Взгляд скользнул по мне, задержался на достоинствах фигуры и уже просканировал.
Улыбка стала шире ушей, глаз зашелся в нервном тике подмигивания.
Я вздохнула и опять приложилась к бутылке.
Мне было тошно от взглядов, лиц, форм пробегающей фауны и до воя, до желания кого-нибудь придушить, избить, самым садистским методом изуродовать поднималась ярость. Я не могла понять ее причины, потому что не хотела. Там, в глубине ее черноты раздавались надсадные рыдания и скорбный плач убитых мной иллюзий, веры, надежды, доброты, и мне хотелось отомстить за них, выместить свою ненависть к этому миру, в котором нет мне места хорошей, зато всем нужна плохая. Но если б они понимали, насколько опасен созданный и желанный ими монстр, они бы ужаснулись. И я хотела его выпустить, показать во всей красе, не щадя, не жалея никого и ничего.
Мне чего-то катастрофически не хватало, очень важного, нужного, сильнее воздуха. И никто не желал мне этого не то, что дать, намекнуть, где взять — хотя бы сказать, чего мне не хватает. Я чувствовала себя ущербной из-за отсутствия этого «чего-то», что усиливало раздражение, доводя его до внутреннего невыносимого зуда и бурлящего желания выплеснуться, сорваться на кого угодно под соусом любой причины. Их всегда много и всегда можно найти — это не лица, те же маски, изуродованные своей ущербностью души, которые тщательно скрывают истину, хоть и точно знают ее.
Жизнь моя надоела мне до чертиков, до умопомешательства, но я не могла ее изменить. Как не хотела умирать, потому что боялась пропустить нечто важное, единственно нужное мне, ради чего жила, терпела столько лет. Надежда, глупая игрушка в руках таких же кретинов, как я, еще увлекала меня, еще теплилась где-то на горизонте сознания… и сливалась с яростью.
Моя ненависть копилась годами и ширилась, готовясь на выход, и все реже у меня получалось ее сдержать, проконтролировать, и все меньше я хотела этого.
Сейчас я напоминала себе канистру с бензином-текилой, к которой поднеси спичку-причину и рванет, разметает эту толпу, шокирует до замешательства.
"Запал" пришел сам — тот «мачо».
— Скучаешь, красивая? — уселся вальяжно рядом, раскинув верхние лапки от начала скамейки до конца, и, понятно, преимущественно по моим плечам. Я отпила текилы и мысленно усмехнулась: ясно, передо мной попугай: "гляжусь в себя, как в зеркало, до головокружения, и вижу я".
— Где свою подружку оставил?
— Какую?… А-а, — махнул ладонью, презрительно скривившись. — Пятиминутное увлечение, не больше.
— А ты мечтаешь о великой и светлой любви. К себе. И навеки.
Парень пропустил мою ремарку мимо ушей:
— Меня Володя зовут, а тебя?
— Фани Каплан.
— Супер имечко, — оценил он, повесив на мое плечо свою ручищу. — Предлагаю культурную программу…
Угу, бутылку пива на двоих, порнофильм и кроличий секс до утра.
Гурман!
Моя ярость клацнула челюстями, радуясь знатной дичи.
Я улыбнулась так, что любой обремененный интеллектом зверек понял бы, что лучше уйти, но эта птица, видно, поражения своему обаянию и оперению не знала, потому ничего не заметила
— … прогуляемся, возьмем что-нибудь пожевать и выпить, посидим у меня. Я здесь на набережной живу. Вид из окна, закачаешься.
— Верю, — кивнула. И даже знаю, что возьмем, чтоб проще было обозревать пейзаж: Лешу. Мальчик уже замаячил в конце аллеи, бодро двигаясь в мою сторону.
Замечательно, давно я не развлекалась, стравливая двух самцов за призовой взмах ресниц. Вперед, мальчики, рога на изготовку, копыта в стойку! — и приложилась к бутылке, допив последнее. Вот теперь я готова к рандеву и дивной цирковой программе до полного удовлетворения. Текиловый крен сознания соответствует принятым градусам… внутреннего кипения.
— Пошли? — щедро улыбнулся мне Вова, водрузив ладонь на колено.
— Сейчас, Леху дождемся.
— Кого? — малость увял в улыбке.
— Лешеньку. Он с горячим приветом из ларька идет.
— Может… пусть мимо и идет.
— Не-е, он щедрый, мало будет, еще сбегает, — хохотнула.
Попугай переварил аргумент, увидев парня, застывшего у скамейки с бутылкой коньяка. Разорился малыш. Видно, неслабо я ему приглянулась.
— Лешенька, познакомься — это Вова, — пропела, поднимаясь и выражая буйную радость опьяневшей и оттого глупой девицы. — Он пригласил нас полюбоваться вечерним пейзажем из окон его квартиры. Пойдем? — цапнула бутылку из руки, преданно заглянув в наливающиеся кровью глазки юноши. Конечно, пойло с коньячной наклейкой после текилы радость так себе, но в предвкушении развлечения я бы и чачу кефиром запила. — Ну, что вы, мальчики? Идем или нет? — капризно надула губки, прижавшись к Леше, но глядя томно на Вову. Тот криво ухмыльнулся и поднялся:
— Договоримся, старик, — бросил парню. Тот мялся, но близость моего тела манила и, еще не решив, как поступить, он все же поплелся за мной, как только «мачо», обняв меня за талию, повел к выходу из парка.
— Леша! — поманила пальчиком, взяла за руку, как малыша. — Ты такой красивый в профиль! — Мальчик расправил плечи и с превосходством глянул на Вову.
— А я? — спросил тот.
— А ты в фас! Вы такие классные! — взвизгнув, обняла обоих за плечи, повиснув на них. Меня мигом вынесли за ограду парка. За ней начиналась набережная, по кривизне пьяного сознания показавшаяся мне почти Венецианской.
— А-а-а, — оттолкнула сопровождающих и рванула к мосту, вспрыгнула на перила ограды, желая свистнуть гондольера, но опомнилась и лишь крикнула:
— Кто за мной, тот герой!
— Эй, свалишься! — забеспокоился Володя. Я засмеялась: мной двигали тоска и отчаянье, горечь и обида. В таком состоянии я не могла упасть одна — только лишь увлекая за собой других. Так уж устроен человек — «тонуть» одному ему не с руки.
Остановилась на квадрате цементного столбика и оглянулась — Алексей пытался влезть на парапет за мной, но испугался в последнюю минуту, а Вова и не пытался заняться смертельно опасной акробатикой. Постарше зверек, умнее, опытнее. Трусливее.
— Рисковая, — с долей зависти и восхищения сказал Леша.
Глупый, я не рисковая, я отчаявшаяся, запутавшаяся, замучившаяся.
Злая. Презирающая весь мир и себя. В нем все настолько ясно и предсказуемо, что от этого холодно и неинтересно жить, к чему-то стремиться. Например, сейчас ставлю на кон свою никчемную жизнь, Володя снимет меня с парапета и на руках потащит в свое гнездо, Леша поплетется следом, так и не решив изобразить благородного рыцаря по спасению загулявших дам или присоединиться к собрату по взятию несопротивляющейся крепости. Для вида попыхтит, кинет пару патетических фраз и… сдастся на милость желания повзрослеть, став "не мальчиком, но мужем".
Так и случилось: Володя стащил меня с ограды и понес в подворотню. Потом перекидывался вполне понятными фразами с Лешей, поднимаясь на этаж, и распахнул перед нами дверь в вполне уютное жилище. Включил музыку и, разрешив мне познакомиться с интерьером и пейзажем под окнами, отвел Алексея в сторону, принялся шептаться, хитро поглядывая на меня. Мальчик же краснел, смущался, мялся и все никак не мог себя заставить посмотреть на меня.
Не боец, — вздохнула. Глотнула коньяка из горла и, взяв с вазы яблоко на закуску, подошла к малышам. Их игры были пошлыми и мерзкими в своей морали, и я бы удивилась, наверное, возмутилась, будь сама другой. Призвала бы Алешу к "долгу, совести и чести", и тот бы смог устоять от соблазна скатиться ниже некуда, сохранить в себе веру в "светлое и чистое" и себя, таким, каким хотел казаться — благородным героем хотя бы в моих глазах, но это не входило в мои планы. Пиранья была голодна не меньше, чем самцы, но голод мой был иным.
Я могла затеять драку, стравив их, могла заставить ползать в ногах, но в последний момент передумала, увидев в глазах Алексея еще живое чувство уважения, хоть и колеблющееся под напором желания. Прильни я к мальчику, и он бы вытащил меня из этой квартиры с боем, желая быть единственным. Прильни к Вове, сдался бы и примкнул, став вторым. И остался бы им по жизни.
На миг мне стало его жаль. Еще одна странность, ведь жалеть человеко-зверьков я давно разучилась, не зная ответного сочувствия к себе.
Конечно, спасать я его не стала, но дала шанс выбрать: окончательно стать животным или еще немного побыть человеком. Инстинкты неплохая штука, но если центр удовольствия превалирует над разумом, граница меж животным и человеком стирается. А у него еще был шанс остаться за прутьями клетки, за воротами зоопарка.
— Лешенька, ты шоколадку к коньяку не купил?
— Купил, — буркнул, стараясь не смотреть на меня, вытащил из заднего кармана брюк маленькую шоколадку, из какой пластилиновую ворону лепили. Оно понятно, на другое дело ее не употребишь. — Может, пойдем отсюда, погуляем, — протянул мне плитку и, наконец, посмотрел в глаза. В них шла борьба, та самая, что начинается с момента взросления и длится до седых висков: индивид и общество, отдельная особь и стая. Они всегда конфликтуют меж собой и пытаются в тупейшем порыве самоуверенности поработить один другого. Но стая больше — она хитрее и потому сильнее.
Лешенька умолял меня взглядом, предупреждал, но не настаивал. Оно тоже понятно — Вова старше, Вова сильнее, Вова опытнее, и так хочется быть таким же — уверенным, свободным, сильным — рисковым в своей беспринципности. Он еще не стал его кумиром, но и Дон Кихот им стать уже не мог. Борьба была проиграна в пользу инстинкта. Естественно, это же не рыцарский турнир за право обладать платком дамы, не дуэль за любимую и не сражение за Родину. Но предай в малом другого, предашь и в большом себя. Оправдания искать не надо — их всегда в голове реестр на все случаи жизни.
Занавес, — вздохнула, освобождая подтаявший шоколад от обертки и фольги. Откусила кусочек, специально пачкаясь в сладкой кашице:
— Мальчики, а чего вы мнетесь и шепчетесь? Давно бы разделись да легли в постель.
Вова усмехнулся:
— Ну! Я че говорил, — глянул на растерявшегося Алексея. Тому бы уйти, маленькому, не прятать брезгливость, а выказать ее, но малыш оказался слабым. Пожал плечами и отвернулся.
Как скучно жить, — вздохнула и я, пачкаясь все сильнее в шоколаде.
— Идите, я сейчас умоюсь и приду. Ванна-то где? — спросила у Вовы, показывая грязные руки.
— В коридоре дверь, — улыбнулся он, расстегивая ремень брюк. — Ты недолго, ага?
— Понятно, — согласилась. — Лешенька, не стой столбом, раздевайся, — посоветовала трусливому зайчику, проведя по щеке испачканной ладонью. Метка так себе, но память останется.
Пока особи ждали меня в спальне, я спокойно умылась, прихватила ключи от квартиры с тумбочки прихожей и вышла на площадку. Закрыла дверь на ключ и пошла вниз, потягивая коньяк: надеюсь, им будет весело вдвоем коротать ночь в раздумьях за железной дверью — как выбраться из квартиры на 5 этаже?
Вдохнула прохладный ночной воздух, оглядев дворик у подъезда: все-таки безумно скучно играться даже не с птенчиками — насекомыми, и желания фантазировать в такой компании нет.
И кинула связкой ключей в сторону загулявшей кошки: не броди, беги домой — здесь живут люди, а они порой опаснее хищников.
Завернула за угол и влезла на ограду моста, примерно перед окнами дурачков, закричала во всю мощь связок:
— Леха!! Вовка!! Счастья вам вдвоем!! Жаль, что вы неформалы!!! Вова!! Леха, мальчик нежный, ты с ним побережней!!
— Сука!! — донеслось яростное. Но мне было на то параллельно — полдома уже стояло у окна, теша свое любопытство, а завтра и попугайчика потешат — теплыми взглядами и приятным реноме, что прилепят к нему, как ярлык. Иди, отмойся.
Я отсалютовала всем бутылкой коньяка:
— Пью за ваше счастье, вы нашли друг друга!! Совет да любовь Алеше с Володей!! Не осуждайте их, люди добрые — это любовь!!
И пошла по перилам прочь, прихлебывая горячительное, а вслед донеслось утешительное:
— Я тя найду, тварь!!
Ищи, милок, ищи. Много вас, охотников — одним больше, одним меньше — какая разница? Главное, чтоб вы друг друга в погоне не затоптали.
— "Мой адрес не дом и не улица. Мой адрес вольер номер — цать!!"… — загорланила со скуки, отсалютовав бутылкой, не глядя и не оборачиваясь. Спрыгнула у спуска к воде и потопала по затихающим улицам засыпающего города: может, кто из более высокоорганизованного семейства попадется — развлечет?
Мне посигналили в спину.
Я обернулась: о, Лейтенант бдит за мной.
— Не спится, друг сердечный?!
Тот вылез из машины и уставился на меня насмешливо, облокотившись на дверцу:
— Полегчало?
— Ты о чем, служивый?
— О концерте, Монсерат Кобалье! — хохотнул.
— А я еще сплясать могу и крестиком вышиваю…
— И коров доить умеешь, — кивнул.
— Увы, — поморщилась с фальшивым сожалением. — Что-то не то с животинкой — одни быки попадаются.
— Ладно, хорош скалиться, садись, поехали.
— Куда? — заинтересовалась. — Та же программа?
— Нужна ты мне больно, — проворчал, усаживаясь, и я рядом плюхнулась: а чего ж нет? С Иваном можно развлечься — он возраст щенков пережил и с гормонами в ладах. — Чего случилось?
— Ничего, — заверила. — Уезжаю я от вас. Влюбилась. Да-с!
— Клюнул, значит?
— Ага.
— А вложения?
— Через неделю уедем, за это время озолотить Селезневку не проблема.
— И куда двинетесь?
— К Элизабет Тейлор и Девиду Боуи.
— И выпустят?
— Меня? А куда ж денутся? Он же благородный сэр, пассию свою бросить нормально не может, готовит к разлуке. Англию ей показать в компенсацию желает.
— Втроем собрались? — не поверил.
— Да. Заодно прослежу, чтоб мадам Перетрухина какого-нибудь другого лорда не осчастливила.
— Красиво поешь, да голосок невесел.
— Это алкоголь. Очень отрицательно здешние напитки на настроение влияют.
— Чего ж напилась?
— Не напилась, а выпила. Праздник сегодня, Ванюша, день защиты насекомых. А за букашек грех не выпить. И притормози, я выйти хочу, прогуляться.
— Даже не думай. Звинчук, Нейменов и колоритный тип явно по фамилии Мимино пасут тебя доблестно и неустанно. Это я, к слову, в заботе о букашках, за которых ты сегодня неслабо нахлебалась.
Я отвернулась, чтоб скрыть разочарование и раздражение, проступившие на лице: если честно, я уже думала скрыться тихо в сторону вечной мерзлоты и нефтяных месторождений. Затеряться где-нибудь в районе Байдарацкой губы или Енесейского залива, выйти замуж за оленевода, поставить юрту в тундре и вязать мужу носки длинными, северными ночами.
Одно плохо, вязать умею, но не спицами.
А тут, оказывается, можно не беспокоиться, уже подсуетились местные «скотоводы».
— Притормози, мне проветриться надо
— Ладно, — согласился, подумав. — Ближе к дому, чтоб лишних приключений себе на голову не собрала.
— Ой, спасибочки! — ткнулась в бардачок лбом, не рассчитав траекторию поклона, дура дурой. Ты, главное, поверь, Ванечка.
Валя хоть и не ожидала особо приветливого приема, но и настолько унизительного тоже — ее провели прямо в спальню, и ни ужина с разговором, как в прошлый раз, ни элементарного "добрый вечер" в знак приветствия.
Бройслав полулежал на широкой постели в одних домашних брюках и о чем-то разговаривал по телефону. Английский язык Валя знала фрагментарно, а тот говорил на нем бегло, спокойно, да еще и вел себя, как лорд — кивнул ей, жестом пригласив войти, и опять ля-ля-ля в телефон, словно к нему прислуга для уборки заглянула, а не женщина пришла на свидание. Валентина почувствовала себя недалеким, маленьким человечком, которому не место рядом с Бройславом, как не место в этих номерах, но в десятый раз подумав, что зря согласилась встретиться, в десятый раз одернула себя — хочешь квартиру — терпи.
И терпела: застыла у порога в ожидании, не решаясь пройти, сесть в кресло, и уйти тоже не решилась, а могла, и шанс был, и силой никто не держал. Да и не стал бы — она видела, осознавала, что Энеску и она разных полей ягоды, и не понимала, зачем именно она ему, дикая малина, когда вокруг отборные сорта лучших видов сами в рот просятся. Тешила себя вялой надеждой для успокоения самолюбия, значительно страдавшего от этого знакомства — `зацепила'.