— Чего?
— Или решили по суфражистской традиции свободные отношения практиковать?
А вот это было уже на самом деле обидно. И что мне отвечать прикажете? У-у-у! Сатрап!
— Мне-то, Попович, до ваших эскапад за порогом приказа дела нет, — выдало начальство уже знакомую мне информацию, — хоть семерых гнумов себе заводите.
— На каждый день недели?
Он не понял ни моей шутки, ни степени моего бешенства.
— Извольте до субботы ни в какие истории больше не влипать, Попович.
— Почему именно до субботы?
— Потому что на приеме в честь юбилея его высокопревосходительства Эльдар Давидович Мамаев сделает вам предложение руки и сердца, вы его примете со всеми положенными дамскими ужимками, а затем…
— Я не хочу!
— Ваше желание мы в расчет принимать не будем. Если хотите продолжать нести службу в моем приказе, вам придется подчиниться.
— Надеюсь, Эльдар Давидович не поддержит ваших домостроевских планов.
— А господин Мамаев сейчас у ювелира, выбирает вам, Попович, колечко, достойное чиновника восьмого класса.
Крестовский говорил все это, будто проворачивая нож в ране, с таким противным удовольствием, что я не выдержала, подскочила к нему, перегнулась через стол. Я не хотела его ударить, я хотела близко-близко посмотреть в эти холодные глаза и сказать парочку слов, которые обычно не использовала, а берегла вот именно для таких пиковых случаев. А он, вместо того чтоб отшатнуться, испугаться, в конце концов, тоже наклонился вперед. Наши лица сблизились, все заготовленные ругательства из моей головы исчезли, только сердце стучало, почему-то в висках.
Тук… тук… тук…
К слову, это я не грохот своего сердечка озвучивала, а равномерные постукивания в дверь кабинета. Я отскочила назад, заполошно поправляя очки. Перфектно! Что это было? Я собиралась его поцеловать? Нет, невозможно. Тогда к чему этот театр, этот цирк, извините, с конями? Зачем я страстную деву из себя корчить принялась? Ах, вы подлец! Ах, я сейчас к вам максимально придвинусь и докажу, какой вы подлец! Стыдоба, Гелечка! Не делай так больше.
В кабинете появилась Ольга Петровна с запотевшим стаканом на подносике, в стакане поклацывал лед — зря стараешься, Ляля, шеф может наклониться и себе в стакан из тазика зачерпнуть! — и Иван Иванович Зорин, вытирающий со лба пот белоснежным платочком.
— Что за шум, а драки нет? — пробасил Зорин и уселся в кресло для посетителей. — Или мы как раз драке помешали?
— Я еще недостаточно восстановился, чтоб с нашей Попович врукопашную идти, — улыбнулся Крестовский гадостно. — Но она мне точно пообещала…
Что? Что я ему пообещала? Что-то вот так сразу и не упомню.
— Ну вот и славно. — Иван Иванович сладко потянулся, вбирая прохладу всем телом.
Ничего, Ванечка, через четверть часа у тебя зуб на зуб попадать перестанет…
Меня почему-то душила злость на весь белый свет, беспричинная, и оттого неодолимая.
— У Семена Аристарховича в обычай вошло мне физической расправой по любому поводу грозить.
— Дайте мне еще чуть-чуть времени, Попович, чтоб от слов к делу перейти.
— Ну что ты, что ты, Семушка, — примирительно забормотал Зорин. — Евангелина Романовна ошибки свои осознала и никогда их более не повторит.
Шеф с сомнением покачал головой.
— По какому поводу сборище? Ольга Петровна, благодарю, не стоило утруждаться. — Он принял у Ляли стакан и отпустил девушку мановением руки.
Я уж было пристроилась отступать в приемную вслед за Лялей, но Зорин говорил вполголоса, и я остановилась на пороге:
— Всю ночь в государевой библиотеке просидел, Семушка. Нет в тамошних фолиантах нашего паука, хоть волком вой.
Я развернулась и многозначительно кашлянула.
— Что еще, Попович? — Шеф посмотрел на меня со страданием во взоре.
— Совершенно случайно, — руки не слушались, когда я доставала из кармана смятый рисунок, — вчера у одного отпрыска гнумской фамилии я узнала, что это изображение может обозначать.
Чардеи выслушали меня внимательно, я даже получила от своего бенефиса удовольствие.
— Печать отвержения? — Крестовский делал какие-то быстрые пометки в своем рабочем блокноте. — Кажется, я о чем-то подобном слышал.
— Надо нашего неклюда допросить, Бесник который.
— И его спросим, — согласилось начальство, — да только, скорее всего, нам неклюдский барон понадобится, а не наследник непокорный.
— Эстляндская волость далековато, — сокрушился Зорин. — Туда, обратно… Неделя, не меньше. А если по почте запрос послать? Так не уважают неклюды наши почтовые службы.
— А мы в ближайший к их табору разбойный приказ телеграфируем, — решил шеф. — Бесника ко мне, как только появится. Когда там у вас с ним, Попович, сегодня встреча назначена?
Я пожала плечами.
— Понятно. Что ж, Попович, вы… гм… орлица! Хвалю!
Я раскраснелась уже от удовольствия. Какой же он милый, шеф наш! Так бы и расцеловала!
— А еще я знакомицу встретила, которая в том самом кафешантане служит. — Закрепить успех мне хотелось чрезвычайно. — Собираюсь сегодня к ней наведаться, осмотр произвести тайный.
— А вот это я вам делать запрещаю, — с той же радостью, что звучала в моем голосе, сообщил шеф. — Ваша задача до субботы без приключений дожить. Поняли?
Я грустно кивнула.
— Исполняйте! — И мановением руки меня отправили прочь.
— Злобствует? — приподнялась со своего места Ляля. — Что опять случилось?
— Как обычно. — Я неторопливо сняла с самописца чехол, достала из ящика стола коробочку с запасными кристаллами, поискала глазами, что еще эдакого спокойного сделать, полила цветы из графина. — Я вообще его придирок ко мне не понимаю.
— А я не понимаю, как тебе такое твердокаменное спокойствие при нем получается сохранять, — Ольга Петровна покачала головой. — У меня при нашем Семене Аристарховиче ноги отнимаются.
— А сердце заходится? — быстро спросила я.
— Как дышать забываю…
Уфф… Меня отпустило. Значит, не только с моим организмом эдакие катавасии случаются. Значит, точно его высокородие какие-то флюиды чародейские на барышень выпрыскивает.
— Он же злой как черт, начальник наш, — продолжила Ляля.
— Орет?
— Да лучше бы орал! У меня дядюшка крикун записной, я к этому привычная. А Семушка — нет, взглянет эдак презрительно и слова сквозь зубы цедить начинает. Меня с самого начала предупреждали, что он женщин презирает…
— И причина на это какая-то имеется?
— Что-то такое было… — Ляля воровато оглянулась на дверь и понизила голос. — Знаешь графиню Головину, фрейлину ее императорского величества?
Я покачала головой.
— Да знаешь. Про нее часто в газетах пишут. Прелестнейшая графиня Г.
Я радостно кивнула — знаю! Пресса об этой аристократке писать любила. Графиня Г. на водах устроила великолепный прием, графиня Г. осветила своим присутствием благотворительный аукцион, туалеты графини Г. в этом сезоне заказывались в Париже…
— Поговаривают, что у нашего Семена Аристарховича с блистательной фрейлиной роман был страстный, до того как она за Головина замуж вышла. Он даже стрелялся на дуэли…
Интереснейший разговор прервался с появлением в приемной Мамаева.
— Как поживаете, букашечки?
Одна из букашечек хихикнула и покраснела, вторая же внимательно осмотрела мамаевский серый костюм, примечая, не оттопыривается ли где карман приказного чардея от коробочки с обручальным кольцом внутри.
— Вашими молитвами, — ответила я за обеих. — Господин статский советник велел мне до субботы не куролесить.
Специально тоном подчеркнув слово «суббота», я надеялась, что Эльдар сейчас рассмеется и развеет все мои тревоги, с этой самой субботой связанные. Но он лишь рассеянно кивнул и скрылся в кабинете.
Я поднялась с места и бочком подошла к двери.
— Зря стараешься, — кисло проговорила Ляля. — Червонец поставлю на то, что они там щитами прикрылись, чтоб ни одного словечка наружу не утекло.
— Нам не доверяют? — возмутилась я, будто и не собиралась только что подслушивать.
— Не нам, а мне.
Вот тут я удивилась. Ольга Петровна продолжила:
— Семен Аристархович опасается, что я все, что на службе происходит, дяде пересказываю. Интриги у нас здесь — почище мадридского двора.
— А дядя у нас кто?
— А дядя у нас — обер-полицмейстер Петухов.
Тут я одновременно удивленно открыла рот и получила по спине — да пониже спины, чего уж там — створкой двери, челюсти щелкнули, я прикусила язык.
— Зайди к нам, Гелюшка, — велел Зорин.
Мамаев наслаждался прохладой, Семен Аристархович кивнул на свободный стул, предлагая мне присесть:
— Наши с вами коллеги, Попович, считают, что я должен ввести вас в курс дела. Поэтому сейчас я буду говорить, а вы слушать, не перебивая, по возможности, своими обычными волелюбивыми репликами.
Я кивнула. Язык болел, и даже если бы захотела, ничего членораздельного я сейчас слушателям предъявить бы не смогла.
— Нам сверху указания спустили об укреплении морального чиновничьего духа и о действиях, кои мы должны для этого укрепления произвести. Вы понимаете? Нет, Попович, не отвечайте! Я сам озвучу. Вас требуют разжаловать и отказать от места, а господину Мамаеву грозит понижение в чиновничьем классе.
Я замычала, как глухонемой на паперти.
— Мы эти требования исполнять не будем, — успокоил меня Крестовский. — Но чтоб привести наши личные дела в соответствие с требованиями разбойной канцелярии, нам следует некоторым образом защитить и вашу девичью честь, и доброе имя Эльдара Давидовича. Ну или то, что от него осталось.
Я осторожненько потрогала языком щеку изнутри и решилась слово молвить:
— Шеф, если вы хотите мне сообщить, что помолвка моя будет понарошку, то я и сама уже догадалась. Не стоит на меня сейчас ваши ораторские таланты расходовать.
Крестовский удивленно приподнял брови, Зорин крякнул что-то нечленораздельное, я продолжила:
— Через пару месяцев или через полгода Эльдар Давидович будет уличен мною в адюльтере, и мы с ним расстанемся, к взаимному удовольствию сторон. Тихо расстанемся, чтоб слухи не пошли, а только наметились, навроде кругов по воде. Я прекрасно понимаю, что брошенная невеста — персонаж трагический, вызывающий сочувствие, в отличие от суфражистки, к появлению которой в стенах чародейского приказа наша берендийская общественность еще не готова.
Мамаев опустился передо мною на одно колено и почтительно поцеловал руку:
— Сообразительная букашечка.
Я выдернула конечность и строго взглянула на жениха:
— Еще раз назовешь меня букашечкой, уличу немедленно, и тебя в классе понизят!
— Извините, Евангелина Романовна. — Мамаев споро вернулся на свое место. — Душечка? Котик?
Я поправила очки, Эльдар замолчал.
— Ты, Гелюшка, только никому об этом обмане не рассказывай. — Зорин смотрел на меня с истинно отеческим участием. — Ни маменьке в письме, ни подругам не проболтайся.
— Ольга Петровна?
— И ей тоже об этом знать не нужно.
Ну да, если Ляля — племянница Петухова, предосторожности не помешают. Я бы, конечно, лучше бы ее успокоила, зная, как болезненны ей мамаевские порхания. Но нет так нет. Приказ, даже в такой вот просительной форме полученный, исполнять надо. Я решила, что хотя бы время потяну, расскажу ей уже после обручения, чтоб раньше не терзать дольше необходимого.
— Значит, договорились, — произнес Крестовский, уже поднимая руку для своего изгонятельного жеста.
Стоп! Мой жест с очками стоил десяти шефовых мановений.
— Вы меня только ради этого в кабинет вызывали?
Семен Аристархович кивнул, но слегка неуверенно. Этого «слегка» мне хватило, чтоб продолжить.
— Шеф!
— Что?
— Ваше высокородие!
— Попович, вы испытываете мое терпение.
— Я работать хочу, а не в приемной мундир просиживать!
— Чего вы от меня хотите?
Я объяснила. Он вопреки моим опасениям не возражал.
— Понятно. Только пусть вас Иван Иванович сопроводит, — Крестовский кивнул Зорину. — Кто знает, может быть, там, где спасовали чардеи…
Он не закончил, но мне и того было довольно. Я бы заплясала от счастья, если бы к тому времени намертво не примерзла к креслу.
Из кабинета мы выходили гурьбой. Ваня, извинившись вполголоса, сказал, что встретимся мы с ним уже у входа:
— У меня там кое-какие бумаги закончить надо, дело срочное. Давай через три четверти часа. Я велю, чтоб лошадку нам запрягли.
— А это далеко? — шепотом спросила я.
— За окраиной, но до обеда обернемся.
Зорин ушел, я сверилась с часами, чтоб не опаздывать. Эльдар Давидович, напротив, покидать приемную не собирался. Он устроился на моем месте со всеми удобствами, налил себе водицы из графина, выпил, поморщился, занюхал моей настольной гортензией. Цветок, невзирая на жару, цвел и пах, как и положено комнатному растению при хорошей хозяйке. Видимо, Ляля оказалась права, и самописное излучение способствовало развитию флоры.
— Рыжик, — протянул Мамаев, скорчив умильную рожу. — А давай я тебя на свидание позову?
Эльдар о моих планах насчет Ольги Петровны осведомлен не был, потому брал быка за рога, изображая те отношения, которых у нас с ним сроду не бывало. Рыжик? Ах, ну да, букашечкой я себя называть запретила, вот он и изгаляется.
— Я на работе устаю, не до гуляний.
— А бритские научные светила говорят, что перемена деятельности — лучший отдых. Пойдем, рыжик. Погода, природа…
Пошляк! В такую жару я бы с ним с удовольствием на леднике каком отдохнула. А и идти далеко не нужно, можно у шефа в кабинете свидание устроить. Мне представилась влюбленная пара, не я с Эльдаром, а некая абстрактная, воркующая в полутьме кабинета под перестукивание ледяных кубиков. Потому что шеф в моем представлении тоже присутствовал — сидел за столом, поглядывал на голубков и что-то быстро записывал в блокнотике.
Мамаев улыбку мою истолковал превратно.
— Значит, приглашаю тебя в театр, пора уже нам начать потихоньку в свете показываться.
Я покачала головой:
— Блюдите приличия, господин чиновник.
— Ольга Петровна, — обернулся Эльдар к Ляле, которая побледнела до какой-то невообразимой мертвецкой синевы. — Не могли бы вы нам вечером компанию составить? Барышня с подругою и будущим женихом никаких кривотолков вызвать не должны.
Я открыла уж было рот, чтоб окоротить нахала. Треснуть его хотелось по русой макушке с такой силой, чтоб к стене отлетел, но Ляля меня опередила. Она скупо улыбнулась и ответила согласием:
— В роли дуэньи мне бывать еще не приходилось, но я с удовольствием посмотрю с вами представление.
Эльдар засиял, рассыпался в благодарностях.
— Тогда я заеду за вами около девяти сегодня, дражайшая Ольга Петровна. Ваш адрес не изменился?
— Не стоит утруждаться, — ответила девушка. — Заезжайте сразу за невестой, у нее и встретимся. Ты же пригласишь меня в гости, Геля?
Я пожала плечами. Гости так гости, театр так театр. Какие все-таки мужчины черствые неэмпатичные существа!
Я приблизилась к Мамаеву и с преогромным удовольствием наступила ему на ногу каблуком.
— Рыжик!
— Место мое рабочее освободи… бубусик.
— Сей момент.
«Бубусик» цели своей достигло, Мамаев догадался, что слегка переиграл, потому попрощался почти нормально, без сиропных нежностей.
Я взглянула на часики. Время еще было. Ляля сидела с прямой спиной, лицо ее ровным счетом ничего не выражало. Я подошла к девушке и, склонившись, обняла ее за плечи:
— Прости… Прости меня, пожалуйста.
Ляля отстранилась:
— Пустое. В любви, как и на войне — все средства хороши.
— Да какая любовь… — Я запнулась, в подробности наших с Эльдаром отношений я Ольгу Петровну обещала не посвящать.
— Меня все здесь презирают и ненавидят, — всхлипнула девушка.
— Любят и уважают, — твердо возразила я.
— Мне никто ничего никогда не рассказывает.
— Ну что ты такое говоришь? Ты же секретарь, ты обо всем осведомлена получше прочих.