— Но мы же и так ее проводим, — растерялась Би.
— Нет, я имею в виду, нам вообще не следует запирать двери. Пусть стоят открытыми в любое время. Сказано же в Писании: «Не зная, оказали гостеприимство ангелам»[5].
Она погладила его по голове, словно ребенка.
— Ты прелесть.
— Я серьезно.
— Так наркоманы повадятся.
— У нас же здесь нет наркотиков. И нет ничего, что можно продать ради наркотиков. — Он обвел рукой стены, увешанные детскими рисунками, лавки с уютными старыми подушками, шаткий аналой, штабеля весьма потрепанных экземпляров Библии. Не было там ни серебряных подсвечников, ни антикварных скульптур, ни затейливых украшений.
— Что угодно можно продать за наркотики, — вздохнула Би. — Во всяком случае, кто-то может попытаться, с отчаяния.
И она посмотрела на него так, словно говорила: «Ты же сам все знаешь об этом, правда?»
Разумеется, он знал об этом все. Он просто хотел обо всем забыть.
Несмотря на твердую решимость не спать, пока не появится Грейнджер, если она не получила его сообщения, Питер провалился в сон. Прошло два часа, и, когда он пробудился, комната была неподвижна, а пейзаж за окном не изменился: безлюдные просторы тьмы, испещренные пугливым мерцанием фонарей. Питер зашаркал от кровати прочь и отфутболил по полу что-то непрочное, похожее на коробку из картона: один его носок, высохнув, превратился из хлопчатобумажного в просто бумажный. Он сел к Лучу и прочитал свежее сообщение от Грейнджер, озаглавленное цитатой из его письма «извините, что побеспокоил».
Телефонный звонок побеспокоил бы меня гораздо сильнее, —
Грейнджер.
Он усмехнулся. Одним предложением она быстренько смыла в унитаз тысячелетнюю историю письменной коммуникации, перед тем отправив на свалку полтора столетия телефонной связи. Финальный аккорд тоже премилый: «Надеюсь, это поможет». Смахивает на дерзость.
Все еще улыбаясь и воображая мальчишескую физиономию Грейнджер, он поискал сообщения от Беатрис, уже без особой надежды. Длинный свиток с текстом развернулся на весь экран, и, поскольку он появился мгновенно, обойдясь без суеты и фанфар, Питер не сразу осознал, что это такое. Экран наводнили буквы. Питер вгляделся в словарный рой и выхватил имя — Джошуа. Пучок из шести букв, бессмысленный для большей части человечества, прыгнул в его душу и ожил в ярких образах: лапы Джошуа, с такими забавными белыми пушками между розовых подушечек, Джошуа, весь покрытый известковой пылью после соседского ремонта, Джошуа, совершающий свой головоломный цирковой прыжок с холодильника на гладильную доску, Джошуа, скребущийся в кухонное окно, его нежное мяуканье, неслышное за шумом дороги в час пик, Джошуа, спящий в корзине с только что отглаженным бельем, Джошуа на кухонном столе, трущийся пушистой мордой о глиняный заварочный чайник, который никогда не использовался ни для чего иного, Джошуа в кровати между ним и Би. А потом он увидел Би: Би, укрытая только половинкой желтого пухового одеяла, неспособная пошевелиться, потому что кот развалился и спит поперек ее бедер. Грудь Би, ребра и соски, проступающие из-под ее любимой футболки, слишком старой, чтобы носить ее на людях, но зато в самый раз для сна. Шея Би, длинная и гладкая, за исключением двух бледных морщинок, похожих на рубцы. Рот Би, ее губы.
Милый Питер! — начиналось ее письмо.
О, как же дороги ему эти слова! Даже если бы не было в ее письме больше никаких других, он был бы удовлетворен. Он бы читал и перечитывал: «Милый Питер, Милый Питер, Милый Питер», снова и снова, не из тщеславия, нет, просто потому, что это были ее слова, предназначенные ему.
Милый Питер!
Я плачу от облегчения, когда пишу эти слова. Узнав о том, что ты живой, я вся встрепенулась, и у меня кружится голова, как будто я на месяц затаила дыхание, а теперь снова дышу. Слава Богу, Он сохранил тебя живым и невредимым. Как там у тебя, в том месте, где ты сейчас находишься? Я имею в виду не комнату, а то, что снаружи, вообще всю местность вокруг. Сделал ли ты какие-нибудь фотографии? Обо мне не тревожься, я не состарилась на пятьдесят лет, и у меня даже не прибавилось морщин с тех пор, как мы виделись в последний раз. Только мешки под глазами от недосыпа (подробности позже).
А если серьезно, последние четыре недели были очень тяжкими из-за неизвестности, добрался ли ты невредимым или уже умер и никогда больше ничего мне не расскажешь. Я все ходила кругами вокруг этой машины, хотя прекрасно знала, что сто лет еще не будет никаких сообщений. А потом, когда наконец пришло твое письмо, меня даже не оказалось дома. Я застряла на работе. Я закончила свое утреннее дежурство, которое прошло без происшествий, и уже собралась домой, но без четверти три стало ясно, что у нас не хватает троих: Лия и Оуэн сообщили по телефону, что больны, а Сюзанна просто не пришла. Начальство не обрадовалось, конечно, и меня попросили остаться на вторую смену, и я осталась. А в одиннадцать вечера угадай что случилось? Половина ночной смены тоже не явилась! Так что меня принудили остаться в третью смену. Верх беззакония, но кого это волнует?
Наш сосед Тони согласился забежать и покормить Джошуа, но был не слишком рад, когда я ему позвонила. «У всех свои проблемы», — сказал он. Тем более надо помогать друг другу, чуть не сказала я. Но у него был очень расстроенный голос. Если такое случится еще раз, мне придется просить студенток из дома с другой стороны. Надо будет, наверное, научить их пользоваться консервным ножом.
Кстати, о Джошуа; он не очень хорошо переносит твое отсутствие. Просыпается в четыре утра и мяукает мне в ухо, а потом демонстративно плюхается на твою половину кровати. И после этого я лежу без сна, пока не приходится вставать и собираться на работу. Ох, вот они радости матери-одиночки.
Я скрупулезно проверяю все новости на телефоне, на случай если мне что-то сообщат о тебе. СШИК ведь не самая известная организация в мире, правда? До того как они связались с тобой, мы ведь даже ничего о них не слышали. Но все же…
В любом случае теперь ты в безопасности, и я испытываю неописуемое облегчение. Я наконец перестала трястись, и дурман отступил слегка. Я без конца перечитываю оба твоих сообщения! И да, ты прав, решив, что лучше написать мне, когда твои мозги набекрень, чем не написать вовсе. Перфекционизм — не наш путь.
Вот еще вспомнила: пожалуйста, хватит переживать о том, что случилось, когда мы в последний раз занимались любовью. Я и тогда сказала, и сейчас говорю тебе: все в порядке (было и есть). По опыту знаю, что оргазм — не самое главное в моей жизни, уж поверь мне.
И еще: не беспокойся о том, что эти парни (Северин и прочие) думают о тебе. Это не важно. Ты отправился на Оазис не для того, чтобы произвести впечатление на них. Ты совершил это путешествие ради тех душ, которые никогда не слышали о Христе. В любом случае у этих ребят наверняка полно работы на Оазисе, и ты нечасто будешь видеться с ними.
Не могу вообразить себе оазианский дождь по твоему описанию, но зеленая вода слегка настораживает. Погода у нас испортилась, как только ты уехал. Каждый божий день сильный ливень. Не могу сказать, что он «висит кисеей», больше подходит сравнение «как из ведра». В центральных графствах многие города затопило, машины плывут по шоссе и тому подобное. У нас все в порядке, только унитаз медленно опорожняется, после того как спустишь воду, и в душе, кстати, та же беда со сливом. Не знаю, в чем там причина. И слишком занята, чтобы проверить.
Жизнь у нашей паствы бьет ключом. Ситуация у Миры (или Мирры?) с ее мужем достигла критической точки. Она наконец призналась ему, что посещает нашу церковь, и у него сорвало крышу, вернее, если быть более точной, он сорвал зло на Мире и ударил ее. Несколько раз. Лицо у Миры — сплошное опухшее месиво, она почти не видит. Она говорит, что хочет от него уйти и нуждается в нашей (моей) поддержке с юридической точки зрения — жилье, работа, льготы и т. п. Я уже сделала несколько предварительных звонков (т. е. провела за этим пока что несколько часов), но все они в основном предоставляют кредиты. Ее надежды на независимость пока что весьма призрачны. Она едва говорит по-английски, у нее нет никакой квалификации, и, если начистоту, интеллект у нее, по-моему, гораздо ниже среднего. Я вижу свою роль в эмоциональной поддержке, пока ее лицо немного не заживет и она не возвратится к мужу. Надеюсь, наш дом не станет местом арабского убийства чести. Уверена, это ужасно травмировало бы Джошуа.
Знаю, звучит легкомысленно, но в глубине души я не считаю, что Мира (или Мирра, надо узнать, как точно пишется ее имя, вдруг мне придется заполнять для нее анкеты для кризисного займа и т. п.) готова получить поддержку и опору, которую она получила бы, вручив свое сердце Христу. Мне кажется, что ее привлекла дружеская атмосфера нашей церкви и заманчивая идея стать свободной женщиной. Она считает приверженность христианской Церкви чем-то вроде членства в спортивном клубе, в который можно записаться.
Ну что, смотрю на часы — уже полвторого ночи, ничего хорошего для меня, потому что Джошуа обязательно разбудит меня через два с половиной часа, а я еще не ложилась даже. Снова слышен шум дождя. Я люблю тебя и скучаю по тебе. Ни о чем не тревожься. Доверься Иисусу. Он совершил с тобой этот путь (жаль только, что меня там нет). Помни, что Иисус ведет тебя даже тогда, когда ты не уверен в своих силах.
Что касается нашего старого друга святого Павла, то он может не одобрить того, как часто я жалею, что не могу вот прямо сейчас свернуться калачиком в постели у тебя под боком. Но да, стоит вспомнить его мудрые высказывания по другим поводам. Родной мой, мы оба знаем, что последствия твоего путешествия пройдут, ты отдохнешь и больше не сможешь сидеть в своей уютной квартирке, писать эпистолы ко мне и созерцать дождь. Как сказал святой Павел, «со внешними обходитесь благоразумно, пользуясь временем»[6].
И помни, я думаю о тебе!
Джошуа целует тебя, обнимает и бодает лбом.
Беатрис
Питер перечитал письмо раз восемь или девять, все никак не мог от него оторваться. Потом вытащил свою дорожную сумку — ту, которую девушка у стойки регистрации в Виргинии сочла слишком маленькой для трансатлантического перелета в один конец, положил ее на кровать и расстегнул молнии. Пора одеться для работы.
Помимо Библии, блокнотов, второй пары джинсов, блестящих черных туфель, спортивных штанов, сандалий, трех футболок и трех пар носков и трусов, в сумке находился один наряд, который казался экзотически-бесполезным, когда Питер упаковывал его. Питеру казалось, что шансов облачиться в этот наряд у него не больше, чем шансов надеть пачку или смокинг. На собеседованиях в СШИК никто не настаивал на каком-то особом дресс-коде на Оазисе, но ему сказали, что, если он собирается большую часть времени проводить на открытом воздухе, ему следует обзавестись одеждой в арабском духе. Конечно, ему ясно дали понять, что он горько пожалеет, если не последует этому совету. Так что Беатрис купила ему арабскую робу — дишдашу — на местной распродаже мусульманской одежды.
— Это самая простая, какую я смогла найти, — сказала она, демонстрируя ему эту робу за несколько ночей до отлета. — А там каких только не было — и с золотой парчой, и с блестками, и вышитой каймой…
Он приложил одеяние к себе:
— Она слишком длинная.
— Зато тебе не понадобятся штаны, — сказала Би с полуусмешкой. — Под ней ты можешь ходить голым.
Он поблагодарил ее, но примерять не стал.
— Уж не вообразил ли ты, что это слишком девчоночья одежка, а? — спросила Би. — Как по мне, выглядит очень мужественно.
— Сойдет, — сказал он, упаковывая робу с глаз долой.
Не женскость наряда беспокоила его. Просто он не мог себя представить фланирующим, словно актер в старом фильме на библейский сюжет. Одеяние это казалось ему излишне тщеславным, не имеющим ничего общего с современным христианством.
Первая же прогулка в оазианской атмосфере все изменила. Питерова джинсовая куртка, все еще валявшаяся бесформенной кучей на полу, высохла и стала жесткой, словно парусина. Пижамного вида штаны и рубаха в арабском стиле, какие он видел на многих работниках СШИК, были, наверное, идеальной альтернативой, но и его дишдаша длиной по щиколотку тоже должна быть хороша. Можно надеть ее с сандалиями. И что с того, что он будет похож на маскарадного шейха? Зато практично. Он вынул дишдашу из сумки и расправил ее.
К его ужасу, вся роба была заляпана черными чернилами. Шариковые ручки, взорвавшись во время полета, выплюнули свое содержимое прямо на белое полотно. К несчастью, он еще и поплотнее утрамбовал вещи в сумке перед тем, как покинуть корабль, отчего чернильные пятна отпечатались множество раз, напоминая тест Роршаха.
И все-таки… все-таки… Он встряхнул робу и оглядел, держа на расстоянии вытянутой руки. Случилось нечто удивительное. Чернильные узоры совершенно произвольно сложились в крест, христианский крест — прямо посередине груди. Если бы чернила были не черные, а красные, то одеяние выглядело бы почти как рубашка средневекового крестоносца. Почти. Пятна были неопрятные, с брызгами и лишними линиями, портившими превосходный дизайн. Однако… однако… в этих еле заметных пятнышках под перемычкой креста можно было увидеть скелетообразные руки распятого Христа… а в эти колючих брызгах над крестом — разглядеть терновый венец Иисуса. Он тряхнул головой: его слабость всегда была в том, что он в каждом явлении прочитывал слишком многое. Но все-таки вот он — крест на его одежде, там, где прежде никакого креста не было. Он потер чернильное пятно, чтобы проверить, не пачкает ли оно пальцы. Кроме одного чуть-чуть клейкого пятна в самом центре, все были сухими. Можно надевать.
Он натянул дишдашу через голову и позволил прохладному полотну соскользнуть по коже, обвивая его наготу. Посмотревшись в окно вместо зеркала, он убедился, что Би выбрала безошибочно. Роба сидела на нем, как будто некий портной с Ближнего Востока измерил ширину его плеч, раскроил и сшил ее специально по его мерке.
Окно, служившее ему зеркалом, снова стало окном, как только снаружи вспыхнули огни. Две сияющие точки, словно глаза какого-то чудовища, приближались к нему. Он подошел вплотную к стеклу и вгляделся пристальнее, но автомобильные фары исчезли сразу, как только он догадался, что они такое.
6
Вся его жизнь вела к этому
Рандеву женатого мужчины с посторонней женщиной, когда оба далеко от дома, в сомнительные часы перед рассветом. Если бы ситуация и была хоть немного предосудительной и грозила осложнениями, Питера это бы не сильно заботило. И он, и Грейнджер оба работали, и Бог не спускал с них глаз.
Кроме того, реакция Грейнджер, когда он открыл дверь на ее стук, вряд ли обнадеживала. Она будто не поверила своим глазам — классический мультипликационный трюк. Ее голова дернулась, да так сильно, что он подумал, Грейнджер сейчас отшатнется обратно в коридор, но она лишь качалась на каблуках и не отрывала от него взгляда. Конечно, огромный чернильный крест на груди провоцировал. Глядя на себя ее глазами, Питер вдруг засмущался.
— Я последовал вашему совету, — попробовал он пошутить, одергивая рукава дишдаши. — Насчет джинсовой куртки.
Она не улыбнулась, просто стояла и смотрела.
— Вы могли бы пойти, ну, в лавку, где продают футболки, — наконец сказала она, — и вам бы сделали это… мм… профессионально.
Ее собственная одежда не изменилась с последней встречи: все та же белая спецовка, штаны, косынка на голове. Не традиционная западная одежда, безусловно, но каким-то образом на ней она выглядела более естественно, менее вызывающе, чем его собственный прикид.
— Крест… это случайно, — объяснил он. — Целая связка шариковых ручек взорвалась.
— А… Ну ладно, — ответила она. — Хорошо, тогда это создает непритязательный образ. Любительство, но в хорошем смысле.
Этот снисходительный дипломатический жест заставил его улыбнуться.
— Вы полагаете, что я выгляжу как пижон?
— Кто?
— Выпендрежник.
Она повернула голову в направлении выхода в конце коридора:
— Не мне об этом судить. Вы готовы?
Бок о бок они вышли из здания во мрак. Теплый воздух объял их с ароматным воодушевлением, и Питер сразу почувствовал, что его сомнения в своей одежде улетучиваются, она была идеальна для здешнего климата. Везти старую одежду на Оазис было бессмысленно, и он теперь понял это. Он должен создать себя заново, и это утро было самым подходящим для начала.
Автомобиль Грейнджер был припаркован прямо рядом с выходом, под светом фонаря, выдававшегося на бетонном фасаде. Это была большая военизированная машина, куда более мощная, чем колымага, на которой ездили Питер и Би.
— Я крайне признателен, что вы позаботились о машине для меня, — сказал Питер. — Подозреваю, что их число ограниченно. Топливо и всякое такое…
— Лучше держать их на ходу, — сказала Грейнджер. — Иначе они загнутся. Технически говоря. Влажность — это убийца. Давайте я вам кое-что покажу.
Она подошла к машине и нажала на рычажок под капотом. Питер старательно наклонился и посмотрел на мотор, хотя понятия не имел о внутреннем устройстве автомобилей, даже на том уровне, которого достигла Би, знавшая, как заливать масло или антифриз или как прилаживать провода к аккумулятору.
— Это… мерзость, — сказал он и засмеялся собственной бестактности.
Но что правда, то правда, весь двигатель был заляпан жирной массой, вонявшей, как просроченный кошачий корм.
— Определенно, — согласилась Грейнджер, — но надеюсь, вы понимаете, что это не разрушение, а наоборот. Предохранение.
— О!
Она нажала на крышку, не хлопнув, а просто приложив силу, достаточную, чтобы капот лег на свое место.
— Чтобы смазать машину вроде этой, требуется час. А если две, то смердишь весь день.
Он попытался понюхать ее чисто инстинктивно или, по крайней мере, чтобы вспомнить, как она пахла до того, как они вышли в сырой воздух. Она пахла нейтрально. И даже приятно.