— Сегодня ночью будет работа. Так что останешься у меня в офисе с ребятами, чтобы потом из дома не выходить.
— Надо Аркадию сказать, — ответил я.
— Ничего с твоим Аркадием не случится.
— Он будет волноваться.
— С чего бы?
— Подумает, что вы меня зарезали.
— Не зарежем, не бойся.
— Я не о себе говорю. Я-то не боюсь.
— А Аркаша — твой начальник, что ли? — легко спросил Порейко.
Я остановил машину возле офиса. Порейко выскочил первым. У него были узкая сутулая спина и широкий зад.
Я остался за рулем.
Порейко крикнул мне, обернувшись от двери:
— Подожди, сейчас поедем!
«Мерс» все еще был непривычен в Меховске. Ребята, шедшие в школу, замерли возле него, оглядывая, как в зоопарке, когда смотрят на настоящего льва. Надо бы выйти, протереть машину еще разок, чтобы блестела, — да бог с ним, обойдется.
Через пять минут Порейко выбежал из подъезда, за ним Жора.
Наконец в дверях показался Одноглазый Джо, который, садясь рядом со мной, поздоровался. Его чуб был рыжим, словно он окунул его в сурик, а на остальные волосы не хватило.
— Сейчас прямо, — сказал Джо, который знал, куда ехать. Затем мы повернули направо, там, на широкой улице, по которой мне еще не приходилось ходить, стояла покрашенная в зеленый цвет трибуна — небольшая трибуна для демонстраций. Тут положено стоять городскому начальству.
За трибуной возвышался на высоком постаменте потемневший от дождей бронзовый Ленин по грудь, без рук. Фоном этому великолепию служило длинное здание с колоннами.
— Что здесь раньше было? — спросил я у Джо.
— Горком, — ответил тот.
— А еще раньше?
— Всегда был горком, — сказал Джо, полагая меня психом.
— Реальное училище, — сказал Порейко.
— Ну это, наверное, еще до революции, — сказал Джо. — А я думал, ты спрашиваешь, что раньше было.
На этот раз Жора остался со мной. Шефа сопровождал в желтое здание только Джо. Перед зданием стояли два милиционера с автоматами и в бронежилетах — на что здесь милиционеры в бронежилетах, один бог знает. Наверное, местным властям очень хотелось, чтобы Меховск был похож на настоящий шикарный областной центр.
В стороне, между трибуной для парадов и монументом Ильича, стоял пикет — человек шесть или семь с одной рукой написанными плакатиками: «Живите сами на нашу пенсию!» и «Позор губителям Советского Союза. Под суд преступников Беловежской пущи!»
Ничего нового оппозиционеры здесь не придумали.
— Шеф тебе не доверяет, — сказал Жора.
— Спасибо за откровенность, — сказал я. — Чем же я провинился?
— Приехал неизвестно откуда, живешь у Аркашки, «мерс» водишь, как собственную тачку.
— А Аркадий при чем?
— Шеф его на дух не выносит. Может, он на Александру глаз положил? Или наоборот? Не жить ему здесь.
— Спасибо за подсказку.
— А я тебе тоже не доверяю, — сообщил Жора.
— Жалко.
— Ох и будет тебя шеф проверять!
— Правильно, — согласился я. — Я бы тоже на его месте меня проверял. Подумай: приехал неизвестно откуда, живу у Аркашки, «мерс» вожу, как собственную тачку.
К сожалению, Жора не почувствовал сарказма.
— А куда мы приехали? — спросил я.
— Не знаешь, что ли? — Удивление было равно удивлению москвича, приехавшего в Кремль с человеком, который не знает, как эта штука называется.
— Нет.
— Он с Мельником беседует.
— А что за Мельник?
— Председатель Союза ветеранов Афгана. Не слышал?
— Я здесь второй день.
Мы помолчали. Жора переваривал удивительную информацию — он познакомился с человеком, который не знает Мельника!
— А что, раньше у Порейки не было шофера? — спросил я.
— Почему? Был.
— И что?
— Весь вышел.
— Ты не темни. Мы вместе работаем, — рассердился я. — Что я тебе, белополяк, что ли?
— Какой еще белополяк? — изумился Жора.
— Были такие враги у советской власти.
Жора замолчал, потрясенный моей эрудицией.
— Мельник кто — городской голова?
— Не мели чепухи, — сказал Жора. — Мельник — это Мельник. И пускай тебе шеф обо всем рассказывает. Мое дело маленькое.
— Ладно уж, я пошутил, — сказал я. — Знаю я, кто такой Мельник. Мне брат говорил. А разве у вас общие дела?
— Вот вернется шеф и объяснит.
Шеф вернулся как раз в этот момент. Был он задумчив и даже мрачен.
— Чего он ко мне вяжется? — сразу настучал на меня Жора. — Да кто такой Мельник, да что у вас за дела?
— Вяжется? Ну мы его быстро развяжем, — сказал Порейко.
— Куда ехать? — спросил я голосом английского дворецкого — ни следа эмоций.
— На станцию, — сказал Порейко.
На станции мы встали за грузовыми пакгаузами, и все ушли, оставив меня минут на двадцать. Вылезать из машины я не рискнул, хотя было жарковато. Потом они вернулись в сопровождении милиционера и еще пошептались немного за углом склада.
Я все время был настороже. Порейко играл со мной. Конечно же, он не должен был допускать до себя невесть откуда заявившегося человека, даже доверять ему машину. В то же время именно подозрительность Порейки и заставила его не отпускать меня ни на шаг. Ладно, посмотрим, кто кого перехитрит.
Перекусили мы в «Синем ветре», скромно, с пивом, но без крепких напитков, а я даже и пива не пригубил: такая привычка — за рулем не пить. И никто меня не неволил.
Подавала нам Александра. Я перехватил ее внимательный взгляд, но отвернулся, потому что всей шкурой чувствовал, как Порейко не спускает с меня глаз.
После обеда собрались в штаб-квартире «Союза ветеранов — XX век». Народу собралось человек пятнадцать. Окна не открывали. Курить Порейко не велел.
— Я собрал вас, мальчики, — начал Порейко (сейчас он вытащит расческу и начнет приводить в порядок камуфляж на своей лысине — так и случилось), — чтобы сообщить: в ближайшие два дня город не покидаем. Ждем поступления груза. Важного груза. Понадобится ваша физическая сила и дисциплина. Могут быть возражения, не в вакууме живем.
Присутствующие согласились коллективным мычанием, в чем я принял участие.
— Если кто болен или у кого бабушка требует ухода, сообщите мне сразу. У меня каждый человек на счету, так что прогульщиков не потерплю.
Никто не стал отказываться от работы.
Я смог приглядеться к моим новым товарищам. Народ они были тертый, если среди них и были обыкновенные мирные ветераны, то меньшинство. Большей частью они относились к тем неприкаянным душам, рожденным нашими окаянными днями, которые научились убивать и разучились строить. Они осели здесь на какое-то время и тянутся к Порейке и его Союзу, потому что это как бы замена казармы, банды, отряда, группы. Поодиночке такие люди жить и действовать не любят. Они привыкли быть экипажем, группой захвата, отделением.
— А у нас прибавление в семействе, — сказал добродушно Порейко. И мне не понравился его тон. — Вот Юрик, Юрик Старицкий, приехал к нам из матушки-Москвы к своему братану, Аркаше Хромому, вы его знаете, на фабрике работает, известный дерьмократ, агент МВД.
Кто-то кивнул, кто-то прогудел, но без радости — я понял, что здесь те, кто знает Аркадия, большой любви к нему не испытывают.
— Юрик тоже ветеран. Побывал в «горячих точках», добровольно. Правильно я излагаю, Юрик?
— Правильно, — согласился я.
— Скажи товарищам, где и в какие годы ты побывал. А вдруг сослуживец отыщется?
Они рассматривали меня, как новую девицу на танцплощадке. Впрочем, Порейко был прав. Он подозревал меня, он держал меня при себе, полагая, что так легче меня контролировать, он, наконец, созвал свою бригаду, чтобы не потерять шанса меня разоблачить.
Я тоже разглядывал товарищей. Кроме Одноглазого Джо и телохранителя Жоры, знакомых среди них не оказалось.
Я начал не спеша рассказывать, где служил, когда служил — все это проверялось, но проверялось с трудом. Начало — пограничная застава на Дальнем Востоке. Потом попытки ходить матросом на траулере — нет, оттуда у нас в Меховске никого нет. А потом поездка моя в Карабах. И карабахцев не нашлось. На это мы и рассчитывали. И наконец Абхазия, но не просто Абхазия, а горные ущелья, откуда мы выкуривали грузинские заставы. Один парень, приземистый, с ранним брюшком, оказывается, в Абхазии побывал, но в «МС», после меня. А потом я поведал им, как в последние два года подался в Африку и старался отыскать себе кусок хлеба с маслом. Таких здесь не было, мой рассказ, сдержанный, недлинный, вызывал ко мне уважение. Они поверили, что я не вру. И я внушал им, что не вру, насколько хватало сил.
Порейку я не убедил. Но оснований растерзать меня не нашлось.
— Жаль, — сказал он по окончании смотрин, — я так надеялся, что ты найдешь земляка, с которым у костра сидел или в одном окопе ошивался.
— Нет, к сожалению, мне опять не повезло, — согласился я.
— Тогда все свободны, — сказал Порейко. — Совершенно свободны. Кроме того, Юрик, не любишь ты чистить мою тачку, а учти, что от ее состояния зависит мой авторитет. Сегодня вечером встречаем важных гостей, и чтобы машина сверкала, как водопад Ниагара.
Он не был лишен образного мышления.
Я спустился вниз, там меня ждали двое из ветеранов, просто так, потрепаться, как там в Москве, что говорят о пенсиях. Поговорили и о простых вещах: как собираюсь жить, где, не делить же квартирку с Аркашкой, у него мать приезжает из деревни — чертов городишко, где нельзя укрыться!
Они предложили было выпить, но я был на службе, так что все разошлись, я постарался запомнить их имена — но имена были такими же стертыми и незначительными, как и их лица. Так, неприкаянный народ, пушечное мясо, правда пока еще живое.
Будет война, она их востребует и уничтожит. А пока они пережидают паузу.
Я протер машину, потом еще разок протер — лучше уж я буду хорошим шофером, пускай Порейко ищет придирки в другом. Мне так даже интереснее.
Шеф вышел через четыре часа, я уж испекся на солнце, к тому же хотелось пить.
Порейко вышел так, как выходят министры, — видно, ему приходилось в жизни занимать, может, и невысокие, но ответственные должности.
— Вы бы сказали, что столько проторчите, — буркнул я, — я бы выкупаться сбегал.
— Я сюда не купаться приезжал, — отрезал шеф. Видно, он никогда не купался, даже не раздевался на свежем воздухе, у него была чиновничья, писарская сероватая кожа.
— Заедем за Александрой, — сказал он, — потом на вокзал.
Я лихо тормознул у «Синего ветра», Порейко гуднул — гудок у нашего зверя был милиционерским.
Потом он закурил.
Александра вышла минут через пять, на ней было дорогое, длиннее, чем ей шло, сиреневое платье, волосы уложены в пучок на затылке — она была благородна до безобразия. Мне захотелось поцеловать пыль у ее ног. Это была опасная женщина, но Порейко об этом вроде бы не догадывался.
На этот раз в машине был только телохранитель Жора. Он выскочил, отворил дверь, привычно — он не впервые открывал ей дверь.
В ответ на мое приветствие Александра чуть кивнула.
— На вокзал? — спросил я.
— Я два раза свои указания не повторяю.
Все же он был неумен. Он позволял гордыне овладеть собой. Он был всего-навсего прапорщиком по интендантской части, а ощущал себя Наполеоном на том самом мосту.
Мы поехали на станцию. Наверное, ее Порейко именовал вокзалом. Впрочем, я был предвзятым — все в том городке называли станцию вокзалом. Этим городок сравнивался с Тверью.
Мы все вышли на платформу. Порейко велел и мне его сопровождать. Видно, ждали какого-то друга или начальника и Порейке надо было показаться со свитой.
Народу на перроне было немного. Несколько торговок с ранними огурчиками, простоквашей и творогом, милиционер и будущие пассажиры с баулами и полосатыми сумками.
— Они будут в третьем вагоне, — сказал Порейко Александре. — Наверное, надо бы цветов принести, букетик. Купим?
— Где его здесь купишь? — удивился Одноглазый Джо. — Может, я до дому добегу, у нас пионы не отцвели?
— Пионы! — В это слово Порейко вложил все возможное презрение. В его представлении подношение букета пионов, плебейского цветка, было равнозначно оскорблению высокого лица. Именно тогда я понял, что люди, которых мы встречаем, относятся именно к высоким лицам.
Александра хмыкнула. Она не была, видно, приучена к тонкостям вокзального этикета.
Почувствовав скрытое сопротивление в своей команде, Порейко решил объяснить нам, как положено себя вести графьям.
— Вот если встречаешь или на свадьбу идешь, — сообщил он, — то преподносишь розы, смотря по своему имущественному состоянию. Но обязательно розы или в крайнем случае гвоздики. Потому что эти цветы выращивают специально для торжественных случаев.
— А если похороны? — совершенно серьезно спросил Одноглазый Джо, который хотел расширить свой кругозор, а не смел смеяться над учителем и наставником.
— Дурак ты, при чем тут похороны! Мы же Матвея Семеныча встречаем.
— Я не в том смысле, — сказал Джо. — Я не хотел.
Тут вышел на платформу начальник станции и, приложив руки рупором к губам, крикнул, что через пять минут на первую (и единственную) платформу прибывает скорый поезд Тверь — Архангельск. Номера вагонов с головы поезда.
— Они в третьем вагоне будут. В купейном, потому что здесь СВ-вагонов нету. Они себе отдельное купе взяли. Мне был звонок, — сообщил нам вождь, нервничая и теребя блестящие пуговицы военного френча.
Поезд проявил себя сначала приближающимся шумом, затем вполз и замер перед станцией, прогремев всеми суставами. Поезд был старым, ржавчина просвечивала сквозь зеленую краску вагонов.
Проезжающие посыпались из вагонов — поезду стоять всего пять минут, а надо купить продуктов, заглянуть в буфет, а может, купить областную газету в киоске, открывшемся специально для такого случая.
Мы поспешили к вагону номер три.
Сначала из него выползли какие-то одинаковые мужики в тренировочных брюках и несвежих майках, а потом наступила пауза, и на площадку вышел настоящий генерал, орел, молодец, я его, кажется, даже видел как-то на телеэкране. Матвей Семенович Чулков собственной персоной.
Почетный председатель был немолод, даже скорее стар. Но из тех неутомимых толстячков, которые красят и укладывают волосы и даже носят корсет и играют в городки. Генерал красиво помахал нам рукой и начал осторожно, медленно, изображая бодрость, спускаться по ступенькам вагона.
Порейко кинулся к вагону и подставил руку генералу.
— Я сам, сам! — прохрипел генерал. Ему было нелегко, но он отличался сильным духом.
В конце концов помогла генералу Александра. Она, оттолкнув Порейку, протянула генералу руку словно для поцелуя — и опереться на такую руку мог каждый, даже Геркулесу не стыдно.
Следом за генералом спустился кавказский человек — сам Рустем Марков! Как нам повезло!
Про него достаточно было сказать — яростный! Никакая другая характеристика не выдержала бы сравнения. Несмотря на теплый вечер, Марков был в шляпе и в том слишком большом и широком пальто, которое таскают нувориши, чтобы отличаться от меня.
Когда все эти люди оказались на земле, Порейко, покачавшись на месте, схватил лицо генерала в жадные ладони и впился в него губами (а может, и зубами — зрелище было страшное). Но генерал не испугался, он был боевой генерал. Он обнял пухлыми лапками плечи Порейки, потянул к себе, чтобы удобнее было ответить поцелуями на поцелуи. Затем, полагая, что ему надо целоваться и дальше, генерал кинулся ко мне, а я, не ожидая нападения, убежать не успел. Он меня тискал, как насильник в подъезде, урчал, слюнявил, и от него воняло чесноком и водкой.
— Все! — закричала Александра. — Хватит, мальчики. Все в порядке.
Тут я увидел третьего из приезжих. Он изображал из себя марковского или корниловского офицера — я, честно говоря, не помню, какой из белогвардейских полков носил черные мундиры с черепом на левом предплечье. Фуражка у него была тоже черная. Он был красив и суров красотой гестаповских плакатов. И притом скрипел множеством ремней и портупей. Несколько снижался образ гауптштурмфюрера тем, что в руке он тащил объемистый генеральский чемодан.
— Рад, — сообщил генерал, как только поцелуйная часть кончилась. — Очень польщен. Наслышан о ваших успехах, мать твою.
Окончание фразы было несколько неожиданным, но потом я понял — генерал испугался, не сочтут ли его слишком интеллигентным, и пресек заранее подобные подозрения.
— Куда идти? — спросил он почти сердито.
— Сюда, товарищ Чулков, — показал Порейко.
Он показал генералу, куда идти, а мне махнул, чтобы я спешил к машине.