Сборы подходят к концу. Егор заполняет бутылку колодезной водой и скептически изучает содержимое на свету.
Хозяин выводит за ворота лошадь, она тянет за собой пустую телегу. Тимур бросает в повозку бурдюк с водой и запрыгивает следом. Парень по-прежнему игнорирует наше присутствие — моё и Егора. Должно пройти время, прежде чем он станет спокойно воспринимать каждого встреченного висората. Пока же Тимуру мешают свежие воспоминания о недавно уплаченном долге.
Телега трогается, а старший сын хозяев уделяет внимание стройке. Ни суеты, ни криков на хуторе. День расписан поминутно, и каждый занят своим делом.
И нам пора уезжать. Солнце вот-вот пробьется через листву и озолотит рощу лучами.
— Проедем по Березянке краем, — просвещает Тёма, выруливая на дорогу по направлению к центру округа, и я стискиваю руку мужа.
Именно с Березянки началось расселение ссыльных. Березянка — сердцевина побережья. По этой дороге ходили и ездили мой дед, моя мама и бабушка. При участии Камила Ар Тэгурни были заложены первые дома в Березянке. С тех пор прошло немало лет, и многое изменилось, но все же именно мой дед с единомышленниками создал систему, действующую на побережье и по сей день.
Березянка начинается неожиданно. Роща по обе стороны дороги обрывается, являя открытое застроенное пространство. Между деревьями видны крыши изб.
Тёма, следуя плану, сворачивает с накатанной дороги и ведет машину краем рощи. Здесь путь хуже: колея заросла травой, и кочек больше. Нас потряхивает, и водитель снижает скорость. Я же разглядываю дома с расписными ставнями и крылечками, и заборы — ровные и покосившиеся, черные от старости и желтые, свежепоставленные.
— Беленькая вон там, — машет Тёма в сторону. Получается, Березянка обосновалась на правом берегу главной реки побережья. Несмотря на ранее утро, жизнь в центре округа кипит. Нам попадаются и пешие, и конные, и возницы с повозками. Подростки гонят коров и телят. У обочины группа коз обжевывает веточки плакучей березы.
Проехав окраинной улочкой, машина выворачивает на накатанную колею, и на подъеме Тёма останавливает "Каппу", пропуская стадо. Оглядываюсь назад. Центральная дорога идет вглубь Березянки, к широкой площади, на которой стоит несколько подвод, а вокруг расхаживают люди. На глаза попадается двухэтажное здание с зелёно-оранжевым флагом над крышей. Наверное, это Совет округа, организованный правительством. Административное здание гораздо выше прочих домов в Березянке. С ним может посоперничать разве что протяженная постройка складского типа, с глухой стеной без окон и дверей.
— Запасник, — поясняет Тёма. — Рядом амбары, отсюда их не видно. А силосные ямы на другом краю Березянки.
Коровы проходят, лениво обмахиваясь хвостами, и автомобиль трогается. Дорога неширока, и Тёме приходится выруливать на обочину, объезжая подводы — груженые и пустые, удаляющиеся от Березянки.
Проходит несколько минут, и я начинаю понимать, почему пахотные земли составляют пятнадцать процентов территории побережья. Начинаются леса: сначала березняки, потом лес становится смешанным. Чем дальше, тем больше примешивается хвойных пород. Неожиданно встречается довольно-таки широкая просека по обе стороны дороги. Как поясняет Тёма, эта предосторожность связана с возможными пожарами. Давным-давно, в жаркое засушливое лето, Березянка едва не выгорела, и с тех пор просеку поддерживают в должном состоянии, вырубая поросль.
Машина ползет в гору. Подъем незаметен, но чувствуется по надрывному реву двигателя. Вскоре начинаются холмы. Автомобиль будто плывет на волнах — вверх-вниз, вверх-вниз. Холмы вокруг растут и вытягиваются, превращаясь в невысокие горы. Дорога более неровная, чем у Березянки, и машину трясет. Егор требует сбавить скорость, пусть и ценой потери времени.
В одной из низин открывается картина: справа от дороги, куда хватает глаз, оголенные остовы берез торчат верстовыми столбами среди густых зарослей.
— Здесь болото. Няша-Марь, — кивает Тёма. — Вообще-то она южнее, а это окраины.
Машина давно миновала безрадостный пейзаж, но гнетущее впечатление осталось. Согласно карте побережья, Няша-Марь занимает внушительную территорию, потеснив пригодные для обитания земли.
Дорога тянется, тянется, и водитель чаще останавливается и чаще открывает капот. Я тоже выхожу без боязни, что мне напечет голову. Взошедшее солнце прячется за горами, и большую часть времени машина едет в тени.
Потягиваюсь. Эти места мне знакомы, вернее, знакомо ощущение. Весенний семестр на втором курсе я провела в предгорьях, обучаясь в местном колледже, поэтому сейчас не удивлена ландшафтом. Наоборот, меня охватывает радостное возбуждение, которое зреет, зреет. Пока что оно тлеет как уголек, но разгорается с каждым последующим километром.
А горы все круче. Попадаются и скалистые участки. Даже Егор заинтересовался окрестностями. Вскоре выясняется, что мы едем долиной промеж двух хребтов, и неподалеку от дороги, среди зарослей весело блестит речушка. Она вьется лентой, но течет в направлении, противоположном нашей цели. "Каппа" обгоняет две груженые подводы с мешками, накрытыми тканью. Возницы машут Тёме, приветствуя.
— А говорил, что опасно ехать ночью на Магнитную, — язвит Егор.
— Так и есть. Они и не ездят. Выезжают засветло, ночуют в летниках, — отвечает Тёма. — Это такие избы… Нет, даже не избы, а полуземлянки.
— И где же твои летники? — хмыкает муж.
— Места нужно знать и примечать съезды к реке. На гужевом транспорте до Магнитки приходится ехать двое суток, и нужно где-то ночевать. Хотя можно спать и под открытым небом, но в дождь мало приятного, да и холодает в горах рано. Дни жаркие, а ночи промозглые.
Автомобиль ползет, неуклонно поднимаясь вверх. Тёма притормаживает машину.
— Вот короткая дорога на Няшу-Марь, — показывает на ленту промеж леса, уходящую вниз и перпендикулярно нашей трассе. Приличная горка — пологая, но долгая. Самое то, чтобы с ветерком кататься на санках. Съехать вниз — еще куда ни шло, а вот как забираться?
— Понемногу, потихоньку, — отвечает Тёма.
Едем дальше. Егор зевает. Чтобы не уснуть, заводит разговор с водителем.
— Какой толк в Няше? Болото и есть болото.
— Да, гнуса многовато. Из Няши везут торф и древесный уголь. Основная часть топлива уходит в Магнитную, но и другим округам достается. На одних-то дровах зимой не натопишься.
— Зачем везти уголь за тридевять земель? Леса здесь в избытке, — сообщает Егор прописную истину. — Запаливай костры на здоровье в любом месте.
— Палят, если есть свободные руки, — отвечает Тёма. — Думаешь, в других округах прохлаждаются? А еще в Няше знатная охота. Дичи полно и пушнины. Самое то для скорняков.
Едем, едем. Слева образовался довольно крутой склон, а правым боком машина жмется к горе.
— Стоп, — говорит Тёма, тормозя. Впереди дорога загибается, образуя закрытый поворот. — Дальше идет опасный участок. Не разойдемся со встречными. Нужно стоять на стрёме и семафорить. Пойдешь? — спрашивает у Егора.
Тот бросает на меня быстрый взгляд.
— Нет уж, ты иди.
— Ладно, — соглашается Тёма. — Пешим ходом участок занимает минут десять. Засекай время. Тронешься через пятнадцать минут.
— Понял, не дурак. Давай-давай, — Егор сварливо гонит парня. Тот вылезает и скрывается за поворотом, а муж пересаживается на место водителя. Я перебираюсь на соседнее сиденье.
— Гош, — взъерошиваю его волосы. Муж с недовольным видом поигрывает пальцами по оплетке руля. — Ну, Гошик… Обижаешься на меня?
— Вот еще, — хмыкает он. — Просто не выспался.
— Ты вот обвиняешь меня впустую, а я, между прочим, никого не вижу кроме тебя, — льну к Егору.
— Ну-ну. Что-то незаметно. Не обнимешь, не поцелуешь…
— Да как же обниматься-то? Люди ж кругом!
Он с деланным удивлением оглядывается по сторонам, мол, где ты здесь людей увидела? На километры вокруг — ни одной живой души.
— Кто тебе важнее: я или люди?
— Конечно, ты, — отвечаю я и затыкаю недовольство мужа поцелуем.
Когда истекают положенные пятнадцать минут, точнее, восемнадцать, настроение Егора заметно улучшается. Ему удается с третьего раза завести машину. "Каппа" дергается, и двигатель ревет.
— Гроб на колёсиках, — ворчит муж. — Ничем не лучше осла. Хочу — иду, хочу — стою.
Он ведет автомобиль осторожно, но быстро приноравливается к езде на доисторическом транспорте. Поворот и вправду опасен: дорога сужается, а слева крутой обрыв. Поодаль стоит Тёма и разговаривает с возницей, едущим из Магнитной. Подвода возвращается в Няшу-Марь.
— В десяти километрах — свежая осыпь, — говорит наш проводник, усаживаясь на место водителя. Егор с радостью бы порулил, но не решается оставить меня в одиночестве на заднем сиденье.
— А мы проедем? — спрашиваю с тревогой. Массовая осыпь сродни обвалу. Может перегородить дорогу обломками горной породы, и потребуется немало времени и средств, чтобы расчистить путь.
— Проедем. Сход небольшой, по мелочи.
Сход действительно небольшой, но камни усеяли дорогу. С невольным страхом посматриваю на скалу. Жалкие прутики березок умудряются расти на пятисантиметровых пятачках.
Тёма изучает препятствие, убирая острые и большие камни. Встречная телега прошла, расчистив путь, но колеса "Каппы" шире и уязвимее, а днище — ниже. Машина должна проехать ровнехонько по импровизированной колее. Егор тоже приценивается.
— Эва, отойди в безопасное место, — велит мне, оглядывая каменистый склон. — Смотри, как пить дать, пропорет днище, — показывает Тёме.
— Козлина, — ругается тот, пытаясь сдвинуть камень — один из самых крупных на дороге.
— Отойди, — говорит Егор и делает пассы, создавая leviti airi[47] — непростое заклинание, требующее концентрации внимания. Камень подскакивает в воздухе, и муж отбрасывает его в сторону.
— Круто, — заключает Тёма с уважением, но не возносит дифирамбы, а продолжает: — Будешь направлять.
Он садится за руль, а Егор пятится, показывая, как лучше и безболезненнее миновать опасный участок.
Наконец, препятствие преодолено, и мы садимся в "Каппу". Дорога по-прежнему неровная из-за камней, закатанных колесами в грунт. Едем, едем, и моему взору открывается величественная перспектива гор, каждая из которых выше другой. Зеленые пики освещены солнцем.
— Что это? — показывает пальцем Егор. — Синё там.
Вдалеке небо гораздо насыщеннее, чем над нашими головами. Синева сгущённее и плотнее.
— Там идет гроза, — поясняет Тёма. — В горах не пойми как. То светит солнце, то дождь зарядит. Но мы должны доехать без проблем. В моем расписании дождь не запланирован.
Не могу удержать улыбку. Егор хмурится, и я хватаю его за руку, посылая воздушный поцелуй. Люблю тебя, ревнивый мой! Муж поджимает губы, но затем хмыкает.
О том, что в горах далеко небезопасно, говорит размытая дорога. Пару раз мне приходится выбираться из машины, а Тёма осторожно ведет "Каппу", чертыхаясь на гребнях засохшей грязи. Во время дождя поток воды сошел с горы, найдя короткий путь.
Макушка противоположной горы черна. На вершине, словно вздыбленные волоски, торчат стволы обугленных деревьев.
— Во время грозы жахнула молния, и пошло полыхать, — поясняет Тёма. — Видите, сгорело немного, потому что ливанул дождь. А попадаются места, где склоны выгорают подчистую.
Несколько раз "Каппа" пересекает ручейки, бегущие с гор, и опять Тёма выходит из машины, разведывая путь.
— Запаска-то есть? — спрашивает Егор. Он поднимает со дна камень с острыми краями и отбрасывает в сторону.
— Есть. Но я везучий. Сколько ездил, а ни разу не пропорол, — отвечает Тёма весело.
Доезжаем до мелкой, но широкой речушки — метров пять или около того.
Опускаю руки в воду и умываюсь. Она кристально прозрачна — виден каждый камушек. Не удержавшись, пью, сделав ладонь лодочкой.
— Эва, вода ледяная, можешь заболеть! — кричит Егор. Он босиком, штаны подвернуты до колен. — И кипятить нужно.
Тёма смеется:
— Пей так. Вода чистая. Обычно муть идет после дождей.
— Вода надолго поднимается? — спрашиваю, усаживаясь на валун. Если ранее встреченные ручейки журчали, то речка с шумом перекатывается по камням.
— Когда как. Часто идет на спад через двое-трое суток, — отвечает парень.
Мы кушаем, устроившись в тенёчке, и запиваем речной водой. Укладываюсь на траву и потягиваюсь. Благодать! В небе кучевые облака, светит солнце, но нет той изнуряющей жары, что допекала в Березянке.
Мне надоедает лежать, и я обхожу окрестности, изучая местную флору, пока мужчины осматривают дно и обсуждают, как лучше проехать. Помимо тысячелистника, зверобоя, осоки и ромашек замечаю желтые "солнышки" девясила, фиолетово-желтые цветоносы Иван-да-марьи, белые свечки донника. Забираюсь выше по склону и обнаруживаю дикую черную смородину с полузрелыми ягодами. Торопливо набиваю рот — не от жадности, а потому что захотелось, до дрожи и повышенного слюноотделения. И сразу же бухаюсь на колени, разглядев в траве кустики клубники. Ползаю, ем. Ммм, вкусно.
— Эва! — кричит муж с тревогой.
— Я здесь! — поднимаюсь и спешу к стоянке. — Вот, попробуй, — протягиваю ладошку со слипшимися ягодками.
Егор страдальчески морщится, но послушно открывает рот. Он решил, что меня обидит его пренебрежение. И я почти обижаюсь, но тут же остываю, потому что муж ест с удовольствием, гоняя ягодки во рту и выжимая вкус.
Егор запретил мне переходить речку на своих двоих и переносит на руках, осторожно ступая по камням, чтобы не поскользнуться и не упасть в воду с нелегкой ношей. На другом берегу он получает благодарный поцелуй. Мой герой!
Теперь черед машины. Егор опять показывает путь, жестикулируя, а Тёма осторожно ведет "Каппу". На этот раз удача отвернулась от парня, и он пропорол колесо. Ругаясь, Тёма достает домкрат и запаску. Однако он не унывает, несмотря на прокол и вынужденную задержку.
Егор крепится, демонстрируя пофигизм и безразличие, но, в конце концов, не выдерживает и склеивает камеру с помощью agglutini[48]. Края неровного разреза, оставленного острой кромкой камня, на глазах подплавляются и затягиваются, образуя малозаметный шов.
— Уважаю, — говорит Тёма, протягивая руку, и муж, помедлив, отвечает пожатием.
Он выглядит утомленным. Как-никак, agglutini — заклинание третьего порядка, и, берясь за склеивание, нужно правильно рассчитать радиус действия, чтобы вконец не запортить камеру. К тому же, под рукой нет амулетов и оберегов, повышающих выносливость и предотвращающих отдачу.
Обрадованный Тёма споро накачивает и устанавливает колесо, закручивает болты, а Егор помогает. Вдвоем с мужем они обмываются, раздевшись по пояс.
— Гошик, замерзнешь, — беспокоюсь я. В речке холоднючая вода, сквознячок продует — и абзац. Что делать без лекарств?
— Пусть закаляется, — ухмыляется Тёма весело. — Пригодится.
До меня доходит, что ближайшая аптека находится за сотни километров отсюда, а чудо-клиника Севолода — не намного ближе. И до комендатуры добраться не так-то просто. Боже, как люди здесь живут? — охватывает паника.
Тёма заливает в бензобак содержимое последней канистры. Мы загружаемся в машину и едем дальше, вернее, ползем вверх и ввысь — медленно, но неуклонно. От паров бензина, просочившихся в салон, меня начинает подташнивать, и я высовываю голову из окна.
— А что делают на Магнитной? — интересуется Егор.
— Варят железо, льют и куют, — отвечает Тёма. — Все изделия из металла, что есть на побережье, изготовлены на Магнитной, за редким исключением.
— Неужто и гвозди? — хмыкает муж.
— И гвозди. На побережье есть традиция. Когда рождается ребенок, ему дарят ложку, вилку и нож. Здесь металл высоко ценится. Еще в Магнитной раздолье для каменотесов.