Сегодня он выглядит куда менее официально — вместо тугого пиджака и жилетки — тонкая темно-синяя рубашка, расстегнутая на три пуговицы и открывающая вид на участок его шеи с впадинкой между ключицами. Он не сказал еще ни слова, с тех пор как я вошла в столовую и, поприветствовав его, заняла свое место. И сейчас я ощущаю себя ужом на сковородке от страха перед неизвестностью, что таится в его ленивой позе, в черных глазах, прожигающих меня, в чуть поджатых бледно-малиновых губах.
— Ты не голодна?
Я даже вздрагиваю от неожиданности, когда в абсолютной тишине раздается его негромкий спокойный голос, и, наконец, позволяю себе посмотреть на него более открыто, а не мимолетно, как делала до этого.
— Эмм, наоборот, я… — слова теряются в смущении, что накатывает внезапно, вынуждая меня опустить голову и дрожащими от волнения руками обхватить маленькую чашку, что еще сохранила тепло напитка. Молю бога, чтобы он отвернулся, занялся чем-нибудь другим, но вместо этого он делает еще хуже, пододвинувшись ближе к столу и оперевшись о него локтями. Его тонкие пальцы сцепляются под подбородком, и все его внимание вновь концентрируется на мне.
— Твоя семья уже получила деньги, если тебе это интересно.
— Спасибо, — все же умудряюсь сделать один маленький глоток, медленно облизнув губы и даже прикрыв глаза от удовольствия, что приносит с собой терпкий вкус великолепного кофе. Отчего-то пальцы, вцепившиеся в кружку, не могут согреться, все больше леденея и вызывая мелкую-мелкую дрожь по всему телу. Здесь всегда так холодно.
— Ты замерзла, я прикажу затопить камин, — он говорит это мне, но за спиной уже открывается дверь, и я удивленно оборачиваюсь, наблюдая за слугой, который торопится исполнить волю Рэми. Всего несколько минут, и в камине начинает полыхать огонь, хоть как-то оживляя атмосферу вокруг нас. — Скажи мне, Джил, что заставило тебя принять такое решение?
— То есть, что подтолкнуло меня на мысль покинуть изоляцию? — Мы остаемся одни, и, слыша веселое потрескивание пламени, я наконец-то справляюсь с оцепенением и страхом, которые сковывали меня до этого.
— Я бы назвал это колонией, но пусть будет изоляцией, если тебе так удобно. Именно так: что подтолкнуло тебя продать свою свободу?
— Я не знала, что я лишусь свободы.
— А если бы знала? — Он вновь перебивает меня, как тогда, при первом знакомстве, но в его глазах нет раздражения, скорее любопытство, смешанное со скукой.
— Наверное, даже тогда я не изменила бы решения, потому что Айрин имеет право на шанс, пусть даже если этот шанс будет оплачен такой ценой.
Я позволяю себе перехватить его проникновенный взгляд и даже несколько секунд выдержать сверкнувшую в нем насмешку, пока эта самая насмешка не перекочевала на губы, изогнувшиеся в легкой ухмылке.
— Твой альтруизм граничит с безумием и я нахожу его забавным.
— Что же смешного в моем желании спасти жизнь сестры? — не могу сдержать подкатывающий гнев и ощущаю, как шея, а затем и лицо покрываются алыми пятнами злости, вызванной его откровенной издевкой. Сердце ускоряет ритм, потому что я вдруг понимаю, что зашла намного дальше, чем должна была заходить, позволив себе такой тон в разговоре с ним.
— В том, что любая жизнь теряет смысл, если ради нее пожертвовали другой.
— По крайней мере, она сможет прожить ее иначе, чем я. Быть может, более достойно, — Господи, не знаю, почему он так говорит, ведь я еще жива, дышу, мыслю. Я лишь пожертвовала свободой и до сих пор надеюсь, что вернусь домой невредимой. Только вот от его слов становится совсем тошно, и в груди разливается едкая обреченность, словно у меня уже нет выхода.
— Ты вкладываешь в сестру свои нереализованные амбиции? Расскажи мне, Джил, что для тебя значит “более достойно”?
В то время как он остается все таким же невозмутимым и уверенным, я совершенно теряюсь, глубоко дыша и растерянно рассматривая свои руки: побелевшие от напряжения костяшки пальцев, коротко постриженные ногти с белыми полукружиями у основания, вены, просвечивающие на тыльной стороне ладони. Я бы хотела уйти, убежать, спрятаться от его ядовитых слов, но вместо этого словно прирастаю к стулу и остаюсь перед ним совершенно обнаженной, с вывернутым на изнанку сердцем, с выпотрошенной душой.
— Знаете, Господин, любая жертва имеет смысл, если она позволяет спасти по-настоящему любимого и близкого человека. И дело здесь не в амбициях, а в любви, которая и толкнула меня на этот шаг. Мне жаль, если вы не можете понять этого, — на последней фразе я поднимаю взгляд, ожидая самого худшего: от наказания до смерти, о которой он так тонко намекает, но вместо этого, лишь на секунду, его скулы напрягаются, глаза приобретают опасный блеск, а потом все возвращается на место — его ухмылка, его уверенность, его равнодушие. Он даже улыбается, медленно вставая и приближаясь ко мне.
Тот самый аромат, что снился мне сегодня, вновь окутывает меня в плотный кокон, и я с замирающим сердцем смотрю за его указательным пальцем, скользящим по скатерти по мере движения Хозяина, идущего параллельно столу.
Рэми встает за моей спиной нерушимой глыбой — высокий, неприступный, чужой, и нарочито медленно убирает волосы с моей шеи, перекидывая их на одно плечо. Ощущаю его дыхание на своей коже и наклоняю голову вбок, когда он замирает над моим ухом и, сделав глубокий вдох, шепчет:
— Скажи мне, что ты почувствовала, увидев нас этой ночью? Только не лги мне, Джил, я слышал стук твоего сердца, — он делает частые хлопки в ладони, копируя мой бешеный ритм сердца, а затем обхватывает ладонью мою шею, попутно лаская ее подушечками пальцев. При упоминании об этой ночи я заливаюсь алой краской стыда, словно вновь ощущая то возбуждение, которое ощутила увидев столь откровенную сцену.
От нежных ласк Господина, смешанных с определенной жесткостью, по спине пробегают мурашки, и я не сразу понимаю, что он усилил захват, намного крепче сдавив мое горло и будто предупреждая, что любая ложь будет наказана.
— Я почувствовала возбуждение…
— Моя самоотверженная девочка, — он проводит кончиком носа по моей пылающей от стыда щеке, а потом прикасается к ней нежным, непорочным поцелуем, и я интуитивно чувствую, как он улыбается, удовлетворившись моим ответом. Не знаю, как долго мы находимся в такой позе, потому что полностью растворяюсь в его прикосновениях и уже не чувствую как моя грудь замирает на выдохе, застрявшем во все еще сдавленном горле. — Будь готова к семи, у нас насыщенный вечер.
Господин исчезает внезапно, так, что когда я нахожу в себе силы обернуться, от него не остается и следа, только уходящая слабая боль в шее и тяжесть внизу живота, вызванная его странными ласками, смешавшими в себе нежность и грубость одновременно. Только его последняя фраза, сказанная таким таинственно томным голосом, до сих пор висит в воздухе, вынуждая меня крепко-крепко зажмуриться и сжать кулаки.
Я не боюсь, не боюсь, не боюсь, мне просто нечего бояться, ведь он не сделал ничего плохого, совсем ничего. Ведь он не причинил мне боли, не подавил своей силой, не поднял голоса, но именно эта его невозмутимая холодность вызывает куда более сильное беспокойство, чем если бы он проявил свои права на меня в агрессивной форме. Почему-то мне кажется, что такие люди намного опасны, они скрывают в себе то, что мы можем ощутить инстинктивно, на подсознательном уровне, имея в арсенале лишь интуитивные ощущения и смутные догадки о их жестокости.
Я просто надеюсь, что ошибаюсь, что все его намеки и сдержанное поведение — это лишь попытка вызвать уважение, это лишь желание подчинить посредством страха.
Я просто надеюсь, что этот вечер не принесет с собой ничего из того, чего я так отчаянно боюсь.
Я просто надеюсь.
========== Глава 3 ==========
Это странно — видеть себя со стороны и не узнавать, с восхищением разглядывая созданный молчаливой служанкой образ. Мадлен помогла мне не только с макияжем, но и с прической, и даже с процессом облачения в вечерний наряд, выбранный самим Хозяином. У Рэми определенно есть вкус, и, если честно, я начинаю сомневаться, что жизнь здесь, пусть и не свободная жизнь, так уж плоха, как я себе навыдумывала. По крайней мере, дома я бы никогда не смогла позволить себе такое платье, боюсь, я бы даже никогда не увидела его в витринах тех магазинов, которые были в нашей изоляции. Так что стоит отметить определенные плюсы моего положения.
Платье-бюстье жемчужно-серого благородного оттенка, великолепно сидящее на моей худощавой фигуре и, я бы сказала, слишком откровенно ее обтянувшее. Струящаяся ткань подола, при каждом моем шаге очерчивающим ноги, жесткий корсет, по линии бюста обшитый серым жемчугом. Ничего лишнего, сдержанная элегантность, аристократическая изысканность. Никаких украшений, минимум косметики, которой я к своему стыду даже не умею пользоваться, если только самыми азами.
Так что Мадлен настоящая волшебница, она смогла легко и просто соорудить мне прическу, закрепив волосы тяжелой заколкой, а также подкорректировать лицо, не делая из него перекрашенную маску. Вот только за все время она ни сказала ни слова, будто боясь ослушаться приказа Господина, запретившего ей говорить со мной. И это не добавляет мне уверенности, потому что я ничего, совсем ничего о нем не узнала.
Мне приказано не опаздывать, поэтому я, не мешкая, спускаюсь вниз, чуть морщась от неудобной обуви — я никогда не носила каблуков, но почему-то именно сейчас меньше всего хочется показывать свою убогость перед Господином, которого, впрочем, не оказывается в гостиной. И лишь от идущей за мной Мадлен я узнаю, что он уже ожидает в машине. Значит, она не немая, и у меня будет возможность разговорить ее.
Мне даже никто не помогает спуститься с широкого мраморного крыльца, и я, заметив уже включенный свет фар, тороплюсь занять свое место на заднем сидении роскошного автомобиля. Рэми действительно оказывается в салоне, но не удостаивает меня взглядом, полностью посвятив себя телефону, в неясном свете которого я могу заметить, как на обычно расслабленном лице пролегает хмурая складка.
Он не обращает на меня никакого внимания даже тогда, когда я отодвигаюсь как можно дальше от него и прижимаюсь лбом к стеклу, рассматривая ползущую за окном дорогу, которая постепенно выводит нас с территории дома Хозяина. И только сейчас я в полной мере могу изумиться масштабом особняка, освещенного многочисленной подсветкой и выполненного в классическом стиле. Позволяю себе развернуться всем корпусом в сторону дверцы и проглатывать пробегающие мимо детали: аккуратно подстриженные кустарники, по-осеннему жухлая трава лужайки, желтые листья, укрывшие почву там, где их еще не успели убрать, нависающие над дорогой деревья, которые образуют что-то вроде тоннеля, ведущего нас к большим кованым воротам, по команде шофера медленно открывающим нам свои створки.
Мой рот непроизвольно открывается — я будто вижу это впервые, потому что мой самый первый день, тот самый, когда меня везли сюда, я помню слишком смутно, и не потому что у меня плохая память, а потому что я была слишком уставшей, чтобы обращать внимание на такие вещи. Сейчас же все новое восхищает меня и вызывает что-то наподобие волнения, ведь я даже предположить не могла, что попаду в такую роскошь.
— Я хочу предупредить тебя, Джил, — его тихий голос вырывает меня из сказки, и я разочарованно морщусь, вспоминая, кто я на самом деле. Его тень — я помню, и наверняка сейчас он напомнит именно об этом. — Это чужой для тебя мир, так что советую спрятать восхищение и пустые иллюзии за скромностью и осторожностью. Не советую тебе заводить с кем-либо разговоры, тем более, с такими, как ты.
— Вы имеете в виду рабами?
— Называй их как хочешь, — он безразлично пожимает плечами, когда я поворачиваюсь к нему и смотрю на него вопросительно, даже несколько нагло, учитывая то, что я вообще здесь никто. Успокаивает одно — он до сих пор не обращает на меня внимания, продолжая копаться в телефоне и действительно относясь ко мне как к пустому месту. Настроение праздника падает, и меня уже не восхищает вид за окном, как и надетое на мне платье, атлас которого так приятен телу. Слишком глупо с моей стороны вообразить себя чем-то большим, чем красивое дополнение к вечернему туалету Господина, но ведь это вполне логично, потому что на этот важный вечер он взял именно меня, а не ту женщину, что была в его постели сегодня ночью. Из чего возникает закономерный вопрос: почему именно меня? Простую наложницу, рабыню, пустое место? Для чего такие, как я, на этом приеме? — Ты все узнаешь, — будто читая мои мысли, говорит Рэми, — Просто смотри за теми, кто уже знаком с правилами, ты поняла меня?
Наконец, он поднимает свой взгляд, который лениво скользит по моему лицу, спускается ниже, на зону декольте, где явственно видны полукружия груди, затем на нервно сцепленные руки, сложенные на коленях. Хозяин вдруг задумчиво застывает, разглядывая мои руки, а потом совершенно неожиданно берет мою ладонь и проводит большим пальцем по тонкому запястью, следуя по дорожке из переплетения вен.
В этот момент что-то в его образе меняется, приобретает нечто демоническое, и я испуганно дергаю руку, пытаясь освободиться от усиливающейся хватки. Мне даже кажется, что его зрачки расширяются, когда он вновь поднимает на меня глаза и, будто просыпаясь от наваждения, отпускает мою ладонь, с былой невозмутимостью возвращаясь к своему занятию.
Бог мой, а ведь я его совсем не знаю и мне не стоит забываться, ни в коем случае.
— Я все поняла, мой Господин, — произношу это тихим-тихим шепотом, но сквозь мерный шум двигателя он все равно меня слышит и кивает головой, давая понять, что разговор окончен.
Мы едем уже около получаса, и яркие улицы начинают сливаться в сплошную светящуюся линию, которая перестает меня интересовать. Непонятное напряжение витает в воздухе, и мне становится все более неуютно, словно впереди меня ждет что-то страшное и неприятное, то, о чем не хочет говорить Рэми, и то, с чем я должна справиться самостоятельно. Если честно, я даже не уверена, вернусь ли с этого вечера живой.
Тревога нарастает по мере того, как машина снижает скорость и сворачивает направо, к не менее внушительным воротам, которые тут же открываются и пропускают нас на территорию настоящего замка, построенного из серого камня в готическо-мрачном стиле. Лишь ярко-освещенные окна, да многочисленные фонари сглаживают грубую угрюмость здания.
— Бог мой.
— Это один из немногих замков, доживших до наших дней, — Господин говорит это между делом, поправляя манжеты рубашки со сверкнувшими в них запонками и проводя ладонью по волосам. — Помни, что я тебе говорил, Джиллиан, от этого зависит как долго ты проживешь в этом мире.
От его тона мурашки по коже, и я растерянно наблюдаю за тем, как он изящно выходит из машины, огибает ее и смело идет вперед, даже не оглядываясь и тем самым заставляя меня покинуть салон и послушно последовать за ним. Я едва успеваю, придерживая длинный подол платья и стараясь не свалиться с высоких каблуков, и только когда до входа остается несколько шагов, он снижает скорость и дожидается, когда я встану чуть позади его.
— Не отставай.
Мы вместе входим в ослепительно-освещенную залу, и я непроизвольно ахаю от той роскоши, что поглощает нас, от шума голосов, нахлынувших отовсюду, от сладких запахов духов, щекочущих ноздри, от пестроты нарядов женщин и мужчин, которые, как только замечают Хозяина, почтительно склоняют головы и уступают ему дорогу, позволяя нам пройти в другой зал, где народа еще больше, и все они напоминает мне разворошенный пчелиный улей, гудящий и возбужденный. Я даже не сразу слышу Рэми, когда он приказывает мне опустить взгляд и встать ровно за его левым плечом.
— Дамиан, да неужели, я думала не дождусь тебя. — Сначала я вижу подол ее черного кружевного платья, столь искусной работы, что не могу удержаться, чтобы не посмотреть на его верх, а, тем более, на обладательницу такого плавного неторопливого голоса. Она говорит будто нараспев, протягивая каждый гласный, и своими столь же плавными движениями рук напоминает мне ленивую кошку. Ярко-алые ногти; бледная, пугающе бледная кожа, напомнившая мне об обнаженном теле, распростертом на алых простынях; хищная улыбка и прищуренные зеленые глаза, словно она всегда всех в чем-то подозревает. Черные блестящие волосы и идеально красивое лицо — мои догадки не могут быть неверными — эта та самая девушка, что была с Рэми.