Она взвилась как ужаленная, подхватываясь и тиская в кулаке боевой нож. Вскочила, пригибаясь для боя и горбя привычно плечи, но увидела перед собой старика, позади которого стояли два молодых мужика, и остановилась, хрипло дыша.
Может, она и была хороша, да только сейчас было не до того. Не зная, кто перед ним — человек или диво лесное, облик людской принявшее, жрец Огнеслав вскинул руки и нацелил твердый палец в грудь женщине.
— Даждьбог в небо, Змей в землю! Перун летит, грохочет; изок сидит стрекочет!.. Жаба в болото, змея под пень, солнце — на день! Коль жив человек — встань, не шелохнись. А коль диво лесное — вспять оборотись!.. А будь мое слово крепко…
Он еще не договорил, как женщина, словно подкошенная, рухнула перед стариком на колени.
— Прости, коль что не так измолвлю, — прохрипела она темными потрескавшимися губами. — Не гони сразу!.. Некуда мне идти!
Она покачнулась — не держалось усталое тело, и женщина оперлась о бок камня-алтаря. Она не дослышала слов, что произносил над нею Огнеслав, только все ниже и ниже клонилась ее голова. Но заговорные слова на незваную гостью не действовали — не спешил лесной оборотень снова становиться самим собой. Да и не смог бы он столько времени провести подле Перуна невредим — известно, как от Громовника бежит всякая нечисть! Женщина и впрямь была живым человеком.
Милонег понял это первым. Когда Огнеслав замолчал, отступя, он наклонился к незнакомке и тряхнул ее за плечо:
— Ты чья? Откудова пришла?
Женщина подняла на него глаза — синие, как небо весеннее. Они одни жили на ее лице.
— Зарницей дома звали, — отмолвила она тихо. — Из Каменецкого поселища я, что на берегу Нево-озера… Урмане на нас напали, кого порубили, кого в полон угнали, я еле ушла… Где я?
— Нево-озеро далече, — повестил ей Милонег. — То Перынь, Перунов погост. А тамо далее, — он кивнул на мало видный отсюда берег Волхова, — старый Славенск-град. Для нас Ильмень-озеро родное… Как ты сюда-то добралась?
— Того не ведаю. — Зарница качнула головой и поморщилась, пережидая слабость. — Сколь шла — не упомню… Одно скажу — вел меня вой, всадник на буром коне… Он урманам, что за мной гнались, путь застил. Досюда довел и сгинул…
Огнеслав уже разинул рот, чтоб возразить — капище не поле мимоезжее, что по нему всяк, кто хочет, может ездить в свое удовольствие. Но тут Ведомир приметил что-то на земле и тронул старика за локоть:
— Глянь-ка, владыка!
Оглянулись все — и приподнявшаяся над камнем Зарница ахнула, зажимая себе рот ладонью. На земле отпечатались четыре конских копыта — точь-в-точь по сторонам света вокруг изваяние Перуна, на полудень, полуночь, восход и закат. И более никаких следов — точно возник конь из ниоткуда и в никуда пропал.
Отведя наконец взгляд от следов копыт, Зарница почувствовала на себе оценивающий взор. Опершись на посох, старый жрец Огнеслав смотрел на незваную гостью, и девушка невольно зарделась — казалось, светлые с прищуром глаза жреца проникали ей в душу, выискивая там нечто тайное. Он пытался решить, достойна ли Зарница остаться.
— Сказали свое слово Светлые боги! — звучно, по-молодому молвил Огнеслав. — Коль явилась ты сюда, оставайся!.. Не гнать же тебя… Но уж тогда держись!
Зарница поклонилась старому жрецу, чувствуя, как дрожат ноги.
— Я, владыка, кметем была, — отмолвила она, — и труды мне ведомы!
Ее шатнуло, и не будь подле камня-алтаря, она бы непременно упала. Милонег первым подхватился, подставив ей плечо.
— Заря уж на небо вышла, — повысил голос Огнеслав. — Упустим время — не простит нам отец Сварог!.. Живо за дело!.. И ты, — он снова вонзил взор в лицо Зарницы, — отдохнешь и подмогни.
Ведомир бегом поспешил к кольцу костров — к первому лучу солнца они должны были гореть ярким пламенем. Милонег повел повисшую у него на плече Зарницу к маленькой землянке, что теснилась к тыну, ограничивающему капище. Жрецы при капище не жили — у всех трех были роды в Перыни, — но там зачастую ночевали ищущие приюта и защиты чужаки и отсиживались наедине с богами те, кто совершил перед родом непотребное деяние, вымаливая себе прощение. В землянку же уводили хворых и тех, кого нельзя было оставить у людей. Долгое время в землянке жила ветхая старушонка ведунья, но уж три зимы как она умерла, и с того времени хранили там целебные травы, обереги и складни-дощечки, где хранились летописи о прошлых временах.
Оказавшись наконец в полутьме землянки, Зарница со вздохом вытянула усталые ноги. Слабость подкатила волной, но передохнуть ей не дали — Милонег неслышно возник рядом, протянул корчагу цеженого меда из хранившегося в землянке бочонка. Девушка жадно выпила сладкий напиток. Враз прибыло сил — наверняка мед был заговоренный.
— Пересиди покамест, — улыбнувшись, молвил Милонег. — Как владыка позовет, тогда тебе силы понадобятся.
— На что? — Зарница вскинула на него глаза, и молодой жрец смутился.
— Вдруг какое дело сыщется, — уклончиво отмолвил он и, чтоб более не мешкать, откинул плетеную крышку короба: — Приоденься лучше.
Зарница сделала было движение — и он поскорее вышел, притворив за собой сбитую из горбыля дверь. Остался только огонек светца и распахнутый короб. Поставив корчагу на лавку, Зарница оглядела себя — за долгие дни блуждания по лесу рубаха и порты изгрязнились, местами порвались и потеряли свой вид. А в коробе сверху обнаружилась хоть и старая и ношеная, но чистая рубаха. Быстро обернувшись — не стоит ли кто под дверью, — девушка расстегнула пояс и стащила свою рубаху через голову.
Голоса и шум снаружи заставили ее решиться выйти. Неловко одернув на себе рубаху, которая оказалась ей велика, Зарница толкнула косую дверку и вышла.
Восемь костров в окруживших капище ямах уже полыхали вовсю — языки пламени поднимались ровно вверх, и дым завивался кольцами. Точно такой же огонь горел у камня-алтаря у подножия изваяния Перуну. Двое молодых жрецов — Зарница невольно задержала взгляд на Милонеге — стояли по обе стороны резной личины бога, а старый Огнеслав вышел навстречу нескольким всадникам.
Они подъехали к распахнутым ради них воротам и спешились. Последним с коня сошел старик, на вид казавшийся старше Огнеслава. Пока сидел в седле, он выглядел молодцевато, но, ступив на землю, согнулся и, вцепившись в поданный ему посох, неспешно пошел к жрецу. Справа и слева от него шествовали двое нарочитых мужей — бояре, догадалась Зарница, а позади теснились остальные. Десяток отроков остались снаружи при лошадях.
Старик поравнялся со жрецом и поклонился ему, силясь достать рукой землю. Судя по расшитой рубахе, богатому алому плащу, золотой гривне на шее и собольей шапке, всякий мог бы узнать в госте князя или старейшину рода.
— Ждал я тебя, князь-старейшина Гостомысл, — ответил на приветствие Огнеслав. — Гонец твой все мне поведал. Повести теперь ты, почто явился сюда, что за нужду до богов имеешь?
— Не стало мира и покоя на Руси, — двумя руками вцепившись в посох, заговорил князь Гостомысл. — Сам небось ведаешь, что князья из рода Славенова вершат!.. И мне не стало места ни в одном граде, как погибли мои сыновья-надежа… Потому порешил я с верной дружиной моей и боярами моими уйти сюда, где нет ни града, ни князей, и поставить новый город, свой. Ведомо мне, что тут уж живут люди, а потому прошу — испроси у богов позволения и совета: повелят ли они тут град рубить, иль еще куда мне уходить?..
Оглянувшись на своих спутников, он кивнул, и двое воинов выступили вперед. Они молча сложили к ногам жреца Огнеслава княжеские дары — свежебитую, сегодня на зорьке, дичину, два кожаных мешка с зерном и крупой, бочонок с брагой, длинную щуку и что-то завернутое в ткань — как углядела Зарница, то могло быть оружие, ежели судить по форме. Последним подошел безусый отрок и осторожно опустил на землю слабо трепыхающийся сверток — живую дань.
Огнеслав молча смотрел на дары. Потом оглянулся на младших жрецов. Те уже привыкли по глазам старика узнавать его повеления — подошли, забрали все.
— Что ж, — прикрыл глаза Огнеслав. — Испрошу у богов милости…
Люди мигом отступили, теснясь, ближе к выходу. Возле князя Гостомысла остались только два ближних боярина.
Снеся дары в землянку, Милонег и Ведомир ненадолго задержались там, и к Зарнице, которая все еще стояла как потерянная, подошел жрец Огнеслав.
— Не стой без дела, — сухо бросил он. — О судьбе гадать будем — освяти место.
— Как? — выдохнула девушка.
Старый жрец недовольно скрипнул зубами и отошел. Он весь уже был душой с богами и не терпел, когда его отвлекали непотребными, как казалось, вопросами. Растерявшаяся Зарница с удивлением посмотрела ему вслед и вздрогнула, когда сзади с нею поравнялся Милонег. Молодой жрец вложил ей в ладонь меч — возможно, один из дареных князем Гостомыслом.
— Обойди по кольцу костров место посолонь, — он указал рукой, куда идти, — замыкая круг, с заговором, чтоб никакая злая сила, ничьи лихие помыслы — человека ли, лесной иль водяной нежити, зверя-птицы ли — не посмели нам помешать… Слыхала, как такое слово молвится иль повторить?
Девушка взглянула в глаза улыбающемуся парню и кивнула:
— Справлюсь…
Все еще не расставшись с мечом, Зарница запрокинула голову, когда жрец Огнеслав, взмахнув руками, выпустил в небо сизого сокола, отловленного людьми князя Гостомысла. Только что он метнул жребий, как угоднее богам поступить с птицей, — и выпало ее отпустить.
Пронзительно и зло закричав, сокол стремительно взмыл в небо и начал подниматься кругами. Десятки пар глаз до боли всматривались в его полет, и только для одного из людей в каждом взмахе сильных крыльев ясно читался ответ. Что ж, полет ровен и гладок, птица не уходит далеко, не спешит укрыться в роще, не тянет за озеро, не мечется бестолково, как отбившаяся от стаи, не ищет места, где бы сесть. Соколу вроде как нравится летать в небе над Перынью.
— Ну, что он? — раздался надтреснутый голос князя Гостомысла. — Я не вижу его…
Жрец Огнеслав сердито качнул головой — слишком торопится князь. Ответ богов ясен, но как бы не вмешалась какая чужая сила!.. Переждав еще немного, он опустил глаза и взглянул на князя.
— Удачен жребий твой, князь-старейшина Гостомысл, — молвил он. — Боги благословляют деяние твое. Руби новый град на берегу Волхова!
— Мой новый град… Новый Город, — прошептал Гостомысл.
Вывернув шею, он попытался проследить взглядом птицу, но сокол уже растаял в синеве. На старческие глаза его наворачивались слезы, и потихоньку отошедшая в сторонку Зарница понимала старого князя — у нее тоже больше не было родного дома, дружины и ни одного знакомого человека на всем белом свете. Ей тоже нужно было место, где бы она могла преклонить голову. Перуново капище и старое селение при истоке Волхова — Мутной реке — готовы были дать приют всякому.
Как, последний раз поклонившись Перуну, даровавшему им добрый знак, гости во главе со своим князем покинули капище, Зарница не видела — внезапно в глазах потемнело, и девушка осела наземь, упираясь спиной в бревна ограды. Милонег, отвлекшийся на свои обязанности младшего жреца, заметил ее обморок позже. Бросив работу, он подбежал и вскинул Зарницу на руки, спеша унести ее в землянку.
Изнуряющий мучительный бег по лесам вслед за всадником на буром коне только сейчас сказался на Зарнице. Лишившись сил, она полностью пришла в себя много позже, уже в землянке, на наскоро устроенном ложе. На спиле пня рядом оплывал в глиняном черепке масляный светильничек. Рядом стояла плошка с отваром, над которым поднимался терпкий травяной дух.
Заметив, что девушка открыла глаза, над нею склонился Милонег. Опушенное первой бородкой лицо молодого жреца осветилось совсем юношеской улыбкой. Убедившись, что девушка его узнала, он приобнял ее за плечи, помогая подняться.
— Вот испей-ка, — молвил он, поднося к ее губам край плошки. — Трава девясил в саму Купальскую ночь взята, в семи росах вымочена. Старейшина Огнеслав сам ее сбирал.
Девушка послушно сделала глоток, потом другой. Воину не к лицу привередничать, особенно когда доподлинно ведаешь, что худа от этого не будет. Милонег не отпускал ее, пока плошка не опустела.
— Вот так, — снова улыбнулся он. — Старейшина говорил — ты выживешь…
— Я знаю. — Откинувшись, Зарница прикрыла глаза, прислушиваясь к себе. Теплое питье разливалось по телу, и ее слегка мутило — то ли с отвычки, то ли давал знать себя стоялый цеженый мед, которого она хлебнула натощак поутру. — Как давно я тут? — вспомнив последний день, решилась спросить она.
— Солнце на закат повернуло, — отозвался Милонег. — Да ты не бойся, — быстро добавил он, когда девушка бросила взгляд на притворенную дверь, — старейшина позволил тебе жить тут пока. Он сказал, — Милонег наклонился ниже, глаза его заблестели, — что от твоего слова добрый знак при гадании получен!.. Боги тебе силу даровали особую, не всякому мужу такая подвластна!..
В голосе юноши Зарница уловила странные нотки — он словно пытался внушить ей что-то. Нахмурившись, она вспомнила, как мелко дрожали ее колени и плыло перед глазами, когда она, держа меч на ладонях, пошла вкруг капища, глядя в землю и силясь вымолвить внятное слово, и как путались мысли. Она тогда только надеялась, что те обрывки заговоров, кои ей случалось слышать в прежнее время, сольются в один и будут угодны Перуну.
— Мне… некуда идти, — вспомнила она.
— Теперь и незачем! — Милонег коснулся ее руки. — Старейшина Огнеслав сказал — ты пока сможешь остаться тут, ежели не пожелаешь в Славенск идти… Ты богам угодна!
Девушка прикрыла глаза. Странные речи молвил старейшина, о чем думать, она не знала. Но деваться ей было некуда, а в Славенске ей был готов кров.
Силы возвращались медленно. Лишь несколько дней спустя Зарница смогла без посторонней помощи выбраться на свет и присесть у порога землянки, озираясь и как внове разглядывая резное дубовое изваяние Перуна, крепкие, неподвластные времени бревна тына, раскинувшиеся кольцом ямины с неугасимым огнем и широкие ворота, ведущие из святая святых на общий двор, где свершались праздники и гадания. И миновало еще время, прежде чем она смогла сама выйти за стену капища.
Милонег все время был рядом — с утра пораньше прибегал в землянку, приносил домашнего угощения, часами просиживал подле и отлучался крайне редко, по жреческим делам. Присаживаясь рядышком, всегда принимался мастерить что-нибудь — то кузовок из липового лыка, то вырезал ложку или солоницу для дома. Споро работали привычные руки, и так же складно текла его речь. Юноша — Милонег был на два лета моложе Зарницы — рассказывал девушке обо всем, что происходило во граде и что слышал в разное время от других. Он первым и вывел девушку за ограду поглядеть на привольные берега Ильмень-озера, на вдающийся далеко в темно-синие воды мыс Перыни, на низкие берега Волхова и град на его берегу. Показывал место, где в камышах залегал Змей Волхов, старший сын основателя града князя Славена. Был случай — пришли с верховьев чужие люди, захотели разорить и пожечь Славенск, но Волх недаром уже при жизни почитался великим чародеем — он вызнал о приходе врага заранее, перекинулся огромным чешуйчатым змеем и залег на глубине. А когда вражьи лодьи стали проходить над ним к беззащитному граду, поднялся со дна и всех потопил. На сушу выбрался едва один из десяти незваных гостей.
С той поры мало кто тревожил зря Славенск, но когда порушил князь Земомысл капища Змея Коркодела и воздвиг на его месте Перуна, стал чахнуть Славенск. Ныне это был вовсе малый град, едва три десятка домов, толпящихся за покосившимся тыном. И поговаривали старики, что не возродиться уже старому Славенску в прежней красе.
Но сейчас дичающие было берега истока Волхова оживали сызнова. На дальнем берегу в версте от Славенска день-деньской стучали топоры — плотничали пришедшие с князем-старейшиной Гостомыслом люди. Отложившие мечи да копья дружинники рубили терем князю, себе гридни да дружинные избы, ставили дома Князевым ближникам, конюшни лошадям да клети для рухляди. Обносили все стеной-тыном, намечая уже, где пройдет вал и ров, ограждающие новый город извне. За растущим детинцом уже закрепилось прозванье — Новый Город, данное до поры, пока не придумается более достойное.