Он зашептал:
— Горячая рука! Это ты, Герочка! Любимая, но как же мы одолеем эту решётку? Сломать её невозможно!
Он подёргал стальную решётку.
— У тебя есть напильник? — шёпотом спросил он.
— Сейчас что-то придумаем…
Именно в этот момент окно на третьем этаже отворилось. Чьи-то глаза напряжённо всматривались в темноту, и я замерла, приложив палец к устам.
— Максим, ничего не говори, сиди тихо. Кажется, нас услышали. Замри.
И сама присела под сенью куста.
Вскоре полетел вниз, словно светящийся жук, окурок, и окно захлопнулось.
— Максим. Сиди тихо и жди. Я должна сконцентрироваться, и что-то попробовать сделать.
Он послушно сел в ожидании под открытым окном.
Я направила всю свою волю на решётку.
Кого она мне напоминала? Что есть в природе общего? Более всего мне припоминались лианы…
И, пред моим взором, возник каламус, род тропических лазающих лиан семейства, более известного под названием ротанговая пальма. Из крепких стеблей ползли листья, на жилках которых шипы с загнутым назад острием.
Теперь решётка действительно казалось толстыми стеблями ротанга! Вынув нож, я принялась резать, кромсать толстые стебли и листья. Максим принялся помогать мне, рвал стебли голыми руками, исколов их. Воля к свободе была сильнее этой преграды и, казалось, спустя вечность, он всё же вылез из окна и мягко спрыгнул на землю.
Наши горячие объятия и поцелуи были прерваны какой-то внутренней тревогой.
— Стой, — промолвила я. — Замри!
Энергетика моя сейчас была столь сильна, что я чувствовала сквозь стену движение тела по коридору. Тела другого человека. Я явственно видела в своём воображении, что это был крепкий санитар. Впрочем, под белым халатом можно было разглядеть военный китель. У самой двери он остановился, прислушиваясь.
Он стоял под лампой, и, казалось, сейчас шагнёт внутрь! Я видела пылинки, кружащиеся под светом лампочки и представила их в виде страшных и злющих ос. В следующий миг он уже нёсся по коридору от жалящего роя, а я, схватив Максима за руку, помчалась с ним в темноту вдоль здания.
За поворотом, на дорожке, мы наткнулись на человека в халате и с ведром. Сбитое на ходу ведро покатилось в кусты, а мы помчались дальше.
— Стой!
Человек бросился за нами, на ходу рванул кобуру под халатом.
Он опять потребовал остановиться, угрожая стрелять на поражение!
Мы были вынуждены замереть на месте.
Человек в халате подошёл близко, направив револьвер практически мне в лицо.
И вдруг тело Максима дёрнулось, взметнулась его худая рука. Удар костистого кулака опрокинул нашего преследователя. Падая, тот всё же нажал на спуск. Раздался выстрел!
Спустя минуту всё вокруг зашумело, завыла сирена. На вышке включили прожектор.
— Бежим! — крикнула я Максиму, увлекая его в глубину ночной тени.
По дорожке и через клумбы уже мчались люди в форме, что-то крича.
Мы остановились, так как бежать было уже некуда. Я крепко обняла Максима, вбирая его тело в себя, передавая ему всю энергию, какую могла…
В следующее мгновение мы уже были в воздухе и висели над садом, а внизу столпившиеся охранники со страхом, смешанным с изумлением, глазели на нас.
Мы поднимались ввысь, к звёздам! Щёлкали, как кнут, пули, но они уже не могли нас достать!
Словно демоны мы понеслись по ночному небу среди облаков и крупных созвездий.
***
Сутки мы с Максимом прятались в заброшенном лесном доме, который я нашла во время одного из своих путешествий.
В доме было пыльно и тихо, дрожала в углах густая паутина, и со временем мы немного привели в порядок комнаты. К счастью, рядом с домом протекал ручей, так что водой мы были обеспечены. Удалось запустить также старые ходики, молчавшие много лет, и дом наконец-то получил более-менее жилой вид.
Первую ночь мы едва умещались на старой разломанной кровати, на куче найденного тряпья.
Максим трудно отходил от заключения в спецбольнице, сначала больше лежал, но потом упорно вставал на ноги. Несмотря на своё тяжёлое состояние, он был рад спасению, а особенно гордился тем обстоятельством, что в экстремальных условиях смог полететь!
Но дальше так продолжаться не могло. Хоть стоявшая вокруг золотой стеной осень и была достаточно тёплой, ночью мы всё же страдали от пронизывающего холода. Сквозь разбитые стёкла окон свистел ветер.
Днём сидели на рассохшемся крыльце, на солнышке, но оно согревало слабо. Старая изразцовая печь в доме давала лишь дым.
Всё это подтолкнуло меня к визиту в город. Нужно было пробраться к Жоре Аггелову, добыть еду, тёплую одежду, обсудить вопрос о документах. А возможно и перебазироваться к нему в дом. Бежать оказалось сложно, но выжить, постоянно прячась, ещё сложнее. У нас были мысли поехать на одну из строек большой страны и затеряться среди простого трудового люда. Тогда многих выходцев из сёл и маленьких городков брали разнорабочими.
Я попала в район, где жил Жора, лишь под вечер. Птицей промелькнула над улицей, опустилась за старой яблоней, а потом постучала в окно условным стуком. Но в квартире никто не отвечал, окна не светились.
Я решила немного подождать и села на старую табуретку.
По улице ходил и кричал лудильщик. Заглянув во двор, он прокричал «Лужу! Паяю!». От этого крика мне стало как-то бесприютно и страшно.
Лишь когда на небе щедро рассыпалась бриллиантовая пыль звёзд, отворилась калитка, и появился Жора.
Поэт был явно подшофе, но узнал меня и горячо обнял. Он давно ждал от нас вестей. Жора виделся с Боковым, и чекист был недоволен тем, что мы наделали столько шуму. По его словам, нас везде ищут, и появляться в городе сейчас опасно. Он обещал помочь с документами.
Спрашивали о нас и Булатов с Алёшиным, но Жора молчал. Для всех близких и знакомых наша судьба оставалась неизвестной.
Жора приготовил для нас необходимую одежду и питание, которое состояло из сухарей, консервов, а также свежих блюд с фабрики — кухни. Всё это было уложено в большой мешок, который я среди ночи с трудом переправила в лесной дом.
Также Жора Аггелов посоветовал, как лучше и правильнее разжечь печь — в этом деле он был большой специалист.
С помощью правильной расстановки дров, бересты, лучины и бумаги удалось заставить печь запылать, и комната в старом доме хорошо прогрелась. Уже ночью мы с Максимом сидели, глядя на стреляющие поленья, на чудные картины багрово-синего пламени и наслаждались теплом.
***
На следующий день возле нашего дома появился человек.
Мы услышали его шаги вокруг дома. Он толкнул подпёртую изнутри дверь, но дальше ломиться не решился.
В щёлку я его видела. Это был крепкий бородатый мужчина с ружьём в руке. Задев плечом ветки, стряхнув дождь листвы, он исчез между деревьев. Максим предположил, что это лесник.
— Дальше оставаться в доме нельзя, — решительно сказал Максим. — Я уже вполне окреп и могу этим вечером пробраться в город за документами. Возможно, они уже готовы… Где живёт Жора, я приблизительно представляю…
— Нет, Максим, пойду я. Если меня поймают, то посадят в позолоченную клетку для экспериментов, тебя же ждёт смерть.
Мы немного поспорили, но решили пока подождать с решением вопроса.
Оставив Максима готовить обед, я походила по окрестностям в поисках дров.
Когда, с немалыми усилиями, шелестя опавшей листвой, я волокла большую, сломанную бурей ветку, кто-то пересёк тропинку и встал на моём пути.
Я ахнула! Передо мною в куртке и сапогах с крагами стоял Степан Верлада.
Я стояла, онемевшая, бросив ветку, не в силах произнести ни слова, а он неторопливо заговорил:
— Здравствуйте, Гера! Не пугайтесь… Вам, конечно, будет интересно, как мне удалось вас выследить. Помните лудильщика? А этот заброшенный дом в лесу мне известен, я ведь заядлый охотник! Да и лесник подтвердил, что в доме кто-то поселился. Но, это не так важно!
Его глаза блестели, он стоял, отмахиваясь веточкой от насекомых.
— Что вы хотите? — спросила я чужим, сдавленным голосом. — Добить нас? Вам мало совершённых предательств?
— Каких? — быстро спросил он.
— Это ведь вы писали доносы! Сначала на профессора Братуся, а потом на Максима Ковалевича…
— Вы не во всём правы, — перебил он. — К доносу на Братуся я не причастен. Что касается Ковалевича… Я не хотел такого поворота событий! Если бы вы заглянули в мои показания, то убедились бы, что в них нет ни слова о каком-то шпионаже. Я просто намеревался добиться закрытия очередной выставки, хотел лишить Максима работы… Думал, что вы бросите его и переедете ко мне… А вышло…
— А вышло так, что вы сломали нам жизнь… Я гляжу на вас, и мне всё становится понятно! Да вы просто завидовали ему! Завидовали его популярности! Вы хотели меня заполучить? Ничего у вас не выйдет! Уйдите с дороги!
И подхватив тяжёлую ветку, я двинулась вперёд.
А он схватил меня за локоть.
— Гера, погодите.
— Уйди Иуда! Отпусти меня!
— Гера, послушай, что я предлагаю… У меня есть надёжные друзья, они сделают любые документы. Максим уедет далеко, я обеспечу его будущее. А вас я смогу спрятать в одном из южных городов. У меня есть там родственники. Никто не догадается кто вы… Таким образом, мы всё исправим!
Но я, одним движением сбросив его руку, продолжала упрямо идти вперёд.
Он что-то говорил ещё, запальчиво и горячо, но я не слушала его.
Далее был страшный момент, до сих пор видимый в моих снах!
Мы выходим из леса на поляну. На пороге дома сидит Максим. Он поворачивает голову и медленно поднимается. Я бросаю у порога ветку, мы подходим ближе, но я замечаю, что изумлённые глаза Максима смотрят поверх наших со Степаном голов!
Оборачиваюсь и вижу цепочку вооружённых людей, идущих из чащи к дому.
— Максим беги! — моя глотка исторгает вопль.
— Кто это? — кричит изумлённый Верлада, оглядываясь. А потом смотрит мне в глаза: — Это не я, Гера! Я не виноват! Я не предатель!
В то же мгновение раздались выстрелы, и тело Степана закрывает собою Максима. На спине Верлады появляются тёмные точки, по куртке струится тёмная кровь.
Я кричу что есть мочи. И в этот момент Максим, оттолкнув от себя Степана, возносится в синий воздух.
Сначала тяжело, неуклюже, а затем всё увереннее он улетает к лазурным облакам.
Вслед ему хлопают беспорядочные выстрелы. Дальнейшее я не помню — на меня навалилась чёрная и липкая темнота.
Часть вторая. 1943 год и другие. Глава 8. «Не смогла уничтожить чувство свободы»
У меня теснило в груди и очень болело в боку от долгого бега. Горло резало, точно бритвой — надышалась холодного воздуха. Силы были на исходе. Остановилась, тяжело дыша, поправила платок. Ноги в тяжёлых валенках были по колено в сугробе. Щёки пощипывал мороз, и не верилось, что уже на календаре весна. Снег мерцал, светясь, как груда бриллиантов.
Вокруг меня на множество километров протянулся заснеженный лес. Солнце, как хрусталь, переливалось на ветках елей. Время от времени лёгким шорохом с дерева в сугроб падал ком снега, и снова наступала бело-синяя, искрящаяся под холодным красным солнцем, тишина.
Ничто, казалось, не нарушало покой лесных великанов, лишь где-то птица пролетит, постучит дятел, белка сбросит снег, и он сыпется холодным порошком, да поскрипывают под ногою кристаллы снежинок.
Я увидела пень от поваленного дерева, добрела до него, рукавом сбросила его снежную шапку, и присела отдохнуть. Сняла рукавицу, набрала горсть снега, пожевала его, вытерла им раскрасневшееся лицо.
Поневоле залюбовалась зимним пейзажем: дремлющими в пышных шубах старыми дубами, горящими красными бусами рябины, ветвями берёз, висевшими хрустальными люстрами, уснувшими малахитовыми лапами елей. Вспомнилось, какой поэтичной натурой я была много лет назад! Куда всё это ушло — безвозвратно, неотвратимо.
Лёгкий далёкий шум, голоса, да лай собак, заставили меня подхватиться и бежать дальше. И, споткнувшись на бегу, зарылась лицом в снег. Поднялась, ошарашенная, с красными глазами, побежала дальше!
Это был мой второй побег из лагеря, или точнее, из «шарашки», но всё равно из неволи, какая разница… Но, вполне возможно, что во второй раз не помилуют, и одним только карцером, в который меня кинули по приказу полковника Обезьяны, уже не отделаешься.
Лесная чаща внезапно обрывалась. Покрытая снегом луговина спускалась к закованной льдом реке.
Теперь я была на виду — отличная мишень для стрельбы! И, как по заказу, сзади грохнул выстрел, осыпавший снег, послышались крики.
Но я уже неслась вниз, к реке, ломая холодные снежные кусты.
По моим пятам мчались два грозных и лохматых зверя — специально обученные овчарки полковника Обезьяны, от которых нет спасения!
У самого берега собачищи настигли меня, да только зубы щёлкнули… Я, не летавшая уже более десятка лет, вдруг отделилась от белой земли! И чувство радости и гордости от полёта охватило меня!
Я летела над рекой, над лесом и кричала от радости! Вдогонку мне летели проклятия, ругань, да ещё и того похуже — звонкие, жалящие пули. Одна из них впилась в мой тёмно-зелёный бушлат, да лишь слегка оцарапала тело, но не смогла уничтожить чувство свободы.
***
Земля подо мною казалась белым полотном реки с островками — домиками. Начинался какой-то город. Становилось холодно, чувствовалась изнуряющая усталость.
Местность была холмистой, изрезанной оврагами, над которыми горбились пригородные дома, белела церковь. Покружив в сумерках над белоснежной колокольней, уходившей ввысь на более чем стометровую высоту, я снизилась и встала на твёрдый снежный наст на одной из пустынных улиц.
Какое-то время приходила в себя и разминалась после долгого непривычного полёта.
Послышался удар копыт по мёрзлой земле — мимо просипели железными полозьями сани с бородатым мужиком, который окинул меня удивлённым взглядом и поздоровался. Сообразив, что в небольших населённых пунктах есть традиция здороваться со всеми, я ответила на его приветствие.
Прошла мимо длинного жёлтого административного здания с большим плакатом: «Граждане города Изумрудные Росы! Все на защиту Отечества!»
Так я узнала, в каком городе нахожусь.
Далее были рассыпаны низенькие деревянные домики с заснеженными садами. Кое-где уже горели керосиновые фонари.
Один из домов на окраине мне понравился — крепкий, каменный, достаточно большой, будет, где переночевать. Хибарки и маленькие домишки я обходила.
Во дворе было развешено бельё, полоскавшееся под ветром.
Пустил меня в дом сам хозяин — большого роста человек с длинной бородой с дымящейся самокруткой в руке. Звали его Прокофием Фёдоровичем.
— Ну, заходи, коль пришла. На одну ночь — чего же не приютить человека? Располагайся, грейся.
Я попросила горячей воды, йод, бинт.
— А что случилось? — спросил он, сурово сдвинув брови.
— Да в темноте споткнулась у забора, напоролась на гвоздь.
Прокофий Фёдорович позвал свою жену Марфу — серенькую женщину в косынке с оспинками на лице, велел сбегать к соседям за бинтом.
В комнате, которую мне отвели для отдыха, я осмотрела рану, закрытую пропитавшимся кровью платочком. Она была неглубока, пуля лишь слегка зацепила меня.
Я прилегла на железную кровать. Окинула взглядом комнату: пузатый комод с массивными ручками и с приклеенными картинками, вырезанными из журнала, круглый стол с керосиновой лампой, семейные фотографии на стенах, часы с кукушкой, вата между оконными рамами.
Меня позвали отужинать «чем бог послал». За столом собрались: сам хозяин дома Прокофий Фёдорович, его робкая супруга Марфа, сын Прохор — кудрявый блондин со значком ГТО на рубашке (по профессии железнодорожник) и беременная невестка. По традиции больше молчали, перебрасываясь лишь редкими малозначительными фразами.