Я вскинула опустевший рюкзак на плечо, ожидая ответа.
— Угу, — Дэниел сгреб еще один батончик и прислонился к стене. — Может, и приду.
Даже не знаю, на что я рассчитывала — что Дэниел бросится мне на шею, рассыпаясь в благодарностях, и назовет своей спасительницей? Или хотя бы скажет «спасибо». Но все же в его темных глазах светилась признательность, хоть он и отрицал бы это даже под страхом смерти.
Я в нерешительности взялась за лямку рюкзака.
— Думаю, мне пора.
— Боишься опоздать на вечернее собрание Дивайнов? — Дэниел швырнул обертку на пол. — Что сегодня на ужин, мясной рулет?
— Вчерашняя еда. Но у меня сегодня другие планы.
— Библиотека, — протянул Дэниел, будто поставил диагноз.
Вскинув голову, я быстро вышла в гостиную. Зед по-прежнему валялся на диване, но теперь в комнате появились еще двое мужчин. Оба курили, но пахло отнюдь не табаком. Увидев меня, они прервали разговор. Внезапно я подумала, что выгляжу, как большая зефирина в своем белом пушистом свитере. Один из парней перевел взгляд с меня на Дэниела, который шел следом.
— Здорово, приятель, — сказал он, затянувшись. — Не знал, что ты по этой части.
Второй тип выдал реплику, которую я ни за что не буду повторять, потом сделал непристойный жест.
Дэниел коротко сообщил хаму, куда ему следует пойти, и двинулся к выходу, крепко взяв меня под руку.
— Езжай отсюда, — сказал он. — Может, увидимся завтра.
Дэниел явно не принадлежал к числу кавалеров, которые провожают девушку до машины, но, по крайней мере, он свел меня вниз по лестнице. Садясь в фургончик, я оглянулась через плечо и увидела, что он смотрит на меня из темного дверного провала.
Вечер.
Когда требовалось сосредоточиться на компьютерных технологиях или английском языке, Эйприл Томас уступила бы и пятилетнему ребенку, страдающему дефицитом внимания. С другой стороны, она могла провести целый день за просмотром реалити-шоу. Ее любимая на данный момент вечерняя передача шла по понедельникам, так что я не удивилась, не застав ее в библиотеке, — особенно с учетом того, что я опоздала на полтора часа. Выезжая из города, я попала в пробку и добралась до места встречи уже в кромешной тьме. Мне совершенно не хотелось изучать творчество Эмили Дикинсон в одиночку, поэтому я решила все же поужинать с семьей.
Едва свернув на подъездную дорожку перед домом, я резко затормозила: перед машиной вдруг выросла черная тень. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Выглянув из окна, я увидела Джуда, прикрывшего глаза ладонью от света фар. Волосы у него были встрепаны, губы сжаты в тонкую злую линию.
— Джуд, ты цел? — спросила я, выскочив из фургончика. — Я чуть не задела тебя.
Он больно схватил меня за руку.
— Где ты была?
— В библиотеке, с Эйприл. Я предупредила маму…
— Не ври! — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Эйприл приходила искать тебя. Хорошо еще, что я открыл ей дверь. Маме с папой сейчас не до того. Где ты была?
Его глаза буравили меня насквозь, пальцы впились в мою руку, еще чуть-чуть — и ногти прорвут кожу.
— Пусти, — я попыталась освободиться.
— А ну отвечай! — заорал он, еще крепче вцепившись в мою руку. Никогда прежде я не слышала, чтобы Джуд кричал, даже когда мы были детьми. — Ты ходила к нему! — Джуд брезгливо сморщил нос, будто учуял запах Дэниела.
Я помотала головой.
— Не ври!
— Перестань! — я тоже перешла на крик. — Ты пугаешь меня.
Мой голос сорвался. Услышав это, Джуд смягчился и выпустил мой локоть.
— Что происходит? — спросила я.
Джуд взял меня за плечи.
— Прости. — Его лицо исказила судорога, словно он пытался совладать со шквалом эмоций. — Мне очень стыдно. Я искал тебя повсюду. Все это просто ужасно. Мне надо было поговорить с тобой, а ты как сквозь землю провалилась…
— В чем дело? — Меня обожгла внезапная мысль о Крошке Джеймсе и Черити — вдруг с ними беда?
— Это я ее нашел, — сказал Джуд. — Она лежала там, холодная и посиневшая, вся в жутких ранах… Я не знал, что делать. Потом пришли папа с шерифом, приехала «Скорая», но было слишком поздно. Врачи сказали, что она умерла давно, быть может, еще вчера.
— Кто «она»?!
«Бабушка, тетя Кэрол, кто?»
— Мэри-Энн Дюк. Отец попросил меня вручить подарки ко Дню благодарения всем вдовам. Я оставил Мэри-Энн напоследок, а когда пришел, увидел ее на крыльце. — Лицо Джуда пошло красными пятнами. — Один санитар сказал, что она, должно быть, потеряла сознание от слабости, когда вышла из дома.
— Папа позвонил ее дочери в Милуоки. Та пришла в ярость — сказала, что это отец во всем виноват, что он должен был лучше заботиться о Мэри-Энн и вовремя отвести ее к врачу. — Джуд вытер нос. — Люди ждут от него чудес, но какое волшебство поможет в этом мире, где пожилая женщина может пролежать у собственного порога больше суток, и никто к ней не подойдет? — Вокруг его глаз собрались горестные морщины. — Она замерзла, Грейс. Замерзла насмерть.
Мэри-Энн жила в Оук-Парк. Этот район не пользовался такой дурной славой, как тот, где нашел себе приют Дэниел, но все же слыл весьма неблагополучным. Я ощутила легкую дурноту, будто слишком долго простояла над открытой бутылью с растворителем. Сколько же человек прошли мимо?
— На крыльце Мэри-Энн так много цветов в горшках, да и перила… может, потому ее и не увидели. — Мне очень хотелось верить в собственные слова.
— Это еще не самое страшное, — сказал Джуд. — Кто-то нашел ее раньше нас. Какой-то зверь… в общем, хищник. У нее все ноги были истерзаны, а горло разорвано до самого пищевода. Я сначала подумал, что она погибла от ран, но врачи «Скорой» говорят, что смерть наступила намного раньше. Она успела остыть задолго до нападения, поэтому крови совсем не было.
— Нет! — выдохнула я. Перед моим внутренним взором снова предстала Дэйзи с распоротым горлом, но я отогнала мысль о ней подальше, подавив волну тошноты. Я не могла, не хотела представлять себе Мэри-Энн в таком виде!
— Анджела Дюк винит папу, но она неправа. — Джуд повесил голову. — Это все я.
— Ты-то здесь при чем?
— Я сказал ей, что если она сходит к врачу, то вылечится и сможет петь на благотворительном вечере. Из-за меня она почувствовала себя виноватой. — Глаза Джуда наполнились слезами. — Когда я нашел Мэри-Энн, на ней было зеленое праздничное платье и шляпа с пером павлина — она всегда в ней выступала. — Он уткнулся лбом мне в плечо. — Она собиралась в церковь, чтобы спеть свое соло.
Обняв меня, Джуд разрыдался.
Мир вокруг вертелся все быстрее. Я поверить не могла, что в то самое время, когда я пела псалом, женщина, которую я знала с детства, умирала на морозе, всеми брошенная. Мои колени подогнулись, и я опустилась на землю, а вслед за мной и Джуд. Мы уселись прямо посреди дорожки. Джуд давился рыданиями, я поглаживала его по спине. Лишь один раз в жизни мы сидели вот так, прижавшись друг другу. Только тогда в утешении нуждалась я.
Четыре с половиной года назад.
На дворе стояла майская ночь. Перед сном я открыла окно, и около двух меня разбудили чьи-то звучные голоса. Даже теперь, годы спустя, я слышу их, когда мучаюсь бессонницей, — призрачный шепот на ветру.
Моя комната выходила на север, прямо напротив стоял дом Дэниела. Должно быть, он тоже оставил окно открытым. Крики усилились, вдруг раздался грохот, потом треск раздираемого холста. Я ничего не могла поделать, но и сидеть сложа руки было выше моих сил, так что я места себе не находила. Поэтому я отправилась к тому, кому доверяла больше всего на свете.
— Джуд, ты не спишь? — шепнула я, осторожно прокравшись в спальню брата.
— Нет. — Он сел на краешке постели.
В то время мы с Джудом были соседями, пока мама и папа не превратили его комнату в детскую для Джеймса. Ужасные вопли звучали здесь не так громко, как у меня, но столь же пронзительно. Спальня родителей находилась в дальнем южном конце дома. Если их форточка закрыта, вряд ли они слышат хоть что-нибудь.
— Надо что-то предпринять! — прошептала я. — Кажется, Дэниела бьет отец.
— Все еще хуже, — тихо молвил Джуд. — Дэниел признался мне.
Я села рядом с ним на кровати.
— Значит, мы должны ему помочь!
— Дэниел заставил меня поклясться на крови, что я ничего не скажу родителям.
— Это же секрет, а секреты — зло! Мы должны все им рассказать.
— Я не могу! Я ведь дал слово.
Снаружи раздался злобный рев, потом жалобный треск древесины. До нас донеслась сдавленная мольба о пощаде, которая тут же сменилась звуком оглушительной пощечины — словно колотушкой ударили по отбивной.
Шесть грубых тумаков, снова грохот. Затем воцарилась такая мертвая тишина, что я чуть сама не завопила, лишь бы ее прервать. И тут мы услышали тихий плач — будто в доме напротив скулил щенок.
Схватив Джуда за руку, я уткнулась лицом ему в плечо. Он погладил меня по спутанным волосам.
— Раз тебе нельзя, я сама все расскажу.
Джуд обнял меня покрепче, и так мы сидели, пока я не набралась храбрости, чтобы разбудить маму с папой.
Отец Дэниела успел сбежать до приезда полиции. Папа убедил судью оставить беднягу с нами до тех пор, пока его мать не приведет свою жизнь в порядок. Дэниел провел у нас несколько недель, которые превратились в месяцы, а там прошел и целый год. Его разбитая голова зажила на удивление быстро, но сам Дэниел стал другим. Иногда казалось, что он счастлив, как никогда прежде, но в присутствии Джуда его взгляд тяжелел — словно Дэниел знал, что мой брат его предал.
Ужин.
Сев за стол, я впервые за долгое время поужинала в одиночестве. Джуд заявил, что не голоден, и спустился в погреб, Черити сидела у себя в комнате, Джеймс уже спал, а мама с папой заперлись в кабинете. Уплетая разогретые макароны с мясным рагу, я вдруг ехидно усмехнулась: Дэниел ошибся насчет идиллической семейной трапезы. В тот же миг я устыдилась своих мыслей. Нельзя же всерьез желать зла собственной семье ради того, чтобы сбить с Дэниела спесь. С какой стати я вообще должна чувствовать себя виноватой лишь потому, что мои родные любят собираться за столом и беседовать о жизни?
Однако до чего же приятно есть в тишине и покое! Смахнув объедки в мусорное ведро, я поднялась к себе и сразу легла спать. Некоторое время лежала без сна, слушая, как призрачные возгласы отдаются эхом в моей голове, пока вдруг не поняла, что они доносятся из глубины дома. Этажом ниже ссорились родители. Нельзя сказать, что они кричали друг на друга, но в их голосах звучали злость и раздражение. Мама с папой и раньше порой вступали в перепалку, но я не помнила, чтобы они так бранились. Отец говорил тише, я не могла разобрать слова, но ясно слышала, что он глубоко расстроен. Мамины реплики звучали громче, злее, ядовитее.
— Допустим, ты прав! — выпалила она. — Именно ты во всем виноват, ты навлек на нас беду. Тогда уж не забудь глобальное потепление! Может быть, и это твоя вина?
Я вылезла из постели и плотно закрыла дверь, потом нырнула обратно под одеяло и накрыла голову подушкой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ДОЛГ
Утро вторника.
По утрам отец всегда делал пробежку, но в этот раз я не слышала, чтобы он выходил, пока собиралась в школу. Спускаясь в кухню, я заметила, что в его кабинете горит свет. Я чуть было не постучалась в дверь, но в последний момент передумала.
— Рано ты сегодня, — сказала мама, шлепнув на мою тарелку целую стопку оладий с шоколадной крошкой. Она уже испекла два десятка, хотя никто из нас, кроме отца, обычно не завтракал в это время. — Хорошо спалось?
«Ага, спасибо подушке».
— У меня назначена встреча с мистером Барлоу перед началом уроков.
— Хм-м-м, — отозвалась мама, протирая и без того сверкающий кухонный стол. Ее домашние туфли отражались в натертом до блеска линолеуме. Мама всегда наводила чистоту, когда ее что-то беспокоило; по мере того как накалялась обстановка в семье, она с возрастающим рвением хлопотала по хозяйству, делая вид, что в остальном жизнь прекрасна.
Я вяло поковыряла оладью. Кусочки шоколада складывались в улыбчивую рожицу. Обычно мама пекла «праздничные оладушки» только по особым случаям, и я задумалась, не пытается ли она заранее смягчить предстоящий удар — беседу о Мэри-Энн и подготовить нас к неизбежным рассуждениям отца о том, что смерть — исконная часть жизни и так далее. Но тут мама с виноватым видом поставила передо мной стакан апельсинового сока, и меня осенило. Оладьи — не что иное, как попытка примирения после ночной размолвки с отцом.
— Сок только что выжала. — Мама нервно огладила передник. — Может, хочешь лучше клюквенный? Или грейпфрутовый?
— Нет-нет, — промямлила я, отпив глоток.
Мама нахмурилась, и я поспешно добавила:
— Очень вкусно! Обожаю свежевыжатый сок.
В ту минуту я поняла, что папа не выйдет к завтраку этим утром, разговор о Мэри-Энн не состоится, а мама, конечно же, ни словом не обмолвится об их перебранке.
Накануне я чувствовала себя виноватой перед Дэниелом за то, что у меня есть семья, которая собирается за обеденным столом и беседует обо всем на свете. Только теперь я осознала, что на самом деле мы никогда не обсуждали свои проблемы. Вот почему мои родные предали имя Дэниела забвению и упорно молчали о том, что случилось в ночь его исчезновения, сколько я ни приставала к ним с расспросами. Иначе им пришлось бы признать, что не все у нас так уж ладно.
Поймав мой взгляд, мама улыбнулась. Ее улыбка показалось мне такой же приторной и фальшивой, как сироп с кленовым вкусом, которым она щедро полила мой завтрак. Порхнув к плите, мама торопливо перевернула несколько оладий, вновь помрачнела и отправила слегка пережаренную партию в мусорное ведро. На ней были те же блузка и широкие брюки, что и вчера, руки покраснели и растрескались от многочасовой уборки. Мама явно вела ожесточенную битву за совершенство.
Я хотела спросить, какой смысл в том, чтобы печь килограммами блины, лишь бы не упоминать о ссоре с отцом, но тут в кухню ввалилась сонная Черити.
— А что это так вкусно пахнет? — зевнув, осведомилась она.
— Оладьи!
Взмахом кухонной лопатки мама пригласила Черити за стол и тут же поставила перед ней гору оладий.
— Кленовый сироп, ежевика, взбитые сливки, малиновое варенье. Угощайся!
— Фантастика! — Черити запустила вилку в посудину со взбитыми сливками. — Мамочка, ты у нас самая лучшая.
В мгновение ока проглотив свою порцию оладий, Черити положила себе добавку. Она будто не замечала, что мама тем временем едва не протерла мочалкой дыру в дне кастрюли.
Потянувшись к малиновому варенью, Черити вдруг застыла. Ее глаза подернулись влагой, словно она вот-вот заплачет. Банка выскользнула у нее из рук и покатилась по столу. Я поймала ее у самого края и глянула на этикетку: «Сварено Мэри-Энн Дюк».
— Ну, ну. — Я ласково положила руку сестре на плечо.
— Я совсем забыла, что это не сон, — убитым голосом отозвалась Черити. Отодвинув тарелку, она встала из-за стола.
— Только я хотела поджарить яичницу… — сказала мама ей вслед.
Я уставилась в собственную тарелку. Оттуда мне улыбались недоеденные оладьи, но я сомневалась, что смогу запихнуть в себя еще хоть одну. Апельсиновый сок казался слишком кислым. Я знала, что Джуд без долгих уговоров подвез бы меня до школы даже в такую рань, но не желала смотреть, как мать и его окружает образцово-показательной заботой. Завернув пару оладий в салфетку, я встала.
— Мне пора. Доем по дороге.
Мама хмуро глянула на меня, не прекращая драить кастрюлю. Я догадывалась, что задела ее, не отдав должное завтраку, но почему-то меня это ни капли не трогало.
Я отправилась в школу пешком, несмотря на холод, и по пути скормила оладьи бездомной кошке.
За полчаса до начала уроков.