Только после того, как стала кметем, прочие воины перестали шарахаться от нее — теперь ее судьбу вершил тот же Перун, а домашние боги ее рода стали для девушки чужими. Тот, кто посвятил себя ратному труду, ходит на особом счету у богов. Кладя живот свой на алтарь заместо иной жертвы, воин в мирной жизни стоит выше простых людей.
Сказать правду, Зарница никогда и не мыслила себе другой жизни. Как-то так случилось, что в судьбе ее все складывалось одно к одному. До семи лет была она обычной девчонкой, как десятки ее подружек, — бегала в одной рубашонке босиком по грибы да ягоды в соседний лесок, возилась на дворе и за околицей, дома у печи качала обернутую тряпицей чурку, называя ее дочкой, пыталась помогать матери по хозяйству, порой путалась под ногами и зарабатывала незлой подзатыльник — изба была полна детьми: братья и сестренки ползали по полу и полатям. Боги дважды посылали матери двойни и однажды тройню, так что она то ходила тяжелая, то разрывалась между орущими малолетками, так что все заботы по дому рано легли на плечи отца и старшего брата. Зарница, как старшая дочка в семье, тоже начала приучаться к делам, да доползло откуда-то поветрие. Ведун Белоглаз успел вовремя разглядеть на том берегу Каменки растрепанную девку в белой рубахе, что махала полотном, нагоняя болезнь на поселок. Он загнал всех селян по домам, навесил на каждую дверь замок и, велев всем сидеть по домам, вышел навстречу растрепанной девке один…
Люди притаились, опасаясь даже до ветру за угол выскочить и скотине воды принести. Полдня ревели голодные коровы в стойлах — было то ранней весной, еще до Ярилина дня. Хозяйки одергивали малых ребят, чтоб ненароком не выглянули да не приметили лишнего — а ну как отвлечет нежеланный видок ведуна, ослабит его силу или вовсе переселится в любопытного сорванца моровая болезнь. Все сидели, ждали, когда ведун, проходя мимо, стукнет кулаком в дверь, давая знать, что можно выходить. Мать Зарницы, только недавно разрешившись от бремени тройней, не сумела уследить за дочкой-семилеткой. Взобравшись с ногами на лавку, девчонка отодвинула заслонку волокового окошка и высунула любопытный нос наружу.
— Дедко Белоглаз идет! — закричала она пронзительно на всю избу. — Живой! Один!.. А девки нету с ним…
Бросив малых, мать птицей ринулась на непутевую дочку и влепила ей затрещину:
— Подь отсель, егоза!
Зарница мышью ринулась прятаться на печку…
А на другое утро не смогла оторвать головы от постели. Металась, холодная как лед, и молчала, только дышала часто-часто. Мать, первая травница на село, поила ее целебными сборами, и Зарница успокоилась — настолько, что женщина бросилась звать ведуна.
Белоглаз пришел под вечер. Боком протиснулся в полуземляной влазень, потоптался на пороге и, прошептав что-то домовому, подошел к девочке. Зарница лежала вытянувшись и почти не дыша. Только по дрожанию жилки на тонкой шейке можно было сказать, что девочка еще жива.
Нагнувшись над больной, Белоглаз долго молчал, испытующе глядя на заострившиеся скулы, тоненький нос, бледные, плотно сжатые губки и синие круги под глазами. Зарница не двигалась, когда он водил над нею руками, окуривал ее дымком травы материнки и осиновых корней. Потом он срезал прядку волос, спалил ее на угольках, долго смотрел на пепел…
Мать из своего угла следила за ворожбой. Притихли и младшие дети. В избе воцарилась тишина, и получилось, что все ясно слышали негромкие, словно в раздумье, слова Белоглаза:
— Всякому свой срок приходит. Потухнет и эта зорька… Не жилица она на свете белом — не вскакивать малой в поневу, не носить кики, не бывать в дому хозяйкой…
Четверо близняшек — два мальчика да две девочки — залились разноголосым ревом, словно только того и ждали и что-то поняли, жалея старшую сестренку. Мать же не дрогнула. Молча, глядя в пол сухими блестящими глазами, собрала ведуну в узелок кое-какой снеди, с поклоном проводила до двери, о чем-то пошепталась с ним, не поднимая взора, а прикрыв за ним дверь, так же спокойно подошла к окованному сундуку с портами, откинула крышку и достала рубашку старшего сына — мальчишка недавно вырос из нее, и одежку схоронили, пока не подрастут младшие сынки. Расправив рукава, подошла к неподвижно лежащей Зарнице и молча быстро — девочка не шевельнулась и не подняла век — переодела ее в одежду старшего сына. Потом убралась сама, надела расшитый летник, в котором выходила только на праздники, нанизала на пальцы жуковинья, на запястья — обручья, на шею — ожерелья, в которых когда-то красовалась на свадьбе перед молодым мужем, и, тряхнув головой, прошлась по избе от угла до угла в плясовой…
Когда пришли с поля отец и брат, мать вовсю плясала у постели умиравшей дочери. И, вставшие у порога, они не ведали, что и думать.
— Нет у меня доченьки Зарницы! — крикнула мать, задохнувшись. — Сынок есть младшенький, Зорькиным его звать!..
Неистовая пляска матери сделала свое дело. Зарница наутро пошла на поправку и дня через три уже поднималась, а еще через некоторое время бегала. Но с того дня девочку как подменили — напрочь забросила она девчоночьи забавы, все больше тянулась к мальчишкам, рвалась помогать отцу и брату в мужичьем труде и даже сердилась, если ее кликали как-то иначе, не Зорькиным. Мать и ругала, и совестила неразумную, и случаем била — ничего не помогало. Зарница-Зорькин начала входить в пору. Ее подружки на посиделки бегали — а она в лес, зверя бить. Ни шитью, ни стряпне так и не выучилась, на парней не глядела, одеться и нарядиться толком не умела. Зато ворочала хозяйство наравне с братом и отцом и так навострилась на охоте орудовать сулицей, рогатиной да топором, что когда сбежала из-под венца на заставу, назвавшись Зорькиным, то никто из кметей и не помыслил, что явилась к ним девка. Косу толстую Зарница прятала под шапкой, благо дело было зимой, а на вид это был парень как парень — высокий, жилистый да гибкий. Разве что усы пока не пробились да голосишко подкачал. Так что пока не прибежала под стену заставы плачущая мать да не стала слезно молить отпустить дочерь неразумную, ни один не догадался…
…Зарница прищурилась, сплевывая. Что толку поминать давно минувшее! Три лета минуло с той поры! И давно уже жила она вместе с воями — разве что в мыльню ходила с их женами да спала отдельно. А так — дружинник и есть. И даже не болит сердце о том, что, проводив двадцать третье лето, до сей поры она не нашла никого по сердцу. Да не нужно ей было все это! Сколько себя помнила — не нужно! Побратимы-кмети уже и подзуживать, и смешками перекидываться перестали — привыкли и смирились, что никому не удастся заставить ее взглянуть ласковее.
Что правда, то правда — были среди них справные да пригожие парни. Девчонки на них гроздьями висли, мужатые бабы и то заглядывались. А вот не легла душа ни к кому. И не лежала вовсе!..
Ветер все катил на берег волну. В его завывании чудились живые голоса, и Зарница невольно нашарила на поясе обереги, одними губами шепча заговоры-отвороты против лиха. Мало ли кого принесет такая непогодь! Не поветрие, так злые духи разбушуются! А то и вовсе беду нагонит. Эдакий ветрище не к добру!
Девушка подалась вперед, прислушиваясь. Дедко Белоглаз всегда умел по голосу разобрать, что принес с собой ветер. Он бы не сплошал — переговорил с бурей, да и умолил ее повернуть и пройти стороной! Оставалась надежда, что старый ведун не спит сейчас в своей землянке на крутояре подле капища и чутко слушает ветер, прикидывая, надо ли чего бояться.
Можно было отвернуться, заставить себя не слышать воя и свиста ветра, не замечать его кликов, но Зарница только тревожнее прислушивалась. Не так давно пришла с реки Невы весть — появились урманские суда. Викинги шли не спеша, осторожно, да кто их разберет. Они ведь, сказывают, сперва подплывут к берегу вроде гостями, а потом алый щит на мачту вздернут — и на сушу, грабить и убивать. Воевода Ждан первую ночь уснул — до того все ждал нападения. А за ним и вся застава дремала вполглаза. Случись что — им первым ворога встречать.
И сегодня, как назло, такой ветер! Ой не к добру! Что-то принесет!..
Новый порыв вдруг донес чье-то тяжкое дыхание.
Зарница еле сдержалась, чтоб не метнуть на слух копье. Свесилась осторожно через стену в оконце-бойницу.
Внизу, у подножия стены, царила темень — хоть глаз коли. Тучи закрыли звезды, а дымно горящий факел озарял лишь часть стены и заборол. Но глаза давно привыкли ко тьме, и Зарнице почудилось, что на верху вала копошится какая-то тень. Не человек и не лошадь, а кто — не разберешь.
— Кто тут? — выдохнула Зарница, крепче стискивая древко сулицы.
Тень рывком придвинулась ближе, прижимаясь к бревнам стены:
— Не выдай!..
Голос был человечий. Молодой. Но мало ли кем может прикинуться нежить, чтоб напакостить человеку! И словно в подтверждение сомнений, издали донесся заунывный горловой вой — словно пели-выли оборотни.
— Даждьбогом светлым заклинаю — помоги! — перекрывая ветер, воскликнул неизвестный. — Человек я, как и ты! Зла ни тебе, ни людям твоим не причиню!
— Чур-Чурило, помоги, — прошептала Зарница, стискивая в кулаке оберег и чертя оберегающий круг. — Не выдай!
После такого всякий морок должен был растаять, как дым, но чуткое ухо различало под стеной быстрое дыхание.
— Гонятся за нами, — позвал голос, в котором сейчас было больше страха, чем может чувствовать дух. — Помоги!
Новый порыв ветра, безжалостно хлестнув по щеке, вернул способность рассуждать. Зарница вскинула голову — непогода ясно показывала ей, куда смотреть.
Тьма вдали, за лесистыми холмами да кручами берега, была непроглядна, но сейчас девушке показалось, что с запада неспешно, но неотвратимо вдоль берега Нево-озера надвигаются низкие клубы мрака — не то грозовые тучи, не то и впрямь чужая сила. А может, то и другое разом?
— Пресветлый Перун, победитель Змея-Волоса, заклинаю тебя! — вырвалось у нее, когда она увидела и осознала в глубине души, что этот мрак движется прямо на заставу.
У подножия стены еще дышали — видимо, у незнакомца не было сил идти дальше, и, оставив факел наверху, Зарница бегом бросилась вниз.
В воротах была потайная дверца, чтобы можно было незаметно выпустить гонца, уже когда прочие затворились, готовясь принять неравный бой. Протиснувшись в нее, девушка нос к носу столкнулась с парнишкой не старше пятнадцати лет, высоким, жилистым, добротно и тепло одетым. Он стискивал рукоять обнаженного меча, а за его спиной припадал к земле поджарый необычайно крупный молодой волк.
— Ты… пришла? — Даже во тьме парнишка сразу угадал в ней женщину. — Скрой нас, Светлыми богами заклинаю!
Здесь, внизу, вой ветра не был так отчетлив и многоголос, но зато постепенно нарастал глухой мерный рокот — словно скакало сюда десятка два всадников, ломая под копытами коней лед и поросли. Прислушиваясь к нему, парнишка, однако, не выглядел испуганным ребенком — это был воин, готовый встретить опасность.
— Ты кто? — дернула его за рукав Зарница.
— Отец при рождении назвал Радегастом, — глядя вдаль, отозвался парнишка.
— Откуда сам-то?
Радегаст обернулся на девушку. Его большие темно-серые глаза полыхнули во тьме как две звезды, и девушка почувствовала робость. Она бы не удивилась, если бы отрок, едва достававший ей до плеча, прикрикнул на нее, как на сопливую девчонку.
— Издалека, — ответил он, и Зарница ему поверила. — Помоги, — в который раз повторил он. — Они уж близко. Не чуешь разве? Веди куда-нибудь!
— Пошли. — Девушка взяла его за запястье, но Радегаст вывернулся.
— Один я не пойду, — решительно сказал он, и молодой волк припал к его ногам. — То не за мной — за ним охота идет. Я-то близ своих земель — укрыться могу и никто не достанет. А вот он… Он мой молочный брат!
Отрок положил руку на загривок волка, и тот выпрямился, вправду оказавшись крупным. Подрасти он еще немного, на нем можно было бы ездить верхом, как на лошади. Но сейчас могучий зверь поджимал хвост и скулил, как собачонка.
— Пошли к нам, — позвала Зарница. — Он не толще меня — как-нибудь пролезет!
Спасение было близко, но Радегаст покачал головой:
— Я не могу подвергать опасности людей.
И сказал он это таким тоном, что Зарница вдруг поняла: люди для него нечто большее, чем просто обитатели заставы и соседнего поселка. Она неожиданно почувствовала в отроке силу, которой не бывает у простых смертных, которой не обладают даже ведуны.
— Те, кто идет за нами, — не люди! — прозвучал голос Радегаста, и девушке стало ясно, что оправдались ее смутные подозрения. — И люди тут не помогут!
— Идем! — Не раздумывая и не сожалея о том, что бросила стражу, девушка ринулась прочь от заставы, увлекая за собой отрока. Только на миг шевельнулась в ней тревога о спящих побратимах, коих она бросала без защиты, но мысль эта растаяла — за Радегастом охотятся не люди. Значит, его надо увести от людей подальше — только так она могла как-то обезопасить заставу.
Отрок следовал за нею в молчании, его спутник-волк трусил рядом, то и дело пугливо озираясь. Пригибаясь, на ощупь, доверившись привычке, Зарница вломилась в густой подлесок рощи, что раскинулась на холме. Капище было недалеко — пробежать заросли, да и стукнуть кулаком в навесную воротину. Но отрок, поспевавший по пятам, уже тяжко дышал, шатаясь. Он не жаловался, но девушка нутром почуяла — не добежит. Тащить его на себе?
Задумавшись, она все-таки промахнулась, не рассчитав, с тропы, и все трое вдруг, ломая подрост, скатились по склону оврага на самое дно, где затаилась сырость и прелая прошлогодняя листва.
Здесь царила кромешная темень. Руки своей не видать. Зарница только слышала шумное, частое дыхание волка и хрипы отрока. Но сзади нарастал звук, которого она до сей поры не слышала, — конский топот.
Погоня! Только этого не хватало!
Времени не оставалось. Зарница упруго вскочила, нашаривая черен меча и готовясь сражаться. Радегаст с усилием поднялся, повис на ее локте:
— Против Охоты меч не выстоит! Уходить надо!
Девушка уже напряглась стряхнуть помеху, но тут поверх его головы в темноте разглядела-таки что-то на склоне и раздумала спорить.
— Туда, — сквозь зубы приказала она, толкнув отрока к наполовину вывороченной сосне.
Дерево каким-то чудом выросло на склоне оврага, ломая его корнями. Овраг продолжал расти, и талая вода понемногу подмывала корни. Под сосной уже образовалась приличная нора, но она все стояла, не думая крениться.
Вползли аж на четвереньках, чуя над головой рокот и гул копыт. Деревья закачались, заламывая ветви, застонали на разные голоса. Им завторил потревоженный леший. Где-то в чаще очнулись и спросонья заорали птицы. Поджарый волк подобрал под себя хвост и заскулил, как щенок. Погоня приближалась. Хотелось выглянуть, осмотреться, но в глубине души уже родился липкий страх.
И словно в ответ тайным мыслям, роща озарилась вспышкой молнии.
Радегаст и молодой волк притихли у дальней стены, боясь дохнуть. Зарница, припавшая на колени у влаза, спиной чуяла их взгляды. Они ждали от нее… Чего?
Не думая, что делает, девушка рывком выхватила из ножен нож и, закатав рукав, полоснула себя по руке. Боль на миг сковала тело, согнула его мало не вдвое, но Зарница уже смочила лезвие в отворенной крови и торопясь, пока было время, окровавленным ножом провела по земле черту, отделяя вход в нору от внешнего мира. И внутри родились слова, которых она не могла услышать ни от кого — ни от ведуна Белоглаза, ни от травницы-матери, ни даже от воеводы Ждана:
— Дедушко Чур-Чурило, батюшко Лес-Лешачок! Сварогом-дедом, Даждьбогом-Солнцем ясным, ветром-Стрибогом могучим заклинаю — не выдайте своих детей на расправу, ворогам на погибель-поругание!.. Ай не встанет вам в труд лиходею очи отвести, пути-дороги к нам замести, лихо-беду прочь унести… Тако бысь, тако есь, тако буди! Ключ да замок слова мои!
Новая вспышка молнии с бесплодных, еще не готовых разродиться грозой небес озарила склоны оврага, кроны качающихся дерев — и тени огромных всадников, застывших на той стороне!..