— Почему? — спрашивает Егор. Спокойно спрашивает, но я замечаю сжатые кулаки с побелевшими костяшками. Кстати, кофе молотый в количестве 50 гр. включен в список предметов, разрешенных к ввозу.
— Потому, — отвечает дылда и кидает банку товарищу. — Я здесь хозяин. Понятно?
В помещении повисает молчание. Дежурный комендант уходит за перегородку, ревизор делается глухим, слепым и безучастным.
Я знаю, Егор может с легкостью создать пятиуровневое убийственное заклинание. И тогда нас расстреляют на месте. Пожалуйста, не дай ему поддаться на провокацию! — возношу беззвучную мольбу к потолку.
Егор отворачивается к движущейся ленте, но спокойствие дается ему нелегко. Желваки гуляют, губы плотно сжаты. Мой мужчина борется с яростью.
Когда вещи уложены, дежурный комендант вручает наши документы. Нам не дарят рекламные буклетики, не желают счастливого пути и не машут платочками. Егор взваливает на себя сумки с переворошенным содержимым и направляется к двери с табличкой "ПЕРЕХОДНАЯ ЗОНА 15 М". Я тороплюсь следом и на выходе слепну от яркого солнца. Увы, солнцезащитные очки здесь под запретом.
Нам предстоит пройти коридором, отгороженным колючей проволокой. Замедляю шаг и отстаю от Егора. Как во снах: вспаханная полоса земли по обе стороны уходит в бесконечность. Рядом с ней тропинка для пеших патрулей. Вдалеке маячат черные точки — это дневной обход. Параллельно — проезжая дорога для автотехники, наверное, для бронетранспортеров и танкеток. Вышки слева и справа. С одной из них посылают мимолетный блик. Это снайпер, скучая, разглядывает нас в оптический прицел. И колючка, колючка… Стоит тихий гул. Проволока находится под напряжением. Почему-то нет собак. Я думала, они будут рваться с цепей, заливаясь хриплым простуженным лаем.
— Эва, поторопись! — окликает Егор, и я ускоряю шаг.
Впереди глухой бетонный забор без начала и конца и массивные железные ворота высотой метров пять с белой буквой V на металле во всю ширь. Крутятся ролики, и мы просачиваемся в узкую щель. Ворота ползут обратно, отрезая от Большой земли. Вот и всё. Мы на побережье.
— И что теперь? — спрашиваю, отпив из бутылки, и предлагаю водичку Егору, но он отказывается.
— Сделаешь один глоток, а выдуешь ведро, — напоминает мне прописную истину.
Знаю, но очень уж жажда замучила.
Мы дошли до ближайшей рощицы и теперь сидим на травке в тенечке. От ворот проселочная дорога весело бежит метров двадцать и теряется, сворачивая в поле.
От недавней грозы не осталось и следа. На земле разводы от высохших капель, два часа назад долбивших из грозовой тучи. Парит, и оттого делается еще душнее. Воздух стоячий и горячий.
— За нами приедут, — говорит Егор уверенно. — Нужно ждать.
И мы ждем, ждем. И полежали уже, и печенюшек пожевали. Я успела успокоиться, хотя поначалу переволновалась до дрожи, представив, что мы сидим у дороги, по которой когда-то ходили мой дед и мама.
— Может, пойдем потихоньку?
— Посмотри, Эва, там пекло и ни одного кустика. Потерпи. Недолго осталось.
Потерплю, это не трудно. У меня терпения — вагон и маленькая тележка. Я дождалась окончания четвертого курса и получения аттестата. Стойко перенесла бюрократическую канитель с оформлением бумаг на въезд. Сцепив пальцы, терзалась ожиданием в поезде, ползущем на запад, и заразила Егора нервозностью. На самом деле трудно удержаться, зная, что осталось сделать последний шаг до родного дома. До мамы.
Сначала послышалось слабое гудение, затем надрывный рев приблизился, и наконец, на взгорке показалась машина.
— Эй! — вскочил Егор и замахал кепкой. — Что за убожество? — пробормотал, когда автомобиль остановился на обочине.
И точно, машина напоминала глубокого инвалида со следами ржавчины, помятостями и трещинами на лобовом стекле. И все же за техникой следили: смазывали и подкрашивали. Но при имеющемся уходе она будто сошла с подборки архивных журналов.
— Ей лет сто, если не двести, — отметила я.
— Довоенная модель. "Каппа". Выпускали во времена молодости деда, — определил мой мужчина зорким взглядом.
— Будем сидеть или поедем? — крикнул задорно водитель, высунувшись из окна.
— Помоги с сумками, — ответил ему Егор.
Хозяин машины, хлопнув дверцей, направился к нам. По мере того, как он приближался, лицо Егора мрачнело, а я замерла, не поверив своим глазам.
— Тёма?! Это ты?!
Это и вправду оказался Тёма — с милой ямочкой на подбородке и с волосами, собранными в хвост. Реальный, настоящий Тёма, в потертых джинсах и растянутой футболке. Последняя наша встреча состоялась полтора года назад, под Новый год, в столице, а теперь парень оказался здесь, на побережье.
— Смотри, красуля, я побрился для тебя, — развел он руки, предлагая кинуться в дружеские объятия. — Оцени подвиг. Борода успела отрасти до колен.
Егор не разделил со мной радостное изумление неожиданной встречей. Наоборот, притянул к себе и потребовал ледяным тоном:
— Эва, покажи ему.
Разве ж прилично хвастаться с разлету, не успев толком поздороваться со старым знакомым?
— Покажи, — велел Егор холодно, и его глаза сузились, превратившись в щелки. Наверное, прикидывал, как удачнее подобраться к Тёме и врезать.
Я протянула руку парню.
— Вот…
— Скажи ему, — приказал Егор.
Есть, мой командир. Молчать не буду. Но все равно смущаюсь.
— Ну-у… я замуж вышла!
— Красивое колечко. Поздравляю, — улыбнулся парень весело. — А где муж? Оставила на Большой земле?
Егор дернулся и громко вдохнул, набирая воздух в легкие перед тем, как броситься на шутника.
— Не, вместе с ним приехала, — сказала я и поцеловала Егора в щеку.
— Понимаю. Я бы тоже не оставил красавицу-жену без присмотра, — подмигнул Тёма, а муж сжал меня, вызвав сдавленное "ой". — И как тебя величать-то теперь?
Так и величать. Мелёшина Эва Карловна. Почти три месяца как замужем. А Егор, значит, счастливый супруг. Только вот счастья на его лице в данный момент не наблюдается.
28
Да-да, я вышла замуж. И ведь упиралась, отбрыкиваясь руками и ногами, а вопреки своему кредо поменяла фамилию, вступив в законный брак.
По поводу семейной жизни вышел неприятный разговор с Мэлом, через несколько дней после гостевания в поместье его деда.
Вернувшись как-то с работы, Мэл заикнулся о съезде компании, запланированном на ближайшие выходные. Мол, организовав слет сотрудников в неформальных условиях, то бишь в обстановке загородного дома отдыха, руководство компании рассчитывало выделить перспективных работников с возможностью дальнейшего роста по служебной лестнице. Но, увы, приглашение получили лишь женатые сотрудники, а шанс Мэла пролетел мимо как фанерка. Мэл высказался об упущенных возможностях с таким сожалением и расстройством, что я почувствовала себя виноватой. И обиженной. Он рассматривал женитьбу в качестве условия, необходимого для успешного карьерного продвижения, а не как… что? Для чего люди женятся? Чтобы соблюсти приличия, принятые в обществе? Чтобы со скандалом делить имущество при разводе? Кольцо на пальце — не панацея от семейных неурядиц. Крепость отношений не зависит от свидетельства о браке. И вообще, в свете поездки на побережье хомутание брачными узами выглядело с моей стороны как жалкая попытка удержать Мэла. Будет странно, если мы поженимся, и он останется на Большой земле.
Примерно так я и высказалась.
— Папена, ты не хочешь замуж вообще или не хочешь конкретно за меня? — прищурился Мэл.
Папена… Значит, разозлился.
Если поразмыслить, статус его девушки мне нравится. В физике есть понятие степеней свободы. Совместное проживание с Мэлом ограничило их число, но не лишило душевного комфорта. Мэл стал неотъемлемой частью моей жизни. Я считаюсь с его мнением и уважаю принятые им решения, но могу высказывать свою точку зрения, могу спорить и поступать наперекор. А замужество сведет все степени свободы к нулю и повесит на шею долг, ответственность и обязанности члена большой семьи, в которую заманивает Мэл. А еще необходимость подчиняться правилам, установленным в клане, — чужом монастыре с пугающим меня уставом. Или всё дело в том, что Мэл носит фамилию Мелёшиных? А может, причина в том, что я не оправдаю ожиданий, и наш ребенок унаследует мою слепоту?
— Гош, давай обсудим, когда вернусь с побережья.
— К тому времени я могу передумать, — обронил он небрежно.
Да пожалуйста! — вспыхнула я как спичка. Больно надо! Не очень-то и хотелось.
— Прекрасно. Если приспичило, встань завтра под люстрой в холле и крикни: "Требуется жена для карьерного роста!" А меня не трогай.
В общем, я обиделась на Мэла, хотя в чем-то он оказался прав. Давно следовало обсудить наше общее будущее и расставить приоритеты. После откровений Константина Дмитриевича поездка на побережье обрела реальные очертания, став для меня не просто целью, а идеей фикс. Путеводной звездой.
Я дулась, а на Мэла напало раздражительное настроение. Надев наушники, он посвятил вечер курсовой работе по символистике, расслабляясь под тяжелый рок.
Смешно вести себя по-детски. Нужно помириться и прогнать недопонимание. Не люблю, когда наши ссоры затягиваются. Начинает ныть сердце, и всё валится из рук. Подойду и обниму его. Приложусь щекой к макушке.
— Гош, я получу аттестат и съезжу к маме. Вернусь, и тогда решим, что делать дальше.
Он снял наушники:
— Уедешь, а мне предлагаешь ждать на Большой земле? Сколько? Год или два?
— Не знаю… — растерялась я. — Меньше! Месяца вполне достаточно. Погощу на побережье и приеду обратно.
Балда я была. Мне казалось, большие расстояния — плевое дело. День — туда, день — обратно, и куча времени рядом с мамой. Нужно столько ей рассказать!
— Хорошо, — объявил Мэл. — Поедем вместе. Заодно познакомлюсь с тёщей.
С какой тещей? С мамой, что ли? Он поедет вместе со мной?! На край света?!
Подобного поворота событий я не ожидала. Не предусмотрела. Наверное, у меня был достаточно остолбеневший вид, потому что Мэл спросил:
— Дело не в побережье, ведь так, Эва? Почему ты упорно отказываешься признать, что наши отношения рано или поздно завершатся браком? Чего боишься?
— Ничего, — буркнула я, отворачиваясь.
Мэл нагнал меня на кухне и припер к холодильнику.
— Говори, — потребовал и не отпустил, пока я, смущаясь и отводя взгляд, не промямлила что-то о плохой наследственности, которая ждет моего ребенка. О том, что малыш никогда не увидит чертовы волны. И о том, что у меня, возможно, не будет детей из-за проклятья, растворенного в крови. То, что дед Мэла назвал даром небес, я посчитала наказанием. Тяжким бременем, возложенным на слабых и немощных людишек. Разве способен примитивный человеческий разум уяснить величие свалившейся благодати? Разве может он постигнуть суть божественного замысла? Как жить, зная, что я — урод? Зачем самый старший Мелёшин сказал мне, зачем?
— Без истерики, — сказал Мэл, обхватив мое лицо ладонями, и велел: — Смотри на меня. Успокойся. Дыши… Не подозревал, что ты перевернешь рассказ деда с ног на голову. Поэтому всю неделю ходила сама не своя, да? Запомни, Эва, ты — редкий цветок, который распускается раз в сотню лет. А за редкостями охотятся и убивают конкурентов… Насчет детей не переживай. Ты меня знаешь, я отступать не привык и всегда добиваюсь своего.
— Маме не повезло, ее дочь родилась слепой. И мне не повезет, — упорствовала я.
— Наш ребенок увидит волны. Железно. Даже не сомневайся. Хочешь, прямо сейчас займемся? Мальчиком, например. Эдиком или Серёгой. Или девочкой, такой же вредненькой, как и ты. И назовем её Акулиной. Или Аграфеной.
Фыркнув, я рассмеялась, и напряжение отпустило.
— Рановато. Сначала нужно съездить на побережье. Гош, давай отложим семейные вопросы на потом.
— Рубля откладывать не любит. Вспомнит о блуде, творящемся под носом, и объявит немилость твоему отцу или моему за плохое воспитание отпрысков.
— Когда вспомнит, тогда и поговорим, — поставила я точку в разговоре, и Мэл согласился с неохотой.
Таким образом, тема свадьбы-женитьбы на неопределенный срок отступила на дальний план.
А через неделю мы с Мэлом получили приглашение на интервью в телевизионную студию центрального канала. Оказывается, благодаря грамотной подаче фотоматериалов в прессу, наши имена поднялись на первую строчку рейтинга "Влюбленные года" и вот уже пару месяцев держались на плаву. А я упустила сей факт из внимания, переживая из-за дней рождения, наводнивших октябрь, и по поводу неутешительных открытий о моем родословном древе.
К величайшему изумлению, Мэл согласился на интервью при молчаливом одобрении моего отца и Мелёшина-старшего. Зато я устроила безобразную сцену. Чтобы меня показали крупным планом по телевизору, и зрители услышали невнятное заикающееся блеяние?! Ни за что.
Мэл привел бездну доводов. Во-первых, общение в виде интервью принято в средствах массовой информации, и в приглашении на телевидение нет особого умысла. Гораздо подозрительнее будет выглядеть наш отказ. Во-вторых, передача идет в дневное время, поэтому целевая аудитория — домохозяйки и глухие старички. В-третьих, это не прямой эфир, а запись, и я смогу отбраковать неудавшиеся кадры. В-четвертых, бекать не придется, потому что перед интервью нам пришлют вопросы, и цензоры подготовят ответы, а репетиторы научат правильной дикции.
— Зачем? — заламывала я руки. — Разве нельзя отказаться? Лично мне до фонаря какие-то там рейтинги.
— А мне — нет, — ответил Мэл. — Откажемся, и нас сочтут высокомерными зазнайками. Сегодня мы — лидеры парада, а завтра наши имена напишут на мусорных баках и будут поливать грязью на каждом углу. Не стоит недооценивать прессу и телевидение. Если нас подвергнут остракизму, даже мой отец не сумеет выправить ситуацию. Так что, Эвочка, ты обязана поддержать меня.
Умеет же человек давить на больную мозоль, то есть на чувство долга и ответственность. Промучившись полдня угрызениями совести, я дала согласие на интервью. Можно сказать, совершила подвиг.
Вива, узнав о предстоящей телевизионной экзекуции, задумалась.
— Нужно подобрать специальную косметику, чтобы не расплавиться под софитами. И приодеться соответствующе. Не боись, сварганим что-нибудь достойное. Насчет передачки не волнуйся. Ничего серьезного. Поулыбаешься десять минут перед камерами — и свободна. Сегодня ты и Мелёшин, завтра — победители других рейтингов. Нынче расплодилось несметное количество национальных голосований. Страна хочет знать героев, которым отдает свои симпатии.
Выслушав личную стилистку, я взглянула на катавасию с интервью под другим углом. Действительно, в перекидывании вопросами-ответами нет ничего страшного. И с дикцией справимся, и о милой улыбке не забудем. Пообщаемся с тётенькой-ведущей по заготовленным шаблонам, а если я начну заикаться или почешу нос, устроители передачи снимут новый дубль.
Телевизионный центр, куда привез меня Мэл, стал причиной минутного остолбенения. Архитектурно здание напоминало замысловатую пространственную головоломку, а высоченная приемная вышка, похожая на чулок, натянутый на каркас, сияла сетчатой ажурностью на фоне темного неба.
В студии на тридцатом этаже, куда поднял скоростной лифт, на меня напала робость. Камеры, провода, лампы, светящиеся табло: "Тихо, идет съемка"… Торопливость и лихорадочность перед выходом в эфир… Снующие ассистенты, помощники, гримеры… Зато Мэл чувствовал себя в своей тарелке, словно был завсегдатаем телевизионных шоу. Он пожимал руки операторам как лучшим друзьям.
Мелёшин-старший, подстраховываясь, отправил в качестве сопровождения две машины дэпов, и шестеро мужчин в черных костюмах и темных очках рассредоточились по помещению, заняв удобные диспозиции.
В павильоне установили простейшие декорации: окно с панорамой вечернего города, заждавшегося зимы. Снаружи ветер гнал по черному небу клочья сизых облаков и бросал в лицо горсти песка вместо снега, а в студии было тепло, светло и оживленно. Нам предоставили диванчик, и Мэл уселся, закинув руку на спинку. Я оказалась у него под боком.
— Прекрасно выглядишь, — шепнул он на ухо и переплел наши пальцы, получив в ответ благодарный взгляд. Вива отнеслась к моему образу со всей ответственностью, сотворив маленькое романтичное чудо из платья с расклешенными рукавами и из "плетенки" прядей на голове. Надо ли говорить, что принятие успокаивающих капелек стало традицией в борьбе с накатившим беспокойством?