И мы, нежданные гости. Вернее, жданные. Нам следовало приехать на прошлой неделе, но обстоятельства помешали, — объясняет Тёма хозяйке. Судя по простоте общения с хозяевами, он — частый гость на хуторе.
Меня так и тянет спросить у парня, какими судьбами он оказался на побережье, но Егор бдит. Муж ясно дал понять: с певуном из клуба не любезничать.
Хозяйская семья — большая числом. Помимо хозяйки — её муж, двое взрослых сыновей, один из которых женат, сноха на сносях и две младших дочери, навскидку шестнадцати и двенадцати лет. Все светловолосые, как и Тёма, лишь невестка — тёмненькая и черноглазая. Даже просторная разлетайка не может скрыть большого живота у молодой женщины. Невольно примеряю к себе состояние глубокой беременности и в который раз убеждаюсь: на данном этапе я и материнство несовместимы. К тому же меня почти не тошнит, и когда Егор с завидной частотой справляется о самочувствии, отвечаю уверенно: "Всё хорошо, никаких проблем".
Молодые строятся тут же в ограде, недалече от хозяйского дома. Возводят основательный пятистенок из бруса. Пока что стены — мне по грудь. Пахнет свежеструганной древесиной. Тут же, на телеге наложены какие-то дощечки, наверное, для стройки. Поодаль — внушительная поленница и топор, воткнутый в деревянную колоду. На задворках натянуты веревки, на которых сушатся вещи, начиная от одежды и заканчивая постельным бельем.
Пожилая женщина приводит двух коров и теленка. Те мычат и идут к поильнику, обмахиваясь хвостами. Матушка хозяина, — поясняет Тёма.
— Здравствуйте, — говорю я, и женщина приветливо улыбается.
К ужину собирается вся семья, и нас кратко знакомят. Хозяева вежливы и не лезут с расспросами. Мы — тоже.
Трапезу организовали в доме, чтобы не досаждали мухи и мошкара. Пахнет деревом. Пахнут обшитые стены, пахнет стол, пахнут лавки по обе стороны… Наверное, у меня неладно с обонянием, ибо запах забивает нос, но, как ни странно, не вызывает тошноту.
Девочки приводят под руки и усаживают за стол древнюю старушку. Во время ужина самая младшая из хозяйских дочерей помогает бабушке зачерпывать ложкой тюрю и есть.
Я же попадаю в ирреальное пространство. Информация, выуженная из книг во время заточения в библиотеке, накладывается на действительность. Сероватая скатерть — наверное, льняная (незаметно щупаю пальцами). Посуда — тарелки, супницы, кувшины, кружки, блюдо с ломтями ароматного хлеба, — глиняная и расписанная цветочным орнаментом. Нож — металлический, с деревянной рукояткой и наверняка остро заточенный. Ложки и вилки — тоже из металла, причем из тяжелого. Их ручки обработаны грубовато, а зубчики вилок слегка растопырены.
Во мне просыпается исследовательский азарт. Вместо того чтобы работать ложкой, верчу головой, изучая обстановку, потолок, пол, окна.
Старшая дочка хозяев играет с Тёмой в гляделки, и хозяйка осаживает юную кокетку:
— Марья!
Среднему сыну хозяев — чуть за двадцать. Он ест и бросает на нас с Егором неприязненные взгляды.
Мой муж не привередничает. Откушал и щи, и молодую отварную картошку с внушительными кусками мяса, и напился холодного квасу с баранками. Я же жую без аппетита, пробую всего помаленьку. Наверное, меня сочли чахоточной и немощной, но держат свое мнение при себе.
После ужина нас отправляют на лавочку у завалинки, мол, гостям работать не положено.
Солнце потихоньку сползает к роще. Жара спала, и тянет прохладцей. Вокруг тишина и стрекот кузнечиков. На крыльце умывается полосатая кошка. Издалека доносится лай собак. Они охраняют добро не от завистливых глаз, а от дикого зверья, — поясняет Тёма. Да-да, в здешних местах водятся и волки, и лисы, и куницы, и прочие разномастные хищники.
На заборе повисли мальчишки. Круглолицые, босоногие, коротко стриженые. Чумазые, грызущие недозрелые яблоки, утащенные из чьего-то сада. Они смотрят на нас с Егором как на невероятное чудо.
— Гош, создай gelide candi[45], - говорю шепотом, чтобы не спугнуть стайку воробьишек.
— Обойдутся, — поджимает тот губы.
— Гош, ну, пожалуйста… Привет! — машу мальчишкам, и пацанва на заборе всколыхивается. Дали бы дёру, но ведь не трусы.
— Вот сама и создавай.
— У меня плохо получается, а у тебя всегда идеально выходит, — подмазываюсь к своему мужчине.
Егор делает небрежный пасс руками, и в его ладони появляется синий морозный шарик.
А-ах! — пацанва перевешивается через забор, забыв о яблоках.
Муж перебирает пальцами, и шарик плывет по воздуху к зрителям. Те зачарованно пялятся на приближающееся волшебство. Шарик плывет, плывет… Подплывает и вдруг разлетается брызгами. Мальчишек сдувает ветром.
— Зачем напугал детей? Растаял бы, как полагается, и дело с концом. Обязательно устраивать показуху?
— Вот сама бы и устраивала, — отвечает Егор. — Мой gelide, как хочу, так и таю.
Мне не разрешают мыть посуду, и я наблюдаю со стороны, ощущая себя дармоедкой. Чтобы не угореть от духоты в доме, воду греют снаружи, в печи под навесом наподобие летней кухни. Девчонки натаскивают воду из колодца в деревянных ведрах, а Тёма, зажав во рту травинку, накручивает толстую веревку на ворот. Моют посуду в деревянной лохани.
— Пойду, помогу, — поднимается Егор и идет к колодцу.
Я же откидываюсь назад и упираюсь взглядом в небо. Лепота! Вокруг меня — этнический музей под открытым небом. То, о чем прочитано в книжках — вот оно, во плоти.
Большая земля превратилась в зыбкий мираж. Столичная суета ушла на задний план, как и толкотня с давкой. Что сейчас делает Аффа? С моим отъездом Вива потеряла выгодную клиентку. Ничего, заведет новых. Улетела ли Ираида Владимировна на восток, к Басте? И Альрик… Вряд ли мы когда-нибудь увидимся. Раньше нас связывал институт: профессор преподавал, а я ходила на занятия, сидя в верхнем ряду. А теперь между нами нет общих точек соприкосновения. Разве что остались ночи в полнолуния, но в последний раз лес не пустил второе "я" на территорию хозяина.
Чтобы отвлечься, снова берусь за исследование.
Женщины ходят в платьях и сарафанах ниже колен и повязывают головы светлыми платками. На младшей из девочек — длинные шорты и легкая рубашка без рукавов со скудной вышивкой. Из обуви — нечто похожее на сланцы с веревочками, обвязывающими щиколотки.
Коров отводят на вечернюю дойку. Невольно сочувствую хуторским. На их плечах огромное хозяйство, требующее каждодневного внимания и постоянного труда — с раннего утра и до позднего вечера.
Средний сын, его зовут Тимуром, ворошит и перекидывает сено, поглядывая на меня с прежней неприязнью.
Над ухом звенит комар, и я отмахиваюсь.
— Вот, возьмите, — старшая из хозяйских дочерей протягивает туесок. — От комаров и мошкары.
Снимаю крышечку и вдыхаю запах мази.
— М-м-м… валериана… полынь… пихта, — то ли спрашиваю, то ли утверждаю вслух.
— Наверное. Не разбираюсь в травах, — девушка присаживается рядом. — Как вам у нас?
— Тихо, спокойно. Давно мечтала побывать на побережье.
— Не обращайте на него внимания, — кивает Марья на брата. — Он три месяца назад вернулся оттуда.
Почему-то я мгновенно понимаю значение слова "оттуда" и машинально хватаюсь за шею рукой. И я приехала из тех мест. Сумела вырваться.
— Я тоже скоро уеду. Неизвестно, на год или на три, — продолжает девушка. — И знаете, я не боюсь!
Смелая. Потому что трусить нельзя. А возможно, не уедет. Когда на Большой земле начнется дележка власти, границу побережья закроют. Хоть какие-то плюсы в грядущем перевороте.
Марья хочет спросить еще, да и я не против общения. Мне интересно, откуда она знает Тёму. Но девушку зовет мать, и она с видимым сожалением уходит.
— Почему не заехали в Березянку? — спросил Мэл.
— Незачем светиться лишний раз, — ответил Тёма, крутя ворот.
— От кого-то прячешься?
— Ни от кого. Вам же проще. Транзитом едете, нигде не застреваете, на глаза не попадаетесь.
— Чем обязаны за гостеприимство?
— Вы? Ничем. Всё обговорено давным-давно. Об этом не у меня спрашивайте. Доставлю до места и чао-какао. А за перерасход бензина отчитаешься на Магнитке. Я тебя две недели пасу и всё без толку.
— Мы не виноваты, что документы подписали с опозданием.
— Это и объяснишь. Уборочная на носу, а я катался за тобой туда-сюда, бензин тратил впустую.
— Объясню, если потребуется, — сказал Мэл с вызовом. — А ты чего здесь забыл? Неужто пожизненное?
— Практически, — отозвался Тёма весело.
— Не удивлён. Почему приехал ты, а не кто-нибудь другой? — спросил Мэл, перелив воду в ведро.
— Исключительно из симпатии к тебе… и к твоей жене, — ухмыльнулся Тёма.
— Ты!.. Я бы с удовольствием закопал тебя в навоз, но ты должен довезти нас до Магнитной, — процедил Мэл, потирая кулак.
— И довезу, — согласился Тёма.
— Ладно. Довезешь — тогда закопаю. У нас с тобой кое-какие дела не закончены.
— Помню-помню. А ты просто так рисуешься или взаправду сечешь в тачках?
— А что? — насторожился Мэл.
— Помог бы. Есть у меня подозрения, что карбюратор барахлит. Можем не дотянуть до Магнитки.
Мэл помолчал.
— Пошли, глянем, — кивнул в сторону машины.
Нам, как гостям, выделили лучшее спальное место. Тёма с Тимуром ушли на сеновал, хозяин с хозяйкой — в недостроенный дом. Бедные, как они там? Наверное, комары заели.
А мы с Егором спали на кровати. Хотя кровать — роскошно сказано. Настил из обработанных досок на высоких ножках и матрас для мягкости. Нам выделили свежее постельное белье из грубоватой ткани, наверное, льняной. Мой нос уловил слабый травянистый аромат. Пахло клевером. Не знаю, почему-то сразу пришло в голову. Да потому что матрас набит свежим сеном! — сообразила я.
И вроде бы все удобства для нас, а спалось как на кирпичах. Девчонки пошуршали за стенкой затихли, зато древняя бабушка покряхтывала всю ночь и покашливала.
Мы тоже ворочались и ворочались без сна — и я, и Егор. Лишь под утро мне удалось вздремнуть. Открыла глаза — в комнату проникли рассветные сумерки, а мужа нет.
Ступая на цыпочках и стараясь не скрипеть, я вышла на крыльцо. Егор сидел на лавочке и курил, пуская дым струйкой.
За забором плыл туман. Стволы берез прятались в молочной дымке, на траву упала роса.
— Не спится? — спросила, садясь рядом.
— Как и тебе, — хмыкнул он. — Хорошо, комарья нет.
— Тёма сказал…
— Забудь о том, что он сказал. И вообще, поменьше с ним разговаривай.
— Почему?
— Почему?! Эва, ты спрашиваешь: "почему"?! — вскинулся Егор. — Да потому что он тебя…. потому что ты — моя жена!
— И?
Разве ж я вешаюсь Тёме на шею? И с каких пор вопросы по существу приравниваются к заигрыванию?
— Обходи его стороной, пожалей беднягу. Я ведь не сдержусь. В последнюю встречу не добил, так сделаю это сегодня.
Пора заканчивать с пустой ревностью. Не ровен час, мой синдром наворотит дел — вовек не разгребешь.
— Между мной и Тёмой. Ничего. Никогда. Не было, — сказала я раздельно и четко.
Муж посмотрел, прищурившись.
— Врешь. Вы целовались.
— То есть? — я растерялась. — Когда?… Как ты?… И вообще!.. — словарный запас исчез, и я вскочила с лавочки.
— Значит, целовались? — утвердил Егор, сделав затяжку.
— Да! Но это было не всерьез, а для дела!
— Ах, для дела?
— И вообще, когда мы целовались, ты был для меня никем! Сам-то тоже не скучал!
— Неважно. Вы целовались. Нет, вы сосались, прилипнув друг к другу как пиявки.
— Знаешь, что! Я уж молчу о твоей вечной подружке Штице! И об Изабелке! И об этой… как её… Ляльке из лицея! Ты ничего не знаешь, а смеешь обвинять меня! Говорю, что ничего не было — значит, ничего не было! — топнула я ногой.
— Ну, так расскажи, — предложил Егор, усаживаясь поудобнее. — Поделись, как вы жались друг к другу. Точно agglutini[46] приклеились — не оторвать.
— А ты откуда знаешь? — спросила подозрительно. Нет, Тёма не мог разболтать.
Вот ведь человек! Прошло больше полутора лет, а он попрекает меня случайным поцелуем, хотя сам далеко не святой.
— Я многое о тебе знаю. Черт, что они здесь курят? — муж посмотрел на остаток тлеющей папиросы. — Сильная штука.
— Махорка, — ответила я машинально.
То ли от взвинченности, то ли от запаха курева, но у меня закружилась голова, и я рухнула на скамейку.
— Эвочка! — передо мной возникло бледное лицо Егора. — Эвочка, тебе плохо? Где болит? Черт! — вскочил он. — И где в этой чертовой дыре найти врача? Черт! Черт! Эва, я ведь говорил тебе, что не нужно сюда ехать!
— Нигде у меня не болит. Ты обвиняешь меня в том, чего в помине не было, — отозвалась слабым голосом.
— Хорошо, Эвочка, больше не буду. Успокойся и дыши глубже. Пошли в дом, замерзнешь.
Он придерживал меня и помог улечься. То ли встряска подействовала, то ли свежий воздух, но я отключилась через минуту. Сон оказался крепким, но недолгим. Меня разбудил Егор.
— Вставай, пора собираться. Нужно выезжать, пока не жарко.
44
Утро на хуторе начинается с восходом солнца.
Егор зевает. Бессонная ночь дает о себе знать. Вдобавок муж недоволен, потому что не привык бриться ручным станком. Да и пена для бритья без вис-добавок раздражает кожу.
Тёма заявил под хихиканье девчонок, что покрасовался пару недель без волос на лице — и хватит. Представив парня с усами и бородой по грудь, фыркаю, не сдержавшись.
Хуторские мужчины бреются поочередно, намыливая щеки и подбородок. Не приглядываюсь, но вижу в их руках помазок и бритвенный станок. Они бреются аккуратно, смотрясь в зеркальце неправильной треугольной формы в деревянной оправе — вероятно, это бывший осколок.
И зубы чистят желтоватым порошком. К мужчинам не решаюсь лезть, а с хозяйскими дочками делюсь зубной пастой. Младшая смешно кривится и загоняет воздух в раскрытый рот. Ей непривычна свежесть ментола. У каждой из девчонок — отдельная зубная щетка с щетиной. На деревянных ручках вырезаны имена "Марья" и "Ольга".
Вообще, за состоянием полости рта здесь тщательно следят. К примеру, после каждого приема пищи полощут рот водой с насыщенным вкусом прополиса. Оно и понятно, зубы нужно беречь смолоду, тем более в отсутствии стоматологии на побережье.
Старшие женщины готовят завтрак, а молодежь поливает грядки, пока свежо, и жара не накалила воздух, испещрив землю трещинами. Мужчины набирают воду из колодца.
— Еще неделя такого пекла, и с водой здесь станет туго, — замечает Тёма.
Нас кормят блинами и оладьями со сметаной и медом, с молоком и душистым чаем. На блюде высится внушительная гора печёностей. Ужас, сколько еды нужно готовить на большую семью, в том числе и на нас, трех нахлебников. Вдыхаю чайный аромат. В паре, поднимающемся от кружки, улавливаю бадан, душицу, зверобой. Егор не подает виду, но я знаю, что ему приходится ломать свои принципы в отсутствии ежеутренней порции кофе со сливками и тремя кусочками сахара. Блюдо быстро пустеет. Хуторским предстоит немало потрудиться, а на сытый желудок и работается легче.
Залив в бензобак топливо из пластмассовой канистры, Тёма возится с внутренностями машины. Егор присоединяется, и их головы исчезают под капотом.
На дорогу для нас заворачивают в чистую тряпицу кусок сыра, оладьи, промазанные медом, и ломоть хлеба. Я говорю сердечное спасибо хозяевам и взамен отдаю девчонкам футболки. Правда, для младшей Ольги одежка великовата, но будет на вырост. Марья разглядывает с восхищением сложную вышивку на своем подарке.
— Вот это да! Очень красиво.
— Так ведь машина вышивала, а не человек, — поясняю я. — Задал программу, и она штампует целый день одно и то же.
Вдобавок вручаю туалетное мыло с ароматом клубники и апельсина. Поначалу Марья категорически отказывается брать скромный презент, но я убеждаю и снова благодарю за отзывчивость и гостеприимство. Ведь неважно где — на Большой земле или на побережье — доброе отношение дорогого стоит.