Наутро стало известно, что Будимир остался жить в Новом Городе, под крылом у своего деда, который, переговорив с внуком, удивлялся произошедшей в нем перемене, повторяя про себя: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Пристроив своих людей на широком подворье князя-старейшины, он в ближайшие дни разослал во все концы, по всем градам гонцов, зовя князей на совет.
В назначенный день широкий двор терема князя-старейшины Гостомысла оказался полон. Пробираясь окольными путями, дабы не прознали рыщущие за данью и давящие непокорных ватаги викингов, в Новый Город съезжались князья. Из Белоозера прискакал Вадим, оставив город на меньшого брата, от Изборска добрались два брата Бориполковича, дети последнего князя, вместе с дальней родней. Пришли и некоторые из старейшин ближних родов — с Ростова и берегов Рареки. Все они, кто на себе, кто понаслышке, успели узнать, что такое викинги, повадившиеся хозяйничать на Руси, как у себя дома, и не удивились, когда, встретив их на пороге княжьего терема и проводив в горницы, ладожский князь Будимир после пира сразу завел речь о главном.
— Ведаю, что нет промеж нас мира, братья князья, — заговорил он. — Иные не рады меня здесь видеть. Но ныне враг на земле нашей и надлежит нам оставить наши споры ради общего дела. Призвал я вас сюда, дабы сообща, всем родом решили либо дать отпор незваным гостям, либо склонить перед ними головы.
Сидели в богато убранной палате, где лавки вдоль стен были устланы дорогой узорной тканью и выделанными шкурами. Грелись в шубах, опираясь на мечи, поглядывали друг на дружку. Земомысл, старший из братьев Бориполковичей, косился на Вадима и прочих князей, те отвечали ему столь же осторожными взглядами. Многие видели друг дружку впервые и знали о сидящих напротив ничтожно мало. Когда Будимир заговорил о борьбе, Вадим встрепенулся, оборачиваясь.
— Дать отпор? — фыркнул он. — И это ты говоришь, князь? А не сам ли недавно по займищам и починкам от них укрывался? А ныне о чем речь твоя? Опомнился? На хозяев земли гавкаешь, щеня?
— Тебе легко говорить! — взвились со своих мест оба брата Бориполковича, и их родичи подтянулись, готовые словом или делом поддержать князей. — Твое Белоозеро с бою не брали, воев не рубили, жен-детей в полон не гнали!.. Отсиделся за болотами-реками, за лесами да нашими спинами укрылся!.. Погоди, каб до тебя не добрались!
— Придет время — до каждого доберутся, — повысил голос Будимир. — Князья! Все мы здесь родня, все от одного корня род считаем — от Волха Славеновича, внука Русова. Нет меж нас любви, но ныне зову я вас на подмогу, собрать силы, поднять дружины и вывести их против урман, что засели в граде моем Ладоге, от отцов и дедов завещанном…
С этими словами он указал глазами на старого Гостомысла, который сидел тут же, глядя на сборище князей. Как хотел старик сейчас увидать среди них лица своих сыновей!
— А почто твоя Ладога? — мигом напустился на Будимира княжич Земомысл. — Уж коли считаться родством и знатностью, то мы поболее твоего достойны помощи! Изборск сыном Волха Славеновича, Избором Волховичем, основан был. Правнук его, наш прадед, Мирослав Селянин, и сын его, Земомысл Милославич, Славенском по наследству владели, деяниями своими в памяти людской остались, наравне с предками-щурами почитают их ныне!.. А ты? С нами в родстве, да только лишь по матери!.. Не ты, а мы должны на верхнем месте сидеть и на бой дружины звать!
— Верно, мы! — подхватил его младший брат.
Спутники обоих княжичей согласно закивали.
— Будимир Касатич нам не прямой родич, — высказался кто-то из малых князей, приехавших с Вадимом Белозерским. — Скажи слово, старейшина, достоин ли он сидеть меж нами вовсе?
Гостомысл не успел поверить, что с такой просьбой обращаются к нему, как Будимир взвился как ужаленный.
— Я вас, князья, на совет звал! — закричал он, еле сдерживаясь, чтобы не наброситься на говорившего с кулаками. — Викинги на земле нашей, а вы…
— Что на Руси враг, какого давно не бывало, нам ведомо. — Земомысл Бориполчич не собирался сдаваться, чувствуя поддержку и одобрение прочих. — И что с ним не совладать в одиночку, тоже на себе нами испытано. Я сам готов дружины собрать и в бой вывести, да и любого за собой зову. Иное дело в другом: почто ты, родович нам не по полному праву, над нами верх взять хочешь?
— А что, ты сам воеводой быть хочешь? — перебил его Будимир.
— Я по крови род от самого прародителя Волхова считаю! — ответил Земомысл. — Родовичи тут мои со мною, а твои где?
— Кривичские старейшины мною оповещены, — отмолвил Будимир. — Согласны они собрать народ и выйти на бой за Ладогу.
— Стольный град свой защитить хочешь, а о нас тебе дела нет! Что в Изборске викинги, то тебе не ведомо?
— Все мне ведомо. — По лицу Будимира было видно, что ему более всего хочется с кулаками броситься на Земомысла Бориполчича и прочих Земомысловичей, что начинали придвигаться ближе, стараясь держаться кучей. — Но помяни мое слово — ежели мы их из Ладоги выбьем, в Изборске им заведомо деваться будет некуда! Оттуда они сами уйдут — еще удерживать придется!
Кривичане, допущенные князем на совет, усмехались.
— Ты мне изгаляться брось! — Земомысл Бориполчич вскочил, притопнул ногой. — Ступай со своими кривичами Ладогу выручать, коль так! А мы сами с викингами управимся! Вадим Белозерский помочь даст — выбьем их из Изборска!
Названный вскинулся, готовый вставить слово, но Будимир не дал ему раскрыть рта.
— Сколь времени выбиваете! — фыркнул он. — Силенок маловато!
— Тебя про то не спросили!
— А надо бы!.. Я почто вас сюда созвал? Чтоб мы сообща выступили, всю землю против урман подняли, вернули себе то, что у нас отнято! Ведите свои дружины, князья, всех вас зову!
— Не ты ли и поведешь наших воев на урман? — подал голос один из князей.
— Я вас звал! — отмолвил Будимир.
— Он звал! — крутанул головой Земомысл Бориполчич. — Да каб не Славенск-град, отчина пращура нашего, Избора Волховича, нас бы здесь не было! Дружины дадим и людство кликнем — отзовутся люди, как один. Но уж ежели рядить, кто старшим будет, так не тебе, кривичу, наперед нас лезть! Мы — природные Волховичи! Нам и полки вести!
— Нам полки! Нам! — хором, отталкивая друг дружку, закричали его спутники.
Приехавшие с Вадимом ростовские князья и мелкие родовичи напряглись, поглядывая на Вадима, но тот помалкивал, хотя мог тоже гордиться своим родством, — как и правнуки Мирослава по прозвищу Селянин, он был прямым потомком Волха Славеновича. Но Вадим не лез вперед, поглядывая со стороны. Обороняя свое Белоозеро от викингов, он заслужил от народа прозвище Храбрый, но сейчас держался тише воды ниже травы.
Будимир ринулся вперед, шаря по бедру и порываясь выдернуть из ножен меч.
— Ты! — Глаза его наливались кровью. — Спорить вздумал?.. Смотри ужо у меня! Я старше — мне и честь!
Кривичане поднялись со своих мест, как один, готовые выступить за своего князя. Расправил плечи боярин Твердята, словно ждал приглашения на бой. В ответ повскакали с мест все прибывшие с Бориполчичами. Приподнялись и ростовчане. Вадим Белозерский крепче вцепился руками в край лавки, на которой сидел. Он не любил шума и свар и сейчас прикидывал, кто прав, чтобы встать на его сторону и своим словом утишить готовую назреть усобицу.
Будимиру глаза застила давняя, не дававшая покоя тревога за жену и детей, которые оставались в Ладоге на милости конунга Готфрида. Вести, что изредка доходили до него, были одна хуже другой — о том, как княгиня Златомира была силой взята конунгом в наложницы и, верно почуяв, что в ней назрел плод от насильника, лишила себя жизни. Судьба малолетних княжичей после этого стала вовсе черна — могло статься, что мальчишек уже убили, да свершено это втайне. Он столько времени не видел их, что одна мысль о том, что нельзя немедленно отбить город у викингов, что есть тому помехи, приводила его в бешенство.
— Честь тебе? — закричал он в лицо Земомыслу Бориполчичу. — Изволь! Выйдем-ка в чисто поле, там и испытаем, кому из нас больше чести следует!.. Иль ты боишься для справедливого боя меч обагрить?
— Нашел, кого мне бояться! Боги ведают, кому честь воздавать! Я суда божьего не страшусь, — отчеканил сурово Земомысл и отвернулся.
— Тогда идем!
Гостомысл наконец поднялся, воздевая дрожащую от волнения руку. Крут нравом и черен душой Будимир Касатич, страшно, ежели такому власть в руки попадет, — за то время, что прожил ладожанин в Новом Городе, его успели узнать. Горе делало его еще страшнее. Но он был ближе Гостомыслу, чем изборские князья.
— Стойте, витязи! — воззвал он. — Не лейте напрасно крови!.. Пусть свершится божий суд и ваши мечи рассудят, кому дружинами началовать!
Князья повскакали с мест. На ходу запахивая отороченный мехом мятель, Будимир первым рванулся к выходу. За ним, стараясь не отстать, поспешил княжич Земомысл со своими людьми. Остальные заторопились, теснясь в дверях и на ступенях входа.
На широком княжеском дворе гридни мигом расчистили место, оцепив его. Вынесли деревянное кресло для старого Гостомысла, укрыли его волчьей теплой шкурой и, когда старейшина сел, укутали еще и ноги.
Прочие князья остались стоять на крыльце, столпившись вокруг старика.
На оставленное пустым поле вышли с двух сторон Будимир и Земомысл. Оба скинули с плеч кафтаны, оставшись в одних рубахах, потом набросили кожаные подкольчужные куртки — отроки помогли натянуть кольчуги, укрепленные пластинами на груди и плечах. Люди в молчании наблюдали, как облачаются для боя князья.
Они уже встали друг против друга, готовые, надвинув на лбы шеломы, когда Гостомысл поднял руку, показывая, что желает говорить.
— Затеяли вы, молодцы, дело немалое, — молвил он, и оба спорщика нехотя обернулись в его сторону. — Поклянитесь же, прежде чем выйдете друг против друга, биться честно и без спора принять божий суд. И да пусть дарует всемогущий Перун победу тому, кого более желает видеть во главе полков!.. А теперь — вперед и да помогут вам боги!
Меченосец Мирослав с поклоном подал княжеский меч, привычным движением перекинул со спины на грудь щит и уже подсунул руку, чтобы снять его и передать своему князю. Будимир обнажил меч, взял лезвие двумя руками, ощущая ладонями его знакомые, как тело жены, очертания. В небе над головой ползли облачка. Где-то очень далеко, может, на другом конце света, катилась сейчас Перунова грохочущая колесница. Не видел грозный бог того, что готовилось свершиться на княжеском подворье Нового Города, и не мог помочь ни одному из спорщиков.
«Вонми мне, Перун-громовержец, — мысленно попросил Будимир. — Я чую свои силы, и сил тех для многого достоит! Пошли мне победу, а уж я не только во славу твою на поле брани потружусь — получишь ты от меня дары, каких давно не получал».
Вперед тяжело, горбя плечи для боя, шагнул Земомысл. Он держал щит высоко, а меч чуть на отлете. Он был молод — лет на пять поменьше жил на земле. Из многочисленного рода потомков первого Земомысла, сына Мирослава-Мирошки Селянина, после урманского разора осталась в живых едва половина, да и то молодежь и старики, ровесники старейшине Гостомыслу. Каждый держал небольшой городец в изборской земле, а кое-кто и через родню жены мог уже считаться кривичским князем, как и сам Будимир. Уж ежели кто будет спорить с ним, так только они. Но одолеть сейчас Земомысла Бориполчича — и весь этот край будет у него в руке.
Будимиру вдруг стало необыкновенно легко — словно повеяло свежим ветром. Чего ему бояться этого парня? Он не видел и не знал того, что пережил ладожский князь. И какое кому дело, кто ты по роду-племени?.. Не дав Земомыслу начать, Будимир ударил первым.
Говор, и без того еле теплившийся, погас вовсе, когда первый раз прозвенели мечи. Смешавшись, изборцы с ладожанами, ростовчанами и белозерцами одинаково завороженно внимали движениям князей и блеску их мечей. Некоторые беззвучно шевелили губами, моля богов о победе для своего князя.
Будимир был гораздо опытнее — еще мальцом он ходил в дальние походы, как его прадед Буривой, Гостомыслов отец. Он застал даже усобицу, развязанную своими дядьями. И сейчас он не спешил — бил изредка и наверняка, дожидаясь, пока не выдохнется, не допустит ошибки Земомысл. Ладожский князь был уверен в своей победе — с первых ударов, с первого шага. Изборец бился хорошо, правильно, но на стороне его противника была уверенность в своей правоте.
И постепенно это поняли все. Земомыслу никак не удавалось достать Будимира — всюду его меч натыкался на щит и меч ладожанина. Тот стоял несокрушимый и непобедимый, как скала, и выжидал.
И дождался. Чуть приопустился край щита, открывая плечо. Земомысл не замедлил воспользоваться приманкой — единственной оплошностью Будимира. Замахнулся — и его меч с размаху врубился в край щита, который Будимир успел вскинуть, подставляя рубящему удару.
Земомысл не успел сообразить, что остался почти безоружен, понял позже, когда, выбросив вперед правую руку, Будимир достал его, рубанув по боку. Кольчуга выдержала удар, но Земомысл пошатнулся, и второй удар довершил дело.
Рывком освободив из своего щита застрявший меч противника, Будимир спокойно стоял и смотрел на опустившегося на колени Земомысла. Княжич ловил воздух широко разинутым ртом и, опираясь на меч, пробовал подняться, но боль в боку мешала ему пошевелиться.
Переждав, Будимир оглянулся на Гостомысла.
— Суд свершился, — признал тот. — Перун на стороне Будимира Касатича!
Ладожане, пришедшие со своим князем, встретили это известие громкими криками. Некоторые обнажили мечи и вскинули их к небу, другие стучали о землю древками копий. Им вторили другие — почти все, кроме примолкнувших Земомысловых спутников. Двое поднимали князя, который бессильно обвисал на руках своих людей.
Проводив его взглядом, Будимир обернулся на видоков его победы. Как долго он ждал этого часа!
— Други! — позвал он и почуял, как утихают восторги — люди спешили примолкнуть, чтобы выслушать его. — Ныне спешите по своим градам и вотчинам — оборужайте дружины, созывайте охочих людей и ждите! Я позову вас! Мы раздавим урман!
Зарницу в те дни захватили с головой иные заботы.
После того давнего раздора с матерью Милонега Голицей она вовсе перестала показываться в Славенске. Лишь выждав месяц, решилась переступить порог дома жрицы Макоши Добродеи.
Та встретила ее радостно, словно любимую сестрицу, усадила к огню, поспешила накрыть на стол кое-какую снедь для угощения и долго беседовала с гостьей, отвлекаясь лишь на сына-малолетку.
Зарница внимательно следила за встречавшим свою вторую осень мальчишкой. Добродея поймала ее взгляд, крепче прижала к себе сынка.
— Хочешь такого же? — вдруг спросила она.
Зарница вздрогнула. До сего дня она как-то не задумывалась над этим — лишь когда вовсе не было житья от щемящей сердце тоски по любимому рядом, приходили мечты о своем доме и малыше на руках. Мигом вспомнив Милонега и сватовство его матери, она все-таки смущенно пожала плечом.
— Не ведаю, суждено ли мне это, — молвила она.
— Ничего. — Добродея улыбнулась. — Богам наши судьбы ведомы. Родишь еще…
Она сказала это так уверенно, что Зарница невесело усмехнулась:
— От кого же?
— Перуна проси, — ответила Добродея. — Ты ему молись, он тебе даст суженого!
— А как?
— А ты заходи ко мне еще как-нибудь. — Добродея спустила сына на пол, и тот проворно заковылял прочь. — Я тебя научу. К Перуновым жрецам с таким делом не всякая сунется, а Макошь о женской доле радеет. Она и тебя услышит, и иным богам весточку передаст.
— А можно ли мне-то? Я ведь… Перуну служу.
— Макошь Перуну супруга. — Добродея опять улыбнулась, ее круглое лицо расцвело. — Стало быть, можно!
С того дня Зарница зачастила в дом Добродеи. Порой там она сталкивалась с ее матерью, травницей. Старушка как еще одной дочери радовалась Зарнице. Она садилась на крыльце с корзинкой, выкладывала из нее собранные травы и подолгу рассказывала о каждой. Она не учила — просто говорила, не спеша припоминая о всякой былочке свое потаенное слово.