Повело в сторону сеновала. Я даже не могла объяснить почему. Просто ноги зашагали туда. Стараясь ступать как можно тише, я толкнула дверь и заглянула в открывшуюся щель. Пахнуло пряностью сушёного разнотравья. Приглушённые стоны обожгли уши. Полоса света обозначила во мраке стройный мужской торс с разметавшимися по плечам белыми кудрями.
Я хотела тихо захлопнуть дверь, но как нарочно громко скрипнули ржавые петли. Мужчина резко обернулся. Следом поднялась вчерашняя молодка с приспущенным с груди сарафаном и выделяющимися в тёмных волосах сухими травинками.
— Ваш братик хочет присоединиться? — промурлыкала она, потягиваясь и выставляя напоказ свои прелести.
Я едва не вскрикнула. Вот Вейас и нашёлся. И почему его куродав не удавил?!
— Это вряд ли. Скромняга он, сам себя стесняется, — ухмыльнулся белобрысый паршивец.
«Закрой рот и выйди. Я быстро».
Я выскользнула на улицу и сползла на землю по стенке. Вот же дрянь, чуть не попалась! Вейас вышел через несколько минут, накинув на себя нижнюю рубаху. В руках он нёс свёрток, от которого пахло горячей выпечкой.
— Не охай. Не совала бы нос, куда не следует, ничего бы не увидела.
— Зачем тебе это понадобилось? У нас же дело. Куродав, забыл? Что станет, если её муж узнает?
— Так он сам и предложил, — пожал плечами брат. — Наверное, надеется, что так я их брак благословлю или просто оплату хочет снизить.
— Оплату за что? — нахмурилась я.
— За демона-куродава, конечно.
Вейас взял прислонённую к сеновалу жердь и протянул мне. На неё животом была насажена жуткая тварь: ярко-алая в зеленоватых и синих разводах, жёлтые колдовские глаза страшно выпучены, косматая морда ощерена, выставляя напоказ внушительные клыки с запёкшейся на них кровью. Я с трудом признала в этом чудище давешнего хорька. Что Вейас с ним сотворил?!
— Пришлось немного схитрить. Но ты бы видела, как селяне перепугались, когда его увидели! Чуть ли не ноги целовать стали за спасение.
Я отвернулась. К горлу подступила волна дурноты. Как это мерзко!
— Перестань! Не ты ли первая взялась людей обманывать?
— Я хотела развеселить детей!
— Какая разница?
Да как он может сравнивать?!!
Видя, что я обиделась, Вейас сменил тему:
— Нужно нашего демона побыстрее сжечь, чтобы никто об обмане не догадался. Сомневаюсь, что краска на нём долго продержится. А потом позавтракай, — он протянул мне свёрток. — Там пирожки с капустой и мясом. Только умоляю, ни с кем не делись — съешь всё сама. Голодным и убогим твои подачки не помогут, а если ты упадёшь от изнеможения, мы не сумеем оторваться от погони.
— Какой погони?
Вот это что-то новенькое. Я думала, что никто не станет нас преследовать так далеко от замка.
— Кое-какие слухи ходят, — замялся Вейас и почесал затылок. — Похоже, папа поставил на уши весь орден и отправил по нашему следу отряд ищеек во главе с твоим женишком. Вряд ли бы папа стал усердствовать из-за такой беспутной бестолочи, как я, а вот тебя действительно вознамерился вернуть. Если мы не поторопимся, то рискуем попасть к ним в руки.
— Мастер Вейас, почему так долго? Вы же обещали! — раздался из-за притворенной двери сеновала капризный голос.
— Всё будет хорошо. Выкарабкаемся, — подмигнул брат и ушёл ублажать селяночку.
Я бестолково топталась на месте, пытаясь унять панику. Ничего путного в голову не приходило. Как там в Кодексе Стражей говорилось: «Нужно решать насущные проблемы, а не переживать о том, что ещё не случилось». Я взяла шест с куродавом и направилась к ближайшему перекрёстку, чтобы скрыть следы нашего обмана.
========== 15. ==========
Я сидела на перекрёстке и мрачно наблюдала, как языки пламени обгладывают шерсть и плоть куродава, обдавая тошнотворным запахом палёной кошки. Прохожие исподтишка косились на меня, но я старалась их не замечать, изо всех сил показывая, что всё в порядке. Я уверена в том, что делаю. В сжигании демона на перекрёстке нет ничего необычного. Стражи всегда так поступают, чтобы огородить людей от злых чар. Забубнила себе под нос только что придуманное «заклинание» и подбросила в костёр пучки травы. Вроде так больше походит на таинство. Брат мой, Ветер, даже себя обмануть не получается!
Когда костёр потух, я собрала обугленные косточки и закопала их, снова бормоча под нос нелепицу и посыпая могилку полынью и подорожником. Расквитавшись с грязным делом, я подобрала с земли свёрток с остывшими пирожками и побрела в расположенный неподалёку город. Молчаливые стражники у ворот без лишних расспросов пропустили меня за пару медек. Никуда не сворачивая с ведущей через всё поселение широкой дороги, я вышла на главную площадь. В самом её сердце посреди рыночных рядов возвышался стройный деревянный храм с круглыми, похожими на луковицы куполами. Дом матери-земли Калтащ и её тринадцати сыновей — духов-покровителей ремёсел и земледелия. Отсюда никогда никого не выгоняли. В южных городах у таких храмов собирались толпы нищих и убогих. Просили милостыню, ждали, когда служители вынесут на улицу большой чан с чечевичной похлёбкой и разольют по глиняным плошкам, чтобы накормить всю ораву. Но север бездомные бродяги не любили — мало кому удавалось пережить суровые холода без крыши над головой, да и летние ночи здесь выдавались не слишком тёплые. Уж мы-то с братом хорошо это прочувствовали.
Я уселась на ступени, чтобы немного передохнуть. Из полукруглых дверей с резным растительным орнаментом вышел укутанный в медвежью шкуру жрец.
— Что кручинитесь? Невестушку свою обидели? — сердобольно поинтересовался он. — Так поговорите с ней. Бабы, они ж добрые, всё простят.
Я слабо улыбнулась. Бабы добрые. А я, видно, совсем не баба. Протянула жрецу монетку и попросила помолиться за прощение. Совесть облегчу, хоть боги земли нам не покровительствуют. Жрец ласково улыбнулся и ушаркал обратно в храм. Я раскрыла свёрток с пирожками и попробовала один. Кусок стал в горле сухим комом. Залила его студёной колодезной водой и кое-как проглотила. А перед глазами до сих пор мелькала постыдная сцена на сеновале. Все вокруг чувствуют любовь, страсть хотя бы. А я как пустая. Ни к кому не тянет, никто не заставляет живот наполняться бабочками — так вроде это чувство в любовных балладах описывают. И почему именно бабочки? Ведь тогда, значит, в живот набросали склизких мохнатых гусениц. Гусеницы поедали потроха, пока не сплели себе из кишок коконы, из которых и вылупились те самые любовные бабочки. Жуть!
Что за несуразные у меня мысли? Видно, не женщина я вовсе, раз не трепещу перед этим чувством. И уж конечно, не мужчина. Что-то среднее, без судьбы и смысла. Рука коснулась обмотанного грубой кожей эфеса. Вот как этот меч, такое же глупое и бесполезное создание.
Обхватив колени руками, я оглядывала собравшийся на торжище люд. Гомонили, но не сильно, легко сговариваясь о ценах, ненавязчиво зазывали посмотреть товар, если покупатель качал головой, уходили искать другого, более сговорчивого. Молодые и не очень хозяюшки брали с выставленных вдоль площади деревянных прилавков в основном продукты, ткани и нитки. Мужчины заглядывали к кузнецам за инструментом либо осматривали выставленный на продажу скот.
Среди пёстрой толпы тревожным серым пятном выделялась девочка лет восьми, а, может, десяти. Невысокая, худенькая, темноволосая и странно смуглая для этой местности. Одета она была в прохудившийся холщевый балахон, а ноги вместо башмаков укутаны тряпками. Правую руку девочка прятала за спину, а левой держала букетик пронзительно-синих васильков и предлагала прохожим со словами: «Возьмите! Всего за одну медьку или кусочек хлеба! Или плоскую овсяную лепёшку! Или недозрелое яблоко!» Все шарахались, словно она болела чем-то мерзким и заразным. Должно быть, девочка очень голодна, раз терпит такое. А я давлюсь каждым куском. От меня не убудет, если я отдам всего один пирожок, а Вейас ни о чём не узнает. Я направилась к девочке, но не успела дойти всего пары шагов, как кто-то толкнул её. Девочка распласталась животом на земле. Букетик затоптали спешившие по делам прохожие. Я протянула девочке руку и помогла подняться, боясь, как бы её не постигла такая же участь.
— Простите. Не стоило. Я такая неуклюжая, — стеснительно пробормотала девочка, пряча глаза. Я было подумала, что она из манушей, которые большими таборами кочуют по всему Мидгарду, нигде надолго не останавливаясь. Но у манушей глаза ярко-голубые, а у этой — тёмные уголёчки.
— Ещё как стоило. Идём, — я помогла ей отряхнуться.
Хотела устроиться с ней возле храма, но на порог снова вышел жрец и непреклонно покачал головой. Нельзя? Почему? К Калтащ пускают всех, даже нищих и больных. Я сделала ещё шаг, но тут заупиралась сама девочка. Вырвалась, замахала руками:
— Нет! Они побьют меня палками. Я ничего дурного не хотела, только кусочек хлебушка выменять. Клянусь!
Я вдруг поняла, почему она прятала правую руку: на ней не хватало кисти, а рукав лохмотьями свисал так, чтобы это скрыть. Воровка? Но ведь она совсем кроха. У меня-то красть нечего, кроме злосчастных пирожков и затупленного меча. Я улыбнулась как можно ласковей и повела её прочь от колких взглядов прохожих.
Мы устроились в леске подальше от города, на излучине узкой речушки, глубокой и бурливой, с сильным течением и крутым обрывистым берегом. Я заставила девочку снять балахон, оставив в одной посеревшей от носки нижней рубахе. Как следует выкупала, смазала ссадины на тощем, с выпирающими костями теле заживляющей мазью и отдала свёрток с пирожками. Пока девочка уплетала еду за обе щёки, я выстирала её засаленную одежду и повесила сушиться на старой ветвистой иве.
— Не торопись так, а то плохо станет, — предупредила я, наблюдая, как девочка давится, откусывая слишком большие куски.
— Простите! — испуганно залепетала она, щедро обсыпая себя крошками. — Я просто так давно ничего не ела, кроме лебеды и сосновой коры. В последнее время мне так худо делалось, что я даже их есть не могла. Хотела цветы на кусок хлеба выменять. Дядька Лирий предупреждал, что нельзя попрошайничать, но я не послушала, вот и…
Говорила она торопливо, с гортанным придыханием на некоторых звуках. И всё время бегала взглядом, словно чего-то опасалась. Я никак не могла оторвать глаз от её искалеченной руки. Что же это за девочка такая? Почему её заставляют есть кору с лебедой?
— Давай лучше знакомиться, — я подбадривающе подмигнула, надеясь хоть немного развеять напряжение. — Я Лайс…, да, Лайс из Белоземья. Это на юго-востоке. Мы с братом на север едем лучшей доли искать. А ты тоже с юга?
— Я Айка, из Тегарпони, — она хмуро потупилась.
Это же один из самых больших южных городов в Сальвани, почти на границе с Муспельсхеймом. Дальше и придумать нельзя.
— Куда же вы едете?
— Мы… скитаемся. Нас отовсюду гонят.
Айка развалилась на огромных листьях лопуха, вытянув руки и ноги в стороны.
— Мы ищем благостный край, где нет ни голода, ни нужды, ни холода, ни болезней. Где люди добры, честны и милосердны, а дети не бывают сиротами.
— Так ты сирота?
Айка кивнула, пристально разглядывая сияющее в самом зените солнце, от чего её глаза наполнялись слезами.
— Мне было пять, когда чёрная лихорадка забрала папу с мамой. Ещё у меня был братик, но теперь и его нет.
Я устроилась рядом и тоже до ряби в глазах вглядывалась в исступлённо яркое светило.
— А я свою маму никогда не видел. Говорят, она была очень красивая и добрая. Мне бы хотелось быть, как она…
— Но ты ведь парень, — усмехнулась Айка.
Я напряглась. Едва себя не выдала. Взрослый бы давно догадался о моей тайне. Но девочка продолжала светло улыбаться:
— К тому же ты и так самый красивый и добрый из всех, кого я встречала. Правда-правда!
Я неуютно передёрнула плечами. Балахон на ветру уже успел просохнуть. Я поднялась и принялась его штопать. Прорех оказалось много, поэтому я начала с тех, в которые можно было просунуть ладонь. Айка повернулась набок и, щурясь, наблюдала за мной.
— Ты похож на ангела, — важно заметила она.
— Это такой демон?
— Нет, глупый! Это божественный посланник. Как можно не знать про божественных посланников?
Я пожала плечами.
— Ангелы прекрасны, как никто из смертных. Они ненадолго спускаются с небес, чтобы принести людям покой и облегчить страдания. А когда наступит конец времён, они приведут в наш мир милостивого Господина, чтобы он сделал всех людей счастливыми. Надеюсь, у них получится.
Я провела рукой по своим неровно обстриженным волосам. Прекрасна, как никто из смертных, смешно, да? Стало тоскливо, и я поспешила сменить тему.
— А что случилось с твоей рукой? — этот вопрос не давал мне покоя и приковывал взглядом к пустому рукаву рубахи.
Айка мигом помрачнела и принялась баюкать искалеченную руку, словно успокаивая боль в так и не затянувшейся ране.
— Если не хочешь…
— Нет, всё в порядке. Просто… — она громко всхлипнула, но продолжила: — Это произошло в Тегарпони, когда мой братик был ещё жив. Мы голодали, ели сырых птиц, подстреленных из рогаток на улицах нижнего города, спали в сточных канавах. Однажды мой братик заболел. Лекари из храма Вулкана говорили, что это от грязи и плохой пищи. Братик мучился несколько дней и постоянно просил есть. Я украла для него буханку хлеба из пекарни, рядом с которой вкусно пахло тёплой еды. Когда я вернулась, братик уже отправился по Сумеречной реке. Меня поймали и отрубили кисть.
— Кисть за буханку хлеба?! — вырвалось у меня против воли.
Интересно, что же должны сделать со мной и Вейасом. Ведь мы хуже, чем воры. Мы обманываем людей.
— Это жестоко и несправедливо.
— Нет, — Айка светло улыбнулась. — Все правильно — воровать плохо. И попрошайничать тоже. Так дядя Лирий учит. Он подобрал меня, выходил и взял с собой в поход в благостный край.
Что у них за вера такая? Благостный край, ангелы, спускающиеся с небес, Господин, который запрещает попрошайничать и воровать и должен принести всем счастье — никогда о подобном не слышала.
Дома я была такой невежественной избалованной дурочкой, переживала из-за мелких проблем с отцом и женихом, ревновала брата к служанкам, а ведь это такие пустяки по сравнению с тем, через что пришлось пройти этой несчастной девочке. С тем, что приходится терпеть всем людям, которым не повезло родиться без божественного дара. Это неправильно.
Я протянула Айке заштопанный балахон и помогла одеться. Мы снова устроились в зарослях лопуха. Я принялась расчёсывать её пушистые волосы собственным гребнем. Айка безропотно терпела, даже когда мне силой приходилось раздирать колтуны. А после мы беззаботно болтали руками и ногами, наблюдая, как солнце лениво закатывается за верхушки сосен, опаляя их закатным заревом.
— Пойдём с нами. Ты будешь нас от всех защищать и приносить покой. Мы будем жить свободные, как птицы! — Айка вложила свою костлявую ладошку в мою и доверчиво улыбнулась. Золотисто-рыжие лучи преобразили её лицо, смягчив худобу и сделав невероятно красивой.
— Рад бы, но у меня тоже есть братик. Если я его брошу, то никто ему даже буханку хлеба не украдёт. И, кажется, он меня уже обыскался, — я попыталась отшутиться, но Айка расстроено отвернулась.
— Я знала, что ты не согласишься. У тебя другой путь.
Треснули сучья. Кто-то шёл к нам по лесной тропинке. Я надеялась, что это Вейас, но на опушке показался незнакомый босой мужчина в косоворотке и штанах из грубого сукна.
— Дядя Лирий? — спохватилась Айка.
Я поднялась следом и присмотрелась.
Мужчина был невысокий, с заострившимися от худобы скулами, правую щёку глубоко пробороздил застарелый шрам. Карие глаза смотрели настороженно и хмуро. За поясом торчал большой охотничий нож с отполированной до блеска рукоятью. Шёл он вначале степенно, но, глядя на нас, сорвался в бег. Я испуганно замерла. У него на шее качался сплетённый из ивовых прутьев амулет — круг, перечёркнутый четырёхконечной звездой. В голове что-то щёлкнуло, с глаз спала пелена, и все слова Айки как мозаика сошлись в целостную картину. Это же бунтовщики-единоверцы. Поэтому их отовсюду гонят!
Я сжалась в комок, не зная, чего ожидать. Единоверцы ненавидят таких, как мы, Стражей и их детей. Интуиция подсказывала бежать прочь без оглядки, но ноги вросли в землю и не двигались, как в кошмарном сне.