— За печь, живо! — деловито велела мать, вытирая руки о передник.
Микаш нехотя оставил Агнежку и спрятался. Мать открыла дверь, впуская на порог бурю. Гремел гром, сверкали молнии, свистел ветер, капала вода с потолка. Но меж всех этих звуков очень отчетливо слышался стук клюки о земляной пол.
— Зачем пожаловали, госпожа? — мать заговорила странно ласково и мягко, будто перед высокородным.
— Искала приют в бурю. Нельзя? — ответил ворчливый старческий голос, от которого по коже побежали мурашки.
— Да ну что вы! Мы очень бедны. Боюсь, наше гостеприимство покажется вам очень скудным.
— Я неприхотлива.
Снова послышался стук клюки и ковыляющие шаги. Любопытство пересилило, и Микаш выглянул из укрытия. На лавку рядом с Агнежкой опустилась древняя старуха, в сером балахоне, полная и сгорбленная. Мать налила еще одну тарелку супа и поставила перед ней вместе с последними ломтями хлеба.
— Вы уж простите, у нас больше ничего нет.
— Ай и врешь! — укорила ее старуха.
— Мика-мика-мика, — забормотала сестра, верно, перепугавшись, и снова принялась раскачиваться.
— Хворая она у тебя? — старуха взяла Ангежку за подбородок и повернула к себе ее голову. — Не любишь ее, да? Обуза? Так и она тебя не пожалеет, когда время придет.
Старуха разразилась лающим хохотом. Микаш стиснул кулаки. Да как она может!
Будто услышав его мысли, старуха повернула к нему голову. Пришлось напомнить себе, как дышать, когда он увидел ее абсолютно белые глаза. Горевестница!
— А ну ка иди сюда! — позвала его старуха. — Иди, не бойся. Хуже будет, если не выйдешь.
Ну да, так все про горевестниц говорят. Ослушаешься их — вовек бед не оберешься. Микаш вышел на свет. Старуха тут же обернулась к матери:
— Это тоже твой пацаненок? От кого прижила, глупая?
— От мужа, — явно на пределе терпения ответила мать.
— Угу, от мужа твоего пьяницы только такие убогие, как она, — старуха кивнула на заходившуюся в припадке Агнежку, — могли родиться. А мальчик-то совсем не в вашу породу, не понимаешь?
— Мой он, мой! Я его выносила и вырастила! Моя кровь! Никому не отдам.
— Нет, не твой. Не можешь ты его как ломовую скотину использовать. У него великая судьба. Это она привела меня на ваш порог.
— Хоть великая, хоть малая — не отдам!
Микаш взял за руку разволновавшуюся до красноты мать.
— Я никуда отсюда не уйду. Уходите вы! — сказал он, без страха глядя в белые глаза горевестницы.
Старуха схватила его за подбородок, как сестру до этого, и вглядывалась слепыми глазами, будто саму душу пронзала.
— Ишь какой своевольный! Как зов предназначения услышишь, так сам побежишь. И еще маяться будешь. А не услышать не сможешь — это твоя суть. Слышишь и ты, глупая? — горевестница повернулась к матери. Голос ее сделался зловеще-таинственным, похожим на шум бури за окном: — Он должен учиться, учиться у самого короля Стражей. Он станет первым среди них. Его поведет Северная звезда, та, что сияет на конце стрелы Небесного Охотника. Но как только звезда померкнет, станет он демоном лютым, самым страшным из всех. И загорится степь под его ногами, и прольются небеса людской кровью, и проложит он путь по мертвой плоти к Небесному престолу, и возведет на него дух неправедный.
Агнежка закричала долго и пронзительно, как птица. Мать молча кусала бледные губы, но исходившая от нее завеса страха загустела до вязкой болотной жижи. И мысли ее скакали тревожной чехардой.
— Забирайте, — тихо произнесла мать и понурила голову, пряча от него глаза.
— Мама! — закричал Микаш. — Нет-нет, я не стану таким. Клянусь, я буду хорошим. Я буду слушаться во всем и всегда, я буду работать больше, я…
— Не сопротивляйся, мальчик, ведь ты и сам знаешь про демона внутри. Ты и сейчас его чувствуешь, — усмехнулась горевестница.
Микаш называл его зверем. Иногда он скребся об ребра острыми когтями, и тогда хотелось схватить топор и разнести все вокруг. Только чтобы поняли, что сестрица не плохая, а другая. Что мама не засохший цветок, а сильная, достойная уважения женщина. Что он не злой и никогда не хотел быть злым…
— Уходи, — со смертельным спокойствием сказала мать. — Ты больше мне не сын.
Горевестница протянула узловатую костлявую ладонь.
«Забудьте! Забудьте об этом!» — взмолился Микаш про себя с отчаяньем настолько сильным, что спазм схватил голову, а из ноздрей ручьем хлынула кровь.
Они забыли. Агнежка замерла и склонила голову на грудь. Горевестница прикрыла свои жуткие глаза. Пелена страха вокруг матери растворилась, и теперь она смотрела с добродушной мягкой улыбкой.
— Уходите вы! — громко велел Микаш белоглазой старухе, вытирая рукавом кровь. — И не возвращайтесь никогда!
Она послушно поковыляла к двери и, не оглядываясь, вышла в бурю.
Мать мотнула головой, прогоняя дурман.
— Ты закончил? — она собрала миски и, сполоснув в ведре, налила еще супа. — Теперь ешь сам.
Из миски тонкой струей поднимался пар, а посреди нее плавал небольшой кусок баранины. Маленькое чудо для их бедного семейства.
— Мама! — воскликнул от удивления Микаш.
— Жуй! И не смей с сестрицей делиться. Это только для тебя, — строго наказала она, а потом не выдержала и ласково потрепала его по волосам.
В этом время Агнежка очнулась и придвинулась ближе, склонив голову ему на плечо. И хорошо так стало, тепло от их любви, что страх мигом забылся.
Они не вспомнят. Никогда.
Сейчас, через восемь лет, Микаш жалел о своем поступке. Уйди он тогда с горевестницей, может, быть может, спас бы их. А так один… не Страж, не простолюдин. Что-то среднее, без судьбы и смысла.
Месяц пути пролетел незаметно. На воле и дышалось свободней, и синее небо над головой придавало сил. Резерв все-таки начал восстанавливаться. Вернулась былая легкость в движениях и острота зрения. Тело полнилось живительными соками. Хорошо, а он ведь начал унывать, глупый! И теперь все тревоги казались несуразными. Ведь смог же. Читал когда-то давно, что есть такой рисковый способ постепенно увеличивать мощность дара. Всегда работать на пределе возможностей, доходить до опасной грани, чуть раздвигая собственные горизонты. Может, стоит попробовать еще? Стать по-настоящему великим?
Микаш усмехнулся тщеславию своих помыслов. Если бы еще вся эта сила кому-нибудь была нужна. А так… ну вот уйдет после этой поездки. Оставит коня и меч. А без них уже как без рук, без ног — калека. И не умеет больше ничего, кроме как демонов по долам и весям гонять.
И куда дальше? Всю жизнь ведь за него другие решали: мать, потом лорд Тедеску. Самому-то немного боязно и непонятно. Быть может, и прибился бы к какому селу победнее и потише, вспомнил ремесло пахаря, да только люди дар не хуже демонов чуют. И чураются.
Весна севернее Заречья оказалась куда более сырая. Чавкала и разлезалась под копытами почва, деревья убрались девственно-зеленой листвой, свежа была молодая трава. И солнце яркое, еще холодное. И счастливые трели возвращающихся с зимовий птиц. И мельтешение пробудившегося зверья вокруг. Хмельно и раздольно.
Только вечные жалобы Йордена мешали. То холодно, то жарко, то под низкими ветками пригибаться приходится, то болотом воняет и конь на кочках спотыкается, то спать по ночам невмоготу из-за волчьего воя на опушке. А виноват ну кто ж, кроме Микаша? Хотя дорогу вовсе не он выбирал, просто ехал в сопровождении.
За несколько дней пути до белоземского замка их свадебный кортеж повстречал людей лорда Веломри, высланных специально для сопровождения по дремучим лесам. Устроили пышную дневку неподалеку от узкой, но быстротечной реки. Ели, пили, братались, шутили похабно и горлопанили застольные песни. Микаш умаялся за всеми бегать, чтобы не натворили чего. Вот и пропустил, когда Йорден ухватил служанку погрудастей из свиты лорда Веломри и, пьяно улыбаясь, потащил в палатку. Хвала богам, остальные настолько увлеклись гулянкой, что не заметили.
Микаш побежал следом и отвернул полог. Йорден уже тискал полуголую девку за груди. С непотребным видом хрипел несуразности:
— Я тебя с собой увезу. В шелках ходить будешь и в золоте. Хозяйкой замка сделаю.
Ага, то-то он сам в шелках и золоте не ходит. Лорд Тедеску ведь все золото на собак спускает, да и не такой большой у него доход на самом деле.
Микаш закашлялся.
— Какого демона тебе надо?! — взъярился Йорден. — Что, подглядывать повадился, раз на самого девки не клюют?
Микаш глубоко вздохнул:
— Не стоит. Вас ждет невеста.
— Тебе-то какое дело? Не твоя же.
— Ваш отец велел присмотреть, чтобы вы не ославились тут.
Микаш уже успел понаблюдать за белоземцами. Они действительно отличались от зареченцев. Такие тихие и спокойные снаружи, с плавной речью, не допускающие лишних эмоций, будто те истощают их телесно, а внутри горят, как сталеплавильные печи, вспыхивая то гневом, то страхом, то раздражением. Прав был лорд Тедеску, такие унижения не простят и помнить будут долго.
— Так отца здесь нет. И ты быть не обязан. Лучше найди себе кого-нибудь, а то так и проходишь всю жизнь девственником. Слышишь, дорогая, этот пентюх ни разу с женщиной не был.
Ну не был. Не хотел. Не такая беда на самом деле. Тренировки, книги, охота на демонов — больше ничего и не надо. А с девками — одна морока.
— Я вынужден настаивать, чтобы вы вели себя прилично. Лорд Веломри могущественный человек. Если ваше поведение заденет его честь, то проблемы будут у всех и замять их даже вашему отцу не удастся.
— Да что ты все нудишь, как нянька старая? Кто ты вообще такой, чтобы мне указывать? А ну как велю тебя высечь при всех, сразу всю спесь забудешь.
Зверь внутри снова заскребся. Микаш словно наяву слышал леденящий душу скрежет. Болью пульсировала жилка на виске. Обычно это помогало во время битв, когда силы были уже на исходе, воспаляло кровавую ярость, превращало в неистовый стальной вихрь. Именно за эту несокрушимость и приглянулся он милорду Тедеску. Но иногда, как сейчас, ярость становилась настолько нестерпимой, что хотелось выпустить зверя на волю и всех порешить. Всех, кто издевался, смеялся и плевал в его сторону. Пока его самого не заколют, как дикого зверя. Совсем как в том сне.
Нет, он не станет плохим! Ради памяти матери и Агнежки.
— На! — Йорден швырнул в него медальон с портретом невесты. — Полюбуйся на бледную мышь, раз никого лучше сыскать не можешь.
— Как знаете, — прошептал Микаш, крепко сжимая медальон в руках, и вышел.
Подальше от костров и пьяных речей он ушел к озеру. Шум воды успокаивал, а мошкарье еще не проснулось с зимы и не жалило злыми укусами. Укрылся поплотнее плащом. Раскрыл медальон от скуки. Любопытно, чем Йордену так не глянулась невеста. Заячья губа у нее что ли или глаза косые? Увидел и обомлел. В золотистой дымке закатывающегося солнца работа неизвестного художника была нестерпимо прекрасна.
Нет, сейчас Микаш уже научился различать красоту потаенную, которую так редко замечали другие, и красоту внешнюю, на которую так падки были его одногодки. Да и на сестру белоземская принцесска была мало похожа. Разве что печальным взглядом дивных, прозрачных глаз. Живые — будто в душу заглядывают. А вот лицо нежное, точеное, полное трогательной хрупкости, словно сияет изнутри. Каждую черточку можно изучать часами и восхищаться совершенством. Интересно, какая она в жизни?
========== 4. ==========
Ильзар построил ещё в незапамятные времена наш далёкий предок Лиздейк Дальновидный. Он был одним из первых Стражей и всю жизнь воевал против демонов, снискав большую славу. Во время одного из походов он заночевал под большим холмом, на вершине которого рос могучий дуб. Неожиданно началась гроза, и в дерево ударила молния, расколов его пополам. Лиздейк счёл это знамением свыше и поставил на холме дозорную башню, которую его потомки постепенно перестроили в грандиозный белый замок. Так говорилось в предании, а как было на самом деле, никто не знал. С каждым поколением наш род становился влиятельней и богаче, продолжая следовать заветам Лиздейка и бороться с демонами вместе с другими рыцарями ордена. Ныне главой рода являлся мой отец, милорд Артас Веломри. Мне, его дочери, приходилось очень стараться, чтобы не уронить его честь, особенно теперь, во время моей помолвки, после которой я должна буду навсегда покинуть отцовский дом и стать частью рода моего жениха. Хотя не хотелось никуда уезжать вовсе.
Замок гудел, готовился к приёму гостей. Рачительный кастелян, строгий иссушенный временем и хлопотами, Матейас не давал слугам и выписанным из города мастеровым ни минуты покоя. Из буфетов доставался лучший фарфор, чистилось столовое серебро и натирались мелом тарелки. В распахнутые окна врывался ветер, прогоняя затхлость и наполняя свежестью. Выгребалась пыль и грязь со всех углов. До блеска натирались полы. Подновлялась штукатурка, мозаика и лепнина на фронтонах. Садовники убирали парк перед замком и высаживали в вазоны вдоль парадного входа цветы из оранжереи. Они символизировали любовь, чистоту и супружескую верность: дерзкие алые гвоздики, скромные жёлтые хризантемы, девственные белые лилии и пышные кремовые розы. Лучшие повара со всего Белоземья готовили изысканные яства. Всё, чтобы пустить пыль в глаза семье жениха, которая вот-вот должна была прибыть со свитой. И ещё высоким лордам из совета ордена, которые собирались приехать позже на церемонию взросления. Им навстречу уже отправили почётный кортеж со стражниками и слугами.
Я тоже не смыкала глаз уже несколько ночей. Наверное, стоило хоть ненадолго прилечь, чтобы не выглядеть осунувшейся и бледной. Того и гляди, начну громыхать цепями по перилам, как наше родовое привидение, про которое любит рассказывать нянюшка. И все же хотелось закончить подарок для папы до отъезда. Чёрная ткань нашлась в одном из старых сундуков на чердаке. Должно быть, осталась с траура по маме. Я вырезала не тронутые молью лоскуты и принялась за работу, но ничего не выходило. Картина получалась совсем не такая, какую я видела во сне, будто руки не хотели слушать и шили неправильно, некрасиво. Выбросить пришлось с дюжину лоскутов прежде, чем стало выходить что-то похожее. Но я ещё была в самом начале пути, когда, громыхая по брусчатой дороге, к замку подъехали с десяток украшенных белыми лентами и полевыми первоцветами экипажей — пожаловал жених с семьёй. Как раз вовремя, и все же слишком рано. По крайней мере, для меня.