майки добр к Бобу. И ты думаешь, это помешает уроду убить его и сожрать его мозг на обед?
— Нет, не помешает. Но он — несчастное существо, заслуживающее сострадания. И знаешь, с твоим отношением к окружающему и окружающим, я бы не хотел узнать, как ты за глаза называешь меня.
— Ласточкой. И ничего больше.
— Ну, это не самое худшее, чего я мог ожидать.
— Ложись спать, я выключаю визор.
— Что будете на ужин, сэр? — подал голос Эл.
— Спасибо, но я не голоден, я поел у Майки.
— Как вам будет угодно, сэр, — табло и кнопочки помигали и затихли.
Я решил снова вернуться к теме моего пребывания здесь.
— Глэйд, я хочу домой. Отпусти меня.
— Нет. Ты носишь моего ребёнка. Я никуда не могу тебя отпустить, да и в твоей общине тебя с ним не примут.