Бройслав убрал, наконец, трубку, закончив разговор, и оценивающе уставился на девушку: нынче она нарядилась скромнее и более уместно, чем в прошлый раз. И по лицу видно — уже не за иллюзией пришла — конкретика материи привела. Все в этом мире продается, все покупается — это-то и противно.
Энеску поморщился и похлопал по покрывалу рядом с собой, приглашая Валю сесть:
— Иди сюда. Поговорим для начала.
Та села на край постели в обнимку с сумочкой.
Сирота со спасательным кругом, — фыркнул Бройслав, оценив объемную репродукцию, и одной рукой отобрав неслабый баул, подтянул девушку другой рукой к себе, обнял за плечи:
— Расскажи-ка мне, милая, всех ли служащих в агентстве ты знаешь?
— Э-э-э… а что?
— Ответь без «что».
— Ну-у… кого-то знаю.
— Багиру, например?
— Кого? — наморщила носик девушка.
— Ба-ги-ру. Не пантеру, не фирму — женщину, — принялся поглаживать ножки Вале. Та с некоторым страхом смотрела на его руку и пыталась сообразить, о ком речь и в чем интерес Бройслава, а заодно понять, можно ли на этом заработать. И чудилось ей, что получит она минимум, а потеряет максимум.
— Я по прозвищам не знаю.
— А по именам?
— Ну-уу… У Семена Яковлевича несколько подразделений, в офисе только легальные работают. Их всех знаю.
— А если нелегалы? Вернее, те, кого Макрухин не показывает даже своим?
— Д-да-а… встречаются… Зачем вам?
Рука мужчины стала настойчивее и наглее, чем начала нервировать девушку. Ни желания, ни возбуждения она не чувствовала — память о прошлой встрече еще была жива.
— Разденься, — то ли приказал, то ли попросил Бройслав. Валя замерла. С минуту думала: а не сбежать ли? И принялась нехотя раздеваться. Повернулась к мужчине, оставив лишь белье. Бройслав провел ладонью по лицу, по груди и талии и почувствовал лишь неимоверную тоску, сжимающую сердце — не то лицо, а может, не то тело. Красивое, гибкое, молодое, но словно неживое или абсолютно чужое, и в желание обладать вплетается горчинка то ли отторжения, то ли разочарования, портя удовольствие.
— Вспомни Багиру, — попросил, укладывая Валю на постель.
— Я не знаю ее.
Но он будто не слышал — снял брюки и лег рядом, принялся поглаживать грудь и живот девушки, задавая вопросы, от которых та терялась:
— Как она выглядит? Давно у Макрухина? Что ты о ней слышала? Не верю, что могло быть иначе. Может, какая байка достигла твоих ушей? Расскажи мне, милая.
— Я не слышала, — поторопилась приласкать его, переключив на другую тему.
Бройслав промолчал. Помог ей раздеться полностью и тут, как с цепи сорвался: резко вошел в нее, придавил собой и зашептал в ухо:
— Не верю, милая. Тебе придется все рассказать и про Багиру, и про своего шефа…Иначе эта ночь покажется тебе очень длинной.
Зловещий шепот и грубые движения ввергли Валю в панику, и она попыталась оттолкнуть мужчину, но была тут же зажата в капкан его рук:
— Порадуй меня, — попросил ненормальный, глядя ей в глаза. — Не молчи — расскажи, что знаешь. Кто она, ну! Не заставляй меня быть грубым.
А он сейчас ласков? — Валя испугалась до слез:
— Я не знаю!… Слышала о какой-то Багире, Власов Сидоровичу говорил: "Багира с пулей в голове"! А больше ничего не знаю!
— Кто у нас Власов?
— Он разводами занимается! Помогает определенной стороне получить выгодные условия при разделе имущества!
— Молодец, милая. Но мне этой информации мало. Как я могу получить более конкретное досье на Багиру?
— Не знаю!
— Что ты? Подумай. Помочь?
— Нет!
Бройслав перевернул ее, поставил на колени и взял, заломив руки:
— Так, что пришло в голову? Какая светлая идея тебя посетила? Ты секретарша — наверняка можешь взять документы у шефа, наверняка они есть у Макрухина. Я уверен, на каждого своего человечка у него хорошая якорная цепь есть.
— Мне больно!
Бройслав выпустил руки девушки и сжал ей бедра, резко и грубо вонзаясь в нее:
— Думай. Я готов хорошо заплатить за информацию. Но она нужна мне быстро.
— Я… у него сейф!…
— Любой сейф можно вскрыть, и уж такой, как ты, умнице это не будет стоить больших проблем.
— Я не знаю код!
— Не верю!… Не верю. Ты слишком любопытна, чтоб не сунуть свой носик в дела Макрухина, не узнать, где, что он прячет и как это взять. Сколько ты хочешь за досье на Багиру? Ну? Смелее, милая!
Ненормальный! — чуть не взвыла Валя от его ласк, темпа и вопросов, что были неуместны и обрушились на нее, как дополнение к издевательству, не иначе.
— Не знаю!!
— Я слышал это раз десять. Ты другие слова в речи употребляешь? Я предлагаю тебе хорошую сделку. Разве тебе не нужны деньги, независимость? Так, нравится шеф? Кстати, как вы с ним? Какие у вас отношения? По-моему, он не жалует тебя.
— Вы все одинаковы! — прошипела, не сдержавшись.
— Он неласков с тобой? — Бройслав развернул девушку, усадил на себя и, крепко обняв, принялся выпытывать, глядя в глаза с ядовитым прищуром. — Берет тебя на столе в перерыве между деловой встречей и чашкой кофе? Обращается с тобой отвратительно? Не хочешь ему отомстить? Признайся, хочешь, но зубки слабые и руки короткие. Хочешь, я помогу тебе? А ты мне. Приносишь копии документов из сейфа Макрухина и получаешь… Что ты хочешь получить, милая?
— Деньги! — сжала зубы, мечтая поскорее избавиться от жуткого любовника.
— О, это деловой разговор. Сколько?
— Пятьдесят! — осмелела.
— Двадцать. Больше они не стоят.
— Стоят. Я знаю код!
— Хорошо, это уже достойно внимания. Двадцать пять.
Бройславу почти нравилось торговаться с девушкой, видеть алчный взгляд ее глаз. Его можно было принять за желание, почти любовь, почти экстаз, почти взаимную страсть. Жадность оживила Валю, и в этом было нечто смешное и горькое одновременно, вызывающее желание раздавить ее и поиграть еще.
— Сорок пять!
Она уже не была безвольной куклой, а начала двигаться, отвечать на движения и ласки Бройслава. Оно понятно, деньги нужно заработать.
— Двадцать пять. За эту сумму мне принесет их любой из вашего агентства в течение трех дней.
— Я сделаю это за два дня!
— Ты только что говорила, что ничего не знаешь, не можешь. Как мне тебе верить?
— Я принесу! Возможно, завтра!
— Все равно, информация не стоит больше двадцати пяти тысяч.
— Я принесу копии на всех, кто там есть! Аппаратура стоит дорого…
— Тебя снабдят.
— Все равно!
— Именно. Двадцать пять. Хорошая цена, милая. Я могу предложить эту сумму другому…
— Хорошо, тридцать!
— Тридцать? — Бройслав опрокинул ее на постель и сжал так, что Валя вздохнуть не могла. — Договорились. Если в течение трех дней досье будет у меня, ты получишь тридцать тысяч долларов…
— Евро! — прохрипела.
Бройслав рассмеялся — ничто его так не смешило, как обнаженная суть человека, у которого все ценности имеют четкие ценники.
Он впился губами в шею Вали, заставил ее вскрикнуть от своего укуса и заговорил ей в лицо, раздражаясь оттого, что она крепко жмурится, чтобы только не видеть его:
— Я согласен. Но сначала отработай те десять. В прошлый раз ты была холодна и разочаровала меня, и сейчас ведешь себя очень плохо, заставляешь жалеть о потраченной сумме и времени. Веди себя активно, покажи, на что ты способна в постели, и я поверю, что ты на что-то способна и в жизни, пойму, что не зря плачу тебе. Давай, милая, докажи мне, что достойна той суммы, что я тебе заплатил, покажи, как умеешь любить. А может, мне познакомиться с более страстной женщиной, чем ты? Но тебе придется вернуть полученное в таком случае.
— Нет!…
— Тогда докажи мне, что я не зря потратился.
Холодный прищур его глаз стал приговором Вале. Ее душа взвыла, а тело, проданное на усладу ненормальному богачу, вынуждено было отработать материальные желания хозяйки, стать игрушкой в жестоких руках.
Думал ли Бройслав, что насилует девушку? Нет. Он всего лишь утолял голод и глушил тоску, как делал это в ресторане, принимая пищу, а потом оплачивал счет.
Думала ли Валя, что подверглась изнасилованию? Да, но не давала этого понять ни себе, ни ему, честно отрабатывая немаленькую по ее меркам сумму, как отрабатывала деньги, просиживая в офисе и ублажая периодически Макрухина, который платил значительно меньше, а требовал куда больше.
И одного она не понимала и не могла понять — она была в лучшем положении, чем Бройслав, имея вполне четкую осязаемую цель. Она хотела денег, она их получала. Бройслав же желал того неведомого, чего не могли ему дать ни Валя, ни самая искусная гетера, ни капитал, ни успехи в бизнесе. Счастье Вали было почти в ее руках, почти рядом, всего лишь в каких-то пару дней пути. Счастье же Бройслава оставалось призрачным и недосягаемым, как бы он ни стремился к нему.
Он понимал это отчетливо и злился, чувствуя слепую ярость, что с каждой минутой проявлялась сильнее и грозила изуродовать девушку только за то, что она не может дать мужчине.
Бройслав оттолкнул ее и пошел в туалетную комнату, бросив на ходу:
— Чтоб через пять минут тебя здесь не было.
Вале не нужно было повторять дважды. Она поспешила убраться, заранее готовя себя к отказу, если последует новое предложение от охранника Энеску. Больше она с ним в постели встречаться не хочет, ни за что, никогда. Она бы и в жизни с ним встречаться не хотела, но тридцать тысяч — аргумент против излишней щепетильности и гордости.
Бройслав умылся ледяной водой и уставился на свое отражение: чего ты хочешь? Что с тобой происходит?
Из года в год, изо дня в день с ослиным упрямством искать в этом прагматичном, жестком и изощренном в своих правилах игры мире то, чего быть в нем не может, в силу той же жесткости, диких, абсолютно звериных законов жизни, которые перемалывают личность с равнодушной отстраненностью… как только что Бройслав трахал секретаршу Макрухина.
— И чего же ты хочешь? — зло оскалился на себя в зеркало.
И головой качнул: как объяснить то, чему нет объяснения?
Мистика?
Паранойя?
Романтик он или безумец, придумавший себе черт знает что и бредущий за этим словно обессиленный в пустыне за миражом?
Ее ли он ищет, ту, что скорей всего не существует и не существовала в природе, или себя, того, который с юношеским идеализмом наделил пустой образ какими-то сугубо ему понятными достоинствами, поверил в них и прикипел душой так, что не оторвать, не отговорить. И душа воет от тоски, отвергает любую иную женщину, любые иные отношения, и копит ярость, не встречая той, которую сам себе создал.
В комнату постучали.
Энеску нехотя кинул:
— Да.
На пороге появился Гарик, оглядел полуголого друга:
— Душ решил принять?
— Что хотел? — отрезал тот, не желая болтать попусту.
— Эта про деньги говорит.
— Ясно, — усмехнулся криво. Вытер лицо и руки полотенцем в раздумьях и спросил:
— Сколько сейчас проститутки берут?
— Мне ребят поспрашивать, социологический опрос устроить? — скривился Гарик.
— Хотя бы примерно?
— Может, полторы, может, три тысячи за ночь, — пожал плечами Фомин. — Я их не снимаю, брезглив. Такие, как эта, всяко лучше: чище и проще.
— Думаешь? — поморщился Бройслав, не видя разницы меж «честной» секретаршей и «честной» проституткой, кроме одной — первая прикидывается беспорочной, а вторая и не пытается, называя вещи своими именами. — А я уважаю ночных бабочек, хотя бы за то, что они невинность не изображают.
— Предлагаешь в их фонд пару тысяч отправить в виде безвозмездной помощи? — улыбнулся Гарик.
— Нет. Заплати этой три и оснасти хорошей аппаратурой, ребят приставь, осторожно. Она должна досье на Багиру принести. Приготовь ей тридцать тысяч за труды, пусть радуется.
— Не много?
— Не жадничай, Макрухину больше бы платить пришлось, — отодвинул друга с прохода и вышел из ванной. — Вот что, приготовь-ка машину — в казино съездим. Хочу развлечься.
Фомин кивнул, хотя считал, что тот достаточно развлекся, а если судить по виду девчонки, то и с лихвой.
— Что тебя грызет, Бройслав? Вот и мает и мает — какой год наблюдаю. Только не говори мне про эту блажь с портретом — сам ведь понимаешь — пунктик это. Один марки собирает, другой картины Боттичелли, третий кактусы разводит — твоя мания из этой серии. Может, тебе, правда, хобби какое-нибудь завести, попроще?
— У меня есть хобби — бизнес. Проще некуда, — заметил тот сухо. Открыл дверь в гардеробную. — Иди, — приказал, выбирая костюм.
Глава 15
Опять ожидание. Бройслав злился и… выигрывал в рулетку. Фортуна благоволила ему, но он принимал это, как должное, как компенсацию за неудачи в другом направлении.
Еще одни сутки, еще одна прибыль, и ни шагу к цели.
Макрухин прорезался в девять вечера:
— Лапочка моя, ты домой собираешься? — пропел в трубку с истомой. Ясно, сердиться начинает питон.
— Мне здесь хорошо. Пригрелась я в Селезневке. Думаю, остаться в мегаполисе навеки, — буркнула я в трубку, глядя в потолок, который за день безделья изучила вдоль и поперек.
— Твоя мечта сбудется, дай срок.
— Опять пугаешь.
— Тебя? Солнце мое, если ты быстро не проявишь свою наружность в родном агентстве, я тебе уже ничем помочь не смогу.
А сейчас помогаешь? — скривилась я.
— Значит, помру, не увидев родины.
— Цветов на могилку от меня не жди, — голос Макрухина стал жестким: сильно я ему нужна. Значит, для очередной аферы, иначе бы не злился. Вот и спасение, вот и вся трепетная забота о своей питомице. Нет, самой надо думать, самой выбираться. В одном патрон прав — пока тихо, а что оно там завтра будет, никто не знает. Грянет гром в любую минуту, а я и перекреститься не успею.
— Закругляйся с англичанином, — почти приказал Семен.
— Не могу, любовь у нас жгучая. Медовый месяц намечается. Я его в Англию сопровождаю вместе с мадам Перетрухиной, для сохранности оной и с целью возвращения в родную среду обитания опосля каникул. А то понравится ей овсяная каша и туманный Альбион, страна понесет тяжелейшие мозговые потери, и тогда точно закопают — меня и вас.
— Лапонька моя, ты не поняла? Результаты нынешнего предприятия не влияют на твою дальнейшую судьбу. И долетишь ты, птаха моя перелетная, лишь до Москвы, максимум.
— Что ж вы мне триллеры-то на ночь рассказываете, Семен Яковлевич? Я ведь и сама пару страшилок поведать могу, о деле Семенцова, например, или о вашем трепетном внимании к новым разработкам химлаборатории в одной далекой от столицы местности.
— Ты не шантажируешь ли меня, лапонька? — а голос — мед, да деготь так явно проступает, что только глухой на этот счет ошибиться может. Ах, питон, глупышка, я тебя непросто шантажирую, а напрямую требую индульгенции и благословления в путь-дорогу подальше от охотничьих угодий твоих друзей и тебя.
— Предлагаю сделку на взаимовыгодных условиях. Мои условия вы знаете.
— Лапа моя, а какого рожна я тебе какой день одно и то же повторяю — явись, солнце красное перед батины очи.
— А-а!…
— Ага! Короче, два дня тебе даю — не проявишься, выкручивайся сама, а компромат можешь хоть сейчас прессе и телевидению отдать. Дарю.
Широка душа батяни. Но Макрухин не комбат, это точно. Значит, уверен — прикроют.
Понятно: скажи я «а», и эта буква станет последней в моей жизни. Круто.
— Коль заведет дорожка, загляну на огонек. Лампу только в кабинете не выключайте, пусть маяком моей заблудшей душе послужит, — хмыкнула и нажала кнопку отбоя на ушной гарнитуре: а не пополз бы ты, питон, в страны дальние, леса непроходимые? Знаю я твою заботу — благодарствуйте, обойдусь — целее буду.
Хотя прав Каа, в корень зрит пресмыкающееся — мне действительно впору выть и начинать прощаться с жизнью — обиженная фауна уже сгруппировалась вокруг моей норки: в окно выгляни — кепочка виднеется, из подъезда выйди — то Кирюша на скамейке сигареты, как леденцы, сосет, то Нейменов с желтой прессой знакомится. А на углу Ванюша в машине похрапывает. Работнички. Ох, контингент! Нет, теоретически уйти можно, и не от таких соглядатаев уворачивалась, да только в планы мои это по здравым рассуждениям не входит. Югорский полуостров это хорошо, но в прайд закаленных северных парней меня не тянет. И потом климат северный не переношу, да и отшельник из меня никакой. Там я точно взвою, носки в лицо мужа кину и подожгу чум.