В конце концов, сестёр подобрала величественная парусная яхта, которая шла по песку, как по воде. Экипаж корабля состоял из больших кроликов, которые были бы слишком уж жеманными (ненавистники «Песчаной дюны» всегда сравнивали их с эвоками), если бы не впечатляющее внимание к техническим деталям управления их сложным судном.
Кролики оставили Джейн и Хелен подарок — набор волшебных пуговиц, благодаря которым они могли перемещаться с Земли в Филлори и обратно, когда пожелают. Вернувшись в Англию, Хелен в порыве самоуверенности сразу же спрятала пуговицы и не сказала Джейн, где они, после чего Джейн долго кричала на неё и перевернула весь дом с ног на голову, но так и не нашла те пуговицы. И на этой скверной ноте книга, как и вся серия книг, закончилась.
Даже если бы данная книга не была последней, Квентин задавался вопросом — что Пловер мог бы сделать с историей в «Волшебниках»? С одной стороны, у него закончились Чатвины: каждая книга всегда рассказывала о двух детях из семьи Чатвин — о старшем из предыдущей книги и о новом ребёнке, помладше. Но милая темноволосая Джейн была последней и самой младшей из Чатвинов. Вернулась бы она в Филлори одна? Это нарушало последовательность.
С другой стороны, половина удовольствия от книги заключалась в том, чтобы ждать, когда Чатвины найдут дорогу в Филлори, когда появится та волшебная дверь, которая открывалась для них и только для них. Ты всегда знал, что так и будет, но каждый раз удивлялся, когда это происходило. Но с теми пуговицами можно было перемещаться туда и обратно, когда хочешь. Где здесь было чудо? Может, поэтому Хелен их спрятала? Они могли бы построить в Филлори метро.
Разговоры Квентина с родителями были неоткровенными и обречены на провал, словно они играли в экспериментальном театре. По утрам он лежал в кровати как можно дольше, чтобы не завтракать с ними, но они всегда его ждали. Квентин не мог выиграть эту игру: у его родителей было даже меньше дел, чем у него. Иногда ему было интересно, играют ли они в какую-то странную игру, участником которой он не являлся.
Он спускался и видел, что они сидят за столом, усыпанным крошками, заваленным кожурой и тарелками с овсянкой. Пока мама и папа притворялись, что заинтересованы новостями «Честертонских каштанов», он отчаянно искал правдоподобную тему для разговора.
— Так вы ещё собираетесь в Южную Америку?
— Южную Америку? — его отец поднял взгляд, словно забыл о том, что здесь Квентин был здесь.
— Вы разве не собирались туда?
Родители Квентина переглянулись.
— В Испанию. Мы едем в Испанию и Португалию.
— Ох, в Португалию. Точно. Я почему-то думал, что в Перу.
— В Испанию и Португалию. Так захотела твоя мама. В университете Лиссабона существует програма по обмену для художников. А потом мы поплывём на лодках по Тигрису.
— Тагусу, дорогой! — произнесла мама Квентина со звонким смехом, значащим: «Я вышла замуж за идиота». — Тагус! Тигрис в Ираке.
Она откусила кусочек от тоста с изюмом своими большими ровными зубами.
— Ну, не думаю, что в ближайшее время мы будем сплавляться по Тигрису! — громко рассмеялся папа Квентина, будто это было смешно, а потом замолчал. — Дорогая, помнишь ту неделю, которую мы провели в плавучем доме на Волге?..
Затем последовало длинное воспоминание о России с существенными паузами, что Квентин расценивал как намеки на сексуальные акты, о которых он знать не хотел. Этого было достаточно, чтобы завидовать Чатвинам, отец которых был в армии, а мать — в психушке. Маяковский бы знал, что сделать во время таких разговоров. Он бы прекратил эту болтовню. Квентину было интересно, насколько трудным было то заклинание.
Каждое утро после одиннадцати Квентину всё надоедало, и он уходил из дома в относительно безопасный Честертон, в котором не было ни малейшего намека на тайну или интригу. Квентин никогда не учился водить машину, так что взял отцовскую белую десятискоростную машину родом из 1970-х, которая весила почти тонну, чтобы доехать до центра города. Из уважения к колониальному наследию, в городе руководствовались набором законов, которы1 держал всё в состоянии постоянной неестественной замысловатости.
Никого не зная и ни о чём не заботясь, Квентин поехал прочь от низких кирпичных домов какого-то светила революции. Он осмотрел белую униатскую церковь, построенную в 1766 г. Поглядел на роскошные газоны, на которых европейские солдаты сражались против хорошо вооруженных английских военных, хотя результат этих сражений и был предсказуемым. За церковью Квентин нашел приятный сюрприз: прекрасное, почти исчезнувшее кладбище семнадцатого века; под мокрыми листьями вяза виднелся небольшой участок зеленой травы, окружённый кованым железным забором. Там было прохладно и тихо.
Надгробья были в форме крыла, и на них были написаны слегка нерифмованные четверостишия о целых семьях, которых подкосила лихорадка, но в некоторых местах слова уже невозможно было прочитать. Квентин присел на мокрую траву, чтобы попытаться расшифровать надписи на очень старом надгробии, которое уже раскололось надвое и наполовину утонуло в зеленой траве.
— Квентин.
Он выпрямился. Через ворота кладбища прошла девушка примерно его возраста.
— Привет, — небрежно сказал он. Откуда она знает его имя?
— Полагаю, ты не думал, что я тебя найду, — произнесла она. — Думаю, ты так не считал.
Она подошла к нему. В последний момент, когда было слишком поздно что-то сделать, он понял, что она не остановится.
В один шаг она схватила его за куртку и толкнула прямо на кипарисовое дерево, и Квентин споткнулся. На её лице, оказавшемся опасно близко от его лица, появилось сердитое выражение. Весь день шёл дождь, и иглы кипариса были влажными.
Он подавил в себе желание дать ей отпор. Он не будет драться с девчонкой на кладбище.
— Эй, эй, эй! — сказал он. — Прекрати. Просто остановись.
— Теперь я здесь, — сказала она, безуспешно пытаясь успокоиться, — Теперь я здесь, и мы поговорим. Мы во всём разберемся.
Теперь, когда Джулия оказалась ближе, Квентин заметил кое-какие предупреждающие знаки. Язык её тела просто кричал о неуравновешенности. Девушка была слишком бледной и худой. Её глаза были дикими. Длинные тёмные волосы были тонкими и грязными. Девушка была одета в изношенный готический наряд, а её руки были обмотаны чем-то, напоминающим чёрную изоленту. На тыльной стороне её ладони виднелись царапины.
Он почти не узнал её.
— Я была там, как и ты, — сказала Джулия, не сводя с него взгляда. — Не так ли? Там. В той школе, или чём бы то ни было. Ты поступил, да?
Он поступил. Так, значит, она была на Экзамене, Квентин не ошибся, но Джулия не прошла. Они забрали её на первом задании, во время письменного теста.
Всё это было неправильно. Этого не должно было случиться. Преподаватели должны были немного изменить память тем, кто провалился на Экзамене, и придумать правдоподобное алиби. Это было непросто и не совсем этично, но заклинания были гуманными и хорошо изученными. Только вот в её случае они не сработали, или сработали не до конца.
— Джулия, — сказал он. Их лица были очень близко друг к другу. От неё пахло сигаретами. — Джулия, что ты тут делаешь?
— Не притворяйся, не смей притворяться! Ты же ходишь в ту школу, не так ли? В школу магии?
Квентин старался не подавать виду. Основное правило Брейкбиллс — не обсуждать школу с чужаками. Его могли исключить за это. Если бы Фогг заблокировал воспоминания заклинанием, то это не было бы проблемой для Квентина. Но это была Джулия. Её милое веснушчатое лицо, выглядевшее намного старше, было так близко к его лицу. Её кожа покрылась пятнами. Она была раздражена.
— Ладно, — сказал он. — Хорошо. Да. Я хожу туда.
— Я так и знала! — закричала Джулия. Она резко топнула обутой ногой по траве кладбища. По её реакции Квентин догадался, что, по крайней мере, она наполовину притворялась. — Я знала, что это правда произошло. Я знала! — повторяла она, по большей части для себя. — Я знала, что это не сон! — Она наклонилась, закрыв лицо руками, и начала всхлипывать.
Квентин глубоко вздохнул. Он поправил свою куртку.
— Послушай, — сказал он мягко. Она всё ещё сидела на корточках. Он нагнулся, положив руку на её узкую спину. — Джулия, ты не должна была запомнить что-либо из этого. Они заставляют тебя забыть, если ты не проходишь.
— Но я должна была! — Она выпрямилась; в её красных горящих глазах был холодный блеск серьёзности настоящего психа.
— Я должна была пройти. Я знаю. Это была ошибка. Поверь мне. — Её глаза пытались прожечь его. — Я такая же, как и ты. Я могу творить магию. Я такая же, видишь? Поэтому они не могут заставить меня забыть.
Квентин видел. Он мог видеть все. Неудивительно, что Джулия так сильно изменилась с их последней встречи. Один взгляд за занавес, из одного мира в другой, полностью сбил её с пути. Она увидела его один раз и больше не могла отпустить. Брейкбиллс уничтожил её.
Когда-то он мог бы сделать для неё всё, что угодно. Он бы и сейчас сделал, только не знал, что. Почему он чувствовал себя таким виноватым? Квентин глубоко вздохнул.
— Но это работает по-другому. Даже если ты и умеешь творить магию, это защитит тебя от блокировки памяти не больше, чем других.
Она пожирала его глазами. Всё, что он только что сказал, подтверждало то, во что она хотела верить, то, что магия реальна. Квентин отклонился, чтобы немного увеличить расстояние между ними, но Джулия схватила его за рукав.
— О, нет-нет-нет-нет-нет, — ответила она с нервной улыбкой.
— Квентин, пожалуйста, помоги мне. Я для этого сюда и пришла.
Она покрасила свои волосы в чёрный цвет. Они выглядели сухими и выжженными.
— Джулия, я хочу тебе помочь, но не знаю, что могу сделать.
— Только посмотри на это. Посмотри.
Она неохотно отпустила его руку, будто ожидала, что он исчезнет или убежит в тот же момент. Неожиданно, Джулия продемонстрировала первоначальную версию оптического заклинания Баски, названную Призматическим спреем Угарте.
Должно быть, она нашла это в интернете. Некоторая информация о магии действительно распространяется в реальном мире, в основном, в интернете, однако он настолько завален кучей всего фальшивого, что никто не может определить что-то стоящее, даже если сам использует что-то. Квентин даже видел пиджак Брейкбиллс на eBay. Очень редко, но бывало так, что обычные люди применяли одно или два заклинания сами, однако насколько знал Квентин, это никогда не приводило к чему-то серьёзному. Настоящие волшебники называли их тайными колдунами. Некоторые из них построили карьеру выступающих магов или позиционировали себя как полубожеств, собирающих вокруг себя колдунов, сатанистов и чудаковатых отшельников-христиан.
Джулия театрально произнесла слова заклинания, чрезмерно артикулируя, будто читала на летнем представлении Шекспира. Она не представляла, что делает. Квентин нервно смотрел на задний дверной проём церкви.
— Смотри! — она держала руки определённым образом. Заклинание на самом деле сработало, почти. Её искусанные кончики пальцев оставляли в воздухе радужные следы. Она двигала ими, делая различные магические жесты, будто танцуя. Призматический спрей Угарте был абсолютно бесполезным заклинанием. Квентин почувствовал резкую боль, как только подумал, сколько месяцев, если не лет, она потратила на освоение этого заклинания.
— Видишь? — требовательно спросила она, почти плача. — Ты тоже это видишь, правда? Для меня ещё не поздно. Я не пойду назад в колледж. Скажи им. Я всё ещё могу прийти.
— Джеймс знает?
Она покачала головой.
— Он не поймёт. Мы больше не встречаемся.
Он хотел помочь ей, но не было ни единой возможности сделать это. Было слишком поздно. Лучше было забыть об этом. «Я мог быть на её месте, — подумал Квентин, — я почти был».
— Я не думаю, что могу что-то сделать, — сказал он. — От меня ничего не зависит. Я никогда не слышал, чтобы они меняли свои решения — никто никогда не получал шанса сдать экзамен повторно.
Но Элис прошла экзамен, подумал он, хотя и не получала приглашения.
— Ты можешь хотя бы сказать им. Ты не можешь принять решение, но можешь сказать, что я здесь, так? Что я до сих пор здесь? Ты можешь сделать по крайней мере это!
Она снова схватила его руку, и он вынужден был произнести контрзаклинание, чтобы подавить действие Призматического спрея Угарте. Он мог впитываться в одежду.
— Просто скажи им, что видел меня, — попросила она; её глаза были полны умирающей надежды. — Пожалуйста. Я тренировалась. Ты можешь учить меня. Я буду твоей ученицей. Я сделаю всё, что тебе нужно. У меня есть тётя, которая живет в Винчестере, я могу жить с ней.
— Или что тебе нужно, Квентин? — Она придвинулась ближе к нему, так, что её колено коснулось его колена. Вопреки самому себе, он почувствовал, как между ними возникает былое электрическое поле. Она решилась на большую язвительную улыбку, позволяя моменту повиснуть в воздухе. — Возможно, мы можем помочь друг другу. Ты когда-то хотел моей помощи.
Он был зол на себя за то, что подвергался соблазну. Он был зол на весь мир за то, что он такой. Ему хотелось выкрикивать нецензурные слова. Ужасно видеть кого-нибудь, кто настолько отчаялся, но её… Это должен был быть кто угодно, но не она. «Она повидала уже больше несчастья, чем я когда-либо увижу в своей жизни», — думал Квентин.
— Послушай меня, — сказала он. — Джулия. Если я расскажу им, то они просто-напросто найдут тебя и сотрут тебе память. На этот раз по-настоящему.
— Они могут попробовать, — огрызнулась она, внезапно придя в ярость. — Один раз уже попытались.
Она тяжело втянула воздух через сжавшиеся побелевшие ноздри.
— Просто скажи, где оно. То место, где мы были. Я всё ищу его. Просто скажи мне, где эта школа, и я оставлю тебя в покое.
Квентин мог только представить то дерьмо, в котором он окажется, если Джулия появится в Доме, одержимая тем, чтобы учиться здесь, и назовёт его имя.
— Это в северной части Нью-Йорка. Где-то на Гудзоне, точно не знаю, где. Правда не знаю. Рядом с Уэст-Поинт. Её сделали невидимой. Даже я не знаю, как её отыскать. Но я расскажу им о тебе, если это действительно то, чего ты хочешь.
Он делал только хуже. Возможно, ему следовало обмануть её. Постараться врать убедительнее. Слишком поздно.
Она обняла его, будто была слишком измотана из-за испытанного облегчения и не могла больше этого выносить, и он держал её. Было время, когда это было той единственным, чего он хотел.
— Они не смогли заставить меня забыть, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в грудь. — Ты понимаешь? Они не смогли заставить меня забыть.
Квентин чувствовал, как бьется её сердце, и словом, которое слышалось ему за этими ударами, было «досада, досада, досада». Ему было интересно, почему её не взяли. Если кто и должен был попасть в Брейкбиллс, так это Джулия, а не он. Но они и правда сотрут ей память, подумал он. В этот раз Фогг лично в этом убедится. Во всяком случае, от этого она была бы только счастливее. Она снова стала бы прежней, вернулась бы в колледж, снова сошлась бы с Джеймсом, наладила бы свою жизнь. Так было бы лучше для неё.
Следующим утром он вернулся в Брейкбиллс. Остальные уже были здесь; их удивило его долгое отсутствие. Другие пробыли дома, самое большее, 48 часов. Элиот и вовсе не уезжал домой.
В домике было тихо и прохладно. Квентин снова почувствовал себя в безопасности. Он вернулся туда, где было его место. Элиот был на кухне с дюжиной яиц и бутылкой бренди, пытаясь сделать флипы, и, хотя их никто и не хотел, настроен он был решительно. Джош и Джэнет играли в дурацкую карточную игру под названием «Пуш» — по сути, магический аналог «Войны» — довольно популярную среди учеников Брейкбиллс. Для Квентина же это было всего лишь шансом показать свои навыки владения картами, поэтому никто не хотел больше с ним играть.
Пока они играли, Джэнет рассказала об антарктическом испытании Элис, несмотря на то, что все, за исключением Квентина, уже слышали эту историю, а сама Элис была тут же, в комнате, и молча листала старый травник, сидя на подоконнике. Квентин не мог понять, что он чувствует, вновь видя Элис, после того, как превратил их последний разговор в сумятицу; но к его изумленному облегчению, несмотря на все причины ожидать обратного, он не ощущал никакой неловкости. Его сердце сжалось от тихого счастья, стоило ему её увидеть.