И не бойся, я предаю лишь предателей.
Главное, чтоб ты Иваном остался, а не Иудой оказался. Тогда поладим. Может, ты из моей стаи?
Помечтай, детка, помечтай… две минуты до подъезда.
Ржавая железная дверь изначально не знала о краске и обивке и выглядела устрашающе убого. Но мне за ней недолго жить.
Я нажала кнопку звонка и приготовила маску несчастной девочки, робкой, неразвращенной и недалекой.
Дверь открыла черноглазая короткостриженная брюнетка, тогда как на паспортном фото она была длинноволосой шатенкой и выглядела более женственно. Что с нами делают амбиции и салоны красоты?
— Чего? — нахмурилась, окинув меня недобрым взглядом с ног до головы.
— Здравствуйте, — проблеяла я, пытаясь вызвать смущенный румянец на щеках. — Я по объявлению о сдаче комнаты.
— А-а-а, — протянула женщина. Подумала, взвешивая стоимость моего наряда и сумки, потом произвела фейсконтроль и бросила безапелляционно: — Триста долларов в месяц.
— Ой, — испугалась я, внутренне усмехнувшись — ничего у вас, тетенька, аппетит. — Мне на десять дней только. Я к родственникам приехала, а они в Адлер улетели, только через две недели вернутся. У меня билеты на самолет только на семнадцатое. И не меняют, — принялась тараторить, умоляя взглядом: ну, глянь на меня, несчастную студенточку — откуда у меня такие денежки? Прогонишь, что со мной будет?
— Сто, — поджала та губы, изображая непреклонность. — За десять дней.
— Да-а?… Ну, что ж… Хорошо, я согласна. Знаете, я на вокзале сегодня ночевала — в гостинице отчего-то мест нет… Ужас. Я больше не хочу.
— Оно понятно, — смилостивилась Симакова и шире распахнула дверь, решившись, наконец, впустить меня. — Документы покажь.
— А? Да, конечно. И деньги я сразу заплачу. Не люблю быть должной.
Бухнула сумку на пол в довольно чистой прихожей и спешно полезла в дамскую сумочку. Протянула застывшей в ожидании Симаковой паспорт и стодолларовую купюру.
Деньги женщина изучала дольше, чем мой документ. Помяла, погладила, на свет бумажку выставила, водяные знаки изучила и, видно, как-то сразу душой к лику Франклина прикипела. Помялась, покрутилась и кивнула:
— Ладно, оставайся, — подошла к одной из трех дверей и сняла ключ с гвоздика. — Вот. Эта комната твоя, — отперла дверь, впуская меня в довольно неуютное помещение, словно в другой век. Судя по обоям и интерьеру, здесь жили ссыльные декабристы и с тех пор, как они умерли, комнату использовали строго, как музей.
— Предупреждаю, чтоб мужиков не водила, сильно не шумела и порядок соблюдала. Приеду, увижу разгром — оштрафую. А паспорт я заберу, на всякий случай…
— Постойте, тетя, — растерялась я, а мысленно рассмеялась — нужен он мне, как и ты. — Как же мне без паспорта? Куда уедете? Как?
— Вот так! Я как раз семнадцатого прилечу, посмотрю, все ли на месте. А то, может, ты воровка.
— Да нет, тетя…
— Все, не нравится, уходи. Мне уже бежать надо, некогда тут с тобой.
— Нет, я согласна, но у меня тоже самолет. Если ваш опоздает, мне вовсе не улететь потом будет…
— Я позванивать буду. Соседке о тебе скажу, чтоб присмотрела — она женщина правильная. Ей паспорт твой и оставлю. Коли все нормально — отдаст, а нет, извини. Меня дождешься.
— Но это…
— Согласная или нет?
— Хорошо, — изобразила смирение ничтожества, у которого нет выбора.
— Тогда располагайся. По квартире сильно не шлындай — другие комнаты все равно закрыты. Да! Кран в кухне бежит, так что осторожней с ним, чтоб соседей не затопить.
И вышла из комнаты.
Ну, госпожа-а, судя по гонору — шамаханская царица, не меньше.
Я чуть не поклонилась ее спине — благодарствую, ваша светлость, за щедрость вашу неземную.
Но вместо этого проследила, как Симакова уходит из квартиры, и прослушала, приложившись ухом к двери, сольную оперу о новой квартирантке, что та в быстром темпе пропела Перетрухиной. Ясно ей. А кто еще в квартире слева под номером пятьдесят шесть обитает?
Прекрасно. Все складывается лучше некуда.
Глава 8
Я отмыла чайник и чашку, вскипятила воду и села пить чай, позаимствовав вполне сносный пакет зеленого чая с лимоном у отъехавшей хозяйки квартиры. У меня есть время на обдумывание и нужно использовать его максимально с толком, переварив уже имеющуюся информацию.
Макрухину я не верила, помощи от него не ждала. В яму со змеями с его легкой руки попала, где гарантия, что и под снайперскую пулю или кирпич на голову он меня не поставит? Нет такой гарантии и быть не может, учитывая его девиз жизни: каждый сам для себя. Пока охотился питон и его аппетиты меня не затрагивали, я спокойно закрывала на все глаза, но сейчас все по-другому — на охоту вышел Шерхан, и Ка-а придется либо пододвинуться, сдав Маугли хищнику, или быть добровольно съеденным вместе со своим питомцем. На подобный подвиг Макрухин не способен и в зобу благостных чувств в подпитии. Личное с работой он не путает ни в каком состоянии и четко просчитывает варианты, а рисковать может чьей угодно, но не своей головой, хоть при этом может испытывать самые хорошие чувства к человеку и даже дружить с ним или пылать в любовной горячке. Понятно, я буду ласково скинута со счетов, и на моей могилке старая змея от силы произнесет пару официозных слов, всплакнет на досуге, в лучшем случае, напьется, прощаясь навеки. Пройдет пара часов, и я буду не только зарыта, но и забыта.
Се ля ви.
Подведем итоги: друзей у меня ноль и помощников столько же, а врагов… пальцев ни на руках, ни на ногах не хватит.
Что делать?
Дельной мысли ни одной, скорбных полна голова.
Я включила маленький телевизор на кухонной полочке, гоня тоску-печаль. Внимательно прослушала политические дебаты, узнала рецепт приготовления зраз и решила его использовать. К тому моменту, когда в поисках нужного провианта, я поняла, что смогу в лучшем случае изобразить колобка, услышала очень интересное повествование. Николай Николаевич Дроздов в своем обыкновении наделил меня гениальным по своей простоте решением, рассказывая очередную сагу из жизни животных.
— Способность становиться под защиту сильных в тех случаях, когда собственными слабыми силами нет возможности отразить нападение врага, является дополнительным доказательством того, как распространена в мире животных приспособляемость к условиям среды, — достиг моего слуха вкрадчивый баритон уважаемого мною Дроздова. И я тут же прониклась идеей, начхав на зразы.
— Полностью с вами согласна, Николай Николаевич, — кивнула ему, в упор уставившись в телеэкран.
— … и какие остроумные и невиданные приемы используются для этих целей…
Ну, вот, и неправда ваша, господин Дроздов. Давно используются и более оригинальные… в человеческой среде.
— Маленький краб пинникса прячется в раковине моллюска, обитающего в дальневосточных морях. Он уже отвык от обязанности самому добывать себе пищу. Он слеп и всю жизнь проводит в полной безопасности под надежным щитом раковины и подбирает крохи пищи, остающиеся от моллюска…
Я поморщилась: мерси, конечно, но только за шит, а крохи, извините, без надобности, тем более подбирать. Лучше не жить вовсе, чем настолько унижаться. Да и крохи мне без надобности — брать, так все.
— Необыкновенные отношения установились между рыбкой Nomeus gronovii и медузой Physalia, так называемым морским пузырем, — вещал к моему удовольствию дальше Николай Николаевич, заставляя меня буквально впиться взглядом в симбиоз маленькой рыбки, снующей под куполом медузы с метровыми щупальцами. — Щупальца медузы покрыты обжигающими присосками, полными опаснейшего для животных и человека яда. И все же Nomeus единственное живое существо, без страха плавающее между убийственными щупальцами и пользующееся всемерной защитой медузы. До сих пор не выяснена причина такого союза. Известно только, что рыбки не питаются останками пищи медузы и, кроме того, доказали безусловный иммунитет к ее обжигающему яду. Нередко обширные «вуали» медузы представляют собой особого рода «ясли» для этих маленьких рыб.
Оч-чень интересно. Вот бы мне такую медузу заарканить и в щупальцах укрыться.
— Спасибо, Ник. — Ник, — душевно поблагодарила его и отключила телевизор, чтоб не сбивал с мысли.
Кто у нас настолько ядовит? И при этом может добровольно и с превеликим удовольствием меня укрыть настолько надежно, что ни одна хищная рыба не позарится?
А что у меня для этого есть? Инфа, много, разной… и преимущественно секретной.
Из-за нее, наверное, и слить меня решили. Логично. Тогда надо найти покупателя, который был бы заинтересован в сохранности моего тела, сознания и соответственно информации. Кому надо? Да хоть сейчас десятку свистни — прибегут, да я девушка гордая и патриотично настроенная, варанам пустыни ни хвоста от скорпиона! Значит, жаркий восток отметаем. Страна родная? Рискованно. Законы здесь на стороне тех, кому они вовсе не нужны. Хотя можно использовать Габрулина. Рашид серьезный человек, и мне будет рад без всякой информации… но позвонит дядя в погонах, и он меня погонит. Габрулин не хищник — он падальщик. Нет, не моя среда. Кто еще? Пара медведей, простых рассейских, и столь же неуклюжих, сколько объевшихся малины и меда. Хищники им параллельны, но ос боятся. Значит, опять мимо.
И вообще, что за фауна пошла? Сплошь пресмыкающиеся, падальщики и птицы-секретари.
Благородные кондоры, свободолюбивые гордые мустанги, хитрые, смелые кугуары, отважные стеллеровы коровы — ау, где вы?!
Н-да, остались пингвины, скунсы и питоны, популяция шакалов значительно выросла, потеснив истинных царей природы. Даже в животной иерархии произошло искривление в пользу более коварных, подлых и пронырливых пройдох и приспособленцев, а что говорить о человеческом обществе?
Может, всплакнуть над вымершим рыцарством и семейством японских журавлей?
А это мне поможет? Нет. Значит, прочь сентенции. Ищем дальше. Пусть не снежного барса, куда уж до такого шедевра, занесенного в красную книгу, но и койоты без надобности. Средний класс? Травоядные? Бараны, архары, антилопы? Фы-р! В изобилии настолько, что и в отстрел не мешало бы.
Грызуны? Только чужой огород рыхлить и могут, да корнеплоды жевать, прячась в норках глубоко под землей, а я свет люблю, риск, полет, бешенный бег по просторам на встречу хоть солнцу, хоть бездне.
И что имеем? Из десяти более менее благородных представителей фауны пять мечтают превратить меня в пыль и развеять по ветру, и уж не откажут себе в этом удовольствии ни за какие деньги, ни за какую даже стратегически важную информацию. Трое из пяти оставшихся могут передумать насчет развеивания пыли, если я очень сильно извернусь. А мне это как раз до одури надоело. Двое оставшихся не станут меня убивать — мараться не захотят. И уж точно не поверят, не помогут.
Итог нулевой. Пока.
Есть «лорд» Сергеев. Если правильно разыграть партию, можно склонить его в свою сторону. Сможет ли он меня прикрыть, достаточно ли силен? Это предстоит узнать.
Я глянула на часы — не пора ли с визитом к леди Перетрухиной ввалиться? За спичками, понятно. Пить она пока не даст, тарелку щей не нальет и в почти супружескую постель тем более не пустит. Но мне сегодня она и без надобности.
Я прошла в коридор и придирчиво оглядела себя в зеркало прихожей. Подумала и сплела косу. Все, это как раз: косметики почти нет, сережки самые скромные, одежда слабо элегантная. Точь в точь безобидная девочка Варвара из аграрного техникума. Если б еще лицо было менее симпатичным.
Я почти ненавидела свою физиономию за элитные черты благородного и утонченного существа… в котором и грамма этого самого благородства не было. Обман, сплошной обман манящих губ и чистых огромных глаз, густых ресниц, бровей вразлет. Гиблых в своей красоте для мужчин и еще более губительных для меня. Я ничуть не солгала Ивану, сказав, что красота — это проклятье. Зависть она рождает у подруг и толкает тех на подлости, заставляя отречься от дружбы. И все равно ты останешься виновата, даже если права. Говоришь — кокетничаешь, улыбнулась — флиртуешь, нахмурилась — загордилась, вспылила — заносчивой стала. Мальчики толпой за тобой ходят — шлюха. А сколько неказистых рыб — прилипал вьется вокруг в надежде, что им отломится нечто недосягаемое? И понять не могут, что мне нечего им дать, и злятся за то, и фырчат, и обливают грязью. Нормальная реакция ущербных в своих заблуждениях и непомерных в своих амбициях людей.
Для женщин я соперница, опасная и заносчивая тварь.
Для мужчин вожделенная игрушка, одно из заманчивых приобретений, бальзам для имиджа и мужского авторитета в глазах остальных самцов.
И никогда, никого не интересовало, есть ли у этой игрушки душа, что прячется за поволокой этих драгоценных глаз, что шепчут эти манящие губы и чего хочет ее сердце. Они видели лишь внешнюю притягательную вывеску и не стремились за нее.
Ну, и какие подруги, какие друзья? Одни ненавидят, даже если мило улыбаются тебе, другие желают и не церемонятся. Сколько раз мне приходилось охлаждать пыл мальчишек, парней, мужчин? Сколько приходилось выслушивать нелепейших обвинений, сколько раз приходилось оправдываться в том, чего я не совершала? И надоело, в итоге, обозлило, заставило пойти от противного, остервенеть, осатанеть, пойти по головам и научиться бить до того, как ударят тебя. Моя бронь крепка, но порой слишком тесна и тяжела. И женская ранимость, и желание, как той рыбке, примкнуть, прильнуть к сильному защитнику, нет-нет, но вылезает наружу и тревожит сердце иллюзией. Одно хорошо, Бог наделил меня не только красотой, но и холодным сердцем, не дав в придачу к уму любви.
Хоть за это спасибо.
А за дерьмо под названием жизнь я поблагодарю Дьявола. У нас с ним один ад на двоих — этот мир, и одна боль, разъедающая сердце — одиночество и ненужность.
Может, он и есть моя медуза, моя стая?…
Что ж, боль, разделенная на двоих, уже не боль, и сердце, понятое другим сердцем, уже не одиноко, и яд злости, разделенный на двоих, уже не разъедает, а излечивает. И очищает от любой грязи, превращая тьму в свет.
Но для этого нужно спуститься на самое дно, дойти до пика отчаянья и ненависти.
Разве я его не достигла?
А может, я мщу людям за холод в своей груди, за отверженность… за тебя?
Глупости, — сдула челку с равнодушных в своей застывшей красоте глаз. Не верю я ни в верхнего, ни в нижнего властителя, ни в любовь, ни в ненависть. Мой Бог — прагматизм, тупой и действенный, как таран. Я не ангел и не демон, не вероотступница и не религиозная фанатка, я хорошо осведомленная оптимистка, которой очень не хватает тумана лжи и очков иллюзии на глазах.
Ну, так и без них обойдемся.
Я напустила в глаза наивности и вышла на площадку: первый контакт самый важный.
Робкий звонок в дверь и сложенные в застенчивой скромности руки впереди, голова чуть склонена вниз: пода-а-айте, тетенька-а-а.
Дверь открыла сама Галина Перетрухина. Спортивные брюки, белая футболочка, собранные в хвост волосы на затылке. Не плохо, но любимого в таком виде не встречают. Значит, сегодня его не ждет?
— Здравствуйте, я из соседней квартиры… Мне неудобно просить вас, но не могли бы вы одолжить мне сахар? Я обязательно отдам…вечером. Видите ли, я только въехала. Еще вещи даже не разобрала…где магазин не знаю, а вторые сутки на ногах…. В общем, даже чай попить не могу… Простите, — блеяла, исподтишка изучая лицевую мимику женщины и оттенки чувств в ее глазах.
— Вы у Татьяны комнату сняли?
— Да.
— Понятно, — открыла шире двери. — Проходите.
— Да, что вы! — испугалась. — Мне б только сахару…
— Заходите, говорю. Перекусите у меня и чай попьете.
— Это неудобно, — замотала головой.
— Удобно, удобно, — почти силой втащила меня в свою квартиру. В воздухе витал вкусный запах и у меня невольно появилось желание узнать, чему принадлежит этот аромат. Не духи, точно — пища, точнее выпечка. Но что конкретно?
— Проходите, — подтолкнула меня Галина на кухню с уютным абажуром под потолком прямо над круглым столом. Выставила пирог с корицей и печенье явно домашнего изготовления. Расставила чашки, налила заварки из пузатого чайника.