Я видела чудный сон, но он был реальней самой реальности. Я прожила счастливую жизнь, я была в Мастерской природы и видела, как строится сама жизнь. Мой друг детства был со мной. Мы вместе шли по дороге, наслаждаясь нашими объятиями. Теперь я понимаю, отчего безумцы живут в фантазиях и не хотят ни таблеток, ни терапии. У них есть весь мир, а мы им предлагаем маленький, жалкий клочок реальности, от которого страдаем сами. Пытаемся их силой вытащить в наш мир, отнимая счастье!
Кто бы знал, как снова я хочу стать безумной, и очутиться там…
И еще. Я уверена, что Володе повезло, и он остался в Мастерской!
Володя, забери меня к себе...
08.10.06
Город
Тем, чей город разрушен…
После окончания института, как и большинство студентов с нашего факультета, я пошел работать по специальности. Поступая на медицинский, я действительно думал, что выбрал подходящую профессию, ведь я с юности увлекался анатомией. Мне хотелось узнать о человеке все. Как наши клетки делятся, как функционирует память, как работает мозг, сердце, печень, прочие внутренние органы. Мне было интересно узнать также, как мыслит человек. Но как оказалось, доктор из меня получился неважный.
Я просто заучивал формулы, лекарства, диагнозы, читал очерки коллег, их рефераты, статьи, монографии. Интересные книги я ставил в сервант, стоящий в моем кабинете, а скучные отдавал знакомым. Признаться, читать я любил больше, чем общаться с людьми, тем более с пациентами. Они все мне скоро наскучили. Вот уже десять лет я наблюдаю одно и тоже. Эх, и для чего я потерял пять лет своей жизни? Для того чтобы слушать бред, делать записи, ставить диагнозы?
Вот вчера привезли молодого человека двадцати пяти лет. Парень не мог вспомнить, как его зовут, какой сейчас год и день. Мои вопросы доходили до него с большим трудом. Думали – «клиент наш», – пока не нашли у него в кармане пустые пачки от таблеток. А такое случается у нас часто. Когда я только начинал работать, каждый случай рассматривался мною как дар небес, ведь я мог изучать людей в их самом откровенном состоянии. Может, это звучит дико, но я радовался каждому редкому случаю. А потом надоело все. «Редких случаев» становилось все меньше и меньше. Иногда впрочем, их интересно послушать.
– Вот если бы вы жили в нашем измерении, я бы вас сделал богатым, – говорит мой вечный пациент.
– А можно сделать меня счастливым? – спрашиваю я его.
– Конечно, – кивает он, – В моем измерении вы и так счастливый, но таким вас вижу только я, другим не дано, даже вам самому.
– Вот как, но ведь тогда получается, что тот другой, который счастливый, это уже не я, ведь я-то себя таковым не ощущаю.
– Но ведь я, – отвечает пациент, – Вас таковым вижу, выходит, что один из нас врет!
Он замолкает. И мне становится не по себе.
После работы я всегда брал бутылочку пива и шел пешком до самого дома. Мог бы и на автобусе доехать, но мне необходимо было пройтись. Чем длинней дорога, тем крепче мой сон. А мои сны для меня представляли немалую ценность. Я думал о снах в последнее время чаще, чем следовало. Как музыкант, который всю жизнь изучал гармоники, ноты, лады, квадратуры, уже не может наслаждаться музыкой, ибо постоянно ее анализирует, так и я не могу расслабиться. Мое отношение к собственным снам – это «признак». По этому «признаку» мы делим людей на докторов и пациентов. Впрочем, я сам не раз ловил себя на мысли, что все психиатры – умалишенные. Слишком уж близко общаемся с подобными людьми. Даже обезьяна, живя среди людей, очеловечивается. А мы вот, получается, «умалишаемся».
Сегодня, придя домой раньше обычного, я вдруг понял, что сильно устал. Но это была не та усталость, от которой можно отдохнуть. Тут нечто другое. Я весь день был рассеян, невнимателен. Просто прошлой ночью мне приснился сон, где мне снова восемнадцать. Двойственное чувство горечи и счастья сжимало мое сердце. Я как собака в клетке, рвусь и лаю, но не для того, чтобы кого-то напугать, а для того, чтобы поверить, что сам ничего не боюсь.
На улице еще было светло, дома оставаться не хотелось, я взял полтинник и вышел пройтись.
Был светлый теплый вечер, конец августа. Деревья шумели листвой, гудели машины, и от шума и гама я удалился в сторону старого моста. Здесь всегда было тихо, старая дорога была изрыта канавами, огромные лужи отражали синее небо. Людей и машин здесь почти не наблюдалось. Тишина и покой.
Но мне было отчего-то грустно на душе. Иногда так бывает, что грусть вдруг приобретает патологический характер, и ты уже сам не знаешь, отчего тебе так плохо. А плохо бывает настолько сильно, что хоть головой об стенку бейся. Да только это не поможет.
Вот я прохожу под мостом. Здесь всегда сыро и прохладно, а вверху, над головой, грохочут проезжающие машины. Там, где насыпь стыкуется с началом моста, есть множество бетонных ячеек. А в этих ячейках я часто находил потертые, полулысые и замызганные шубы и одеяла бродяг. Но самих бродяг днем было не застать на месте, они либо шарили по помойкам, либо выпивали где-нибудь толпой у колодца.
Меня их жизнь пугала, больше всего пугало их одиночество. О причинах такой жизни я задумался позже.
Я встретил его случайно.
Бутылка пива почти закончилась, я сделал небольшой глоток, как вдруг у самой насыпи услышал голос:
– Не допивай, дай мне!
Я обернулся и увидел в трех метрах от себя человека, густо заросшего седой щетиной, в зимней шапке и тулупе. Это притом, что стояла страшная жара! Подойдя поближе, я протянул ему свою бутылку. Признаться, я хотел ее поставить на землю, меня пугала перспектива передать бутылку из рук в руки. А вдруг он чем-нибудь болеет? Но это было бы невежливо, и я смирился со своей участью.
Он взял бутылку немощной рукой и сказал:
– Плохое пиво. Его делают из порошка! Как сухой сок. Но хорошо, что крепкое.
Я удивился его познаниям в области современного пивоварения. Но потом поймал себя на мысли, что людей более низкого социального статуса мы часто считаем – сознательно или подсознательно – глупее себя. И порой такие люди преподносят сюрпризы.
– Кто подает нищему, тот либо пребывает в хорошем настроении, либо боится чего-то, – улыбнулся старик и присосался к бутылке.
Я глупо улыбнулся на это заявление, развернулся и хотел было отправиться восвояси. Но старик остановил меня.
– Я хочу еще пива, мне мало этого, – быстро проговорил он, – Давай сделаем так. Ты покупаешь мне еще пива, можно самого дешевого, а я тебе расскажу интересную историю. Идет?
Мои губы растянулись в улыбке. «Может просто дать ему еще пятнадцать рублей?» – мелькнула мысль. Идти за пивом для него я точно не собирался. Но старик как будто читал мои мысли.
– Я знаю, ты думаешь сейчас, как же это глупо идти за пивом для бомжа. Угадал?
Старик улыбнулся.
– Но, вот тебе интересный аргумент, я уже сказал, что нищему подают либо те, кто в хорошем настроении, либо те, кто чего-то боится. Сочувствие – это результат собственных страданий. Сочувствуя другим, мы лишь жаждем сочувствия к себе! Ты мне веришь?
Я почему-то вспомнил статистику. Людей, больных шизофренией, больше всего встречается среди бездомных. И потому снисходительно улыбнулся. А этот нищий бедолага, однако, философ…
– Ты слышал историю о разрушенном городе? – спросил меня бомж тем временем.
Я молчал.
– Не слышал, конечно, откуда тебе это знать? Но я могу рассказать, я вообще могу многое тебе рассказать, о чем не прочитаешь ни в одной книге! Хочешь пример?
Я молчал.
– Знаешь, что мертвые говорят так – «Вот, я рожусь в восемьдесят лет», «а я в сто», «а я вообще рождаться не хочу, уж лучше бы мы всегда были мертвыми!» Как тебе? Хех. А те, кто все же родились, говорят так – «Я умру в восемьдесят», «а я в сто!», «а я вообще умирать не хочу!» А знаешь, поему они так говорят? Они боятся! Умирать, как и рождаться, очень больно. Я-то это знаю… Но печальней всего, что это повторяется снова и снова. Живым суждено умереть, а мертвым суждено родиться. Они даже детей своих рождением пугают, как мы своих пугаем смертью. И мертвым тоже бывает одиноко.
Я задумался. Оригинальная аналогия, нечего сказать. Все-таки молодец этот старик, вроде бомж, а каков мыслитель! Но за пивом ему все равно не побегу.
– Вот еще пример, – продолжал старик, – Ты знаешь, что душа человека – это как время? Нет, не знаешь, а я расскажу… Вот время, его вроде бы и нет, никто никогда его не видел, не щупал, не нюхал, но тем не менее все знают, что оно есть! Все потому, что время – это результат упорядоченного движения материи. Материя-то есть, правда? И душа – это тоже результат упорядоченного движения материи. У тебя есть душа и она вечна, потому что материя тоже вечна, просто каждый раз выстраивается по-новому.
Я почувствовал себя идиотом. Во-первых, слушать бред этого человека становится уже как-то глупо, во-вторых, хм… интересно. Я посмотрел старику в глаз, как бы говоря – продолжай!
Но он замолчал. Видимо, выжидал, когда же я все-таки принесу ему пива. Послушать продолжение мне было интересно, но быть на побегушках у бомжа не хотелось, я развернулся и молча отправился домой. А старик вслед прохрипел:
– Ты еще вернешься ко мне!
Ночь я провел относительно спокойно. Утром, собираясь на работу, я уже трезво оценил вчерашнее происшествие.
Старик был сумасшедшим! Если бы у него были родные и близкие, если бы он не был бездомным, то точно угодил бы к нам. Но вряд ли он стал бы для меня «интересным случаем», я и запомнил-то его лишь потому, что встретил при довольно странных обстоятельствах. Такой философии я в свое время наслушался.
Я вспомнил одну истину – у безумных людей остро развита интуиция. Я бы даже сказал, феноменально развита. Они столь же безумны, сколь и умны каким-то иным интеллектом. Про интуицию безумных знают многие психиатры и те, кому приходилось с ними долго общаться. Но наука еще не дошла до того, чтобы подвергать интуицию серьезному анализу. Что такое интуиция? Так, пустое слово, несущее в себе что-то потустороннее, метафизическое. Вот и получается, что все ученые знают о ее существовании, но не верят в это существование. А потому и мыслям, рожденным в головах безумных людей, никто не верит. А ведь даже в моей практике бывало и так, что мои пациенты едва ли не читали мои мысли и даже давали стоящие советы, в которых было немало мудрости. А все потому, наверное, что сами они ежедневно борются с собой, потому и знают миллион способов решения личных проблем. Старик заинтересовал меня, и он каким-то шестым чувством понял это.
Наверное, нет необходимости рассказывать про мой рабочий день. Пожалуй, лишь один маленький момент достоин внимания. Наша новая медсестра, которая числилась у нас практиканткой, была красивой, образованной и современной женщиной. Я затрудняюсь определить ее возраст, что-то между двадцатью и тридцатью пятью. Она носила квадратные очки, за которыми блестели синие глаза, а длинные светлые волосы собирала в тугой пучок на затылке.
Я познакомился с ней на лестнице возле «курилки». Сам я не курю, но часто прохожу мимо этого места, где курит вся больница. Она стояла одна, когда я шагал к своему кабинету, что-то обдумывая.
– Я хочу пораньше уйти сегодня, – сказала она.
Ее голос разнеся легким эхом по этажу. Я не сразу понял, что эти слова были обращены ко мне. Словно бы очнувшись, я вздрогнул, замер и взглянул на нее.
Она стояла спиной к пыльному окну, за которым едва проглядывались зеленые деревья, и слабый жемчужный свет обнимал ее. Я пожал плечами, как бы говоря ей, – «как хочешь, дела твои». Мне было все равно – людей хватает, работы как таковой пока что нет, пусть уходит пораньше.
– Простите, если вас напугала, – сказала она, – Но вы всегда такой задумчивый, ходите, никого не замечаете.
Я смотрел на нее.
– Понимаю, работа у вас такая, постоянно нужно думать о чем-то. Вы похожи на нашего профессора-патологоанатома. Он тоже все ходит с мрачным лицом о чем-то думает.
Я кивнул, как будто понимая, о ком идет речь, хотя не имел никакого понятия.
– А вообще, надо чаще улыбаться, – продолжала она, – Вам идет улыбка, но вы, наверное, этого сами не знаете. Вот я вам сказала, и теперь вы об этом знаете, так что улыбайтесь хоть иногда.
И она улыбнулась первой. Я тоже улыбнулся, только улыбка вышла кривой, и молча отправился дальше по своим делам.
А вечером я снова взял полтинник и пошел гулять в сторону моста. На этот раз я купил две бутылки пива – одну себе, вторую на всякий случай. Я шагал меланхолично, наблюдая, как пыль оседает на ботинках.
Стоило мне поднять взгляд, как я начинал чувствовать сильнейшую тревогу, потому старался не смотреть на небо. Оно было бескрайним, ассоциировалось у меня с бездной, а оранжевое закатное солнце было так же недостижимо для меня, как и эмоциональное тепло.
Вскоре показался мост, промчался убогий товарный поезд.
Старик сидел на люке канализационного колодца у основания моста и грелся в лучах вечернего солнца, рядом с ним сидело несколько бродячих собак. При виде меня они принялись втягивать ноздрями воздух.
– Пошли вон! Кыш! – вскричал на них старик.
Собаки недовольно поднялись, с надеждой посмотрели на старика, но он был суров, и они убрались восвояси.
Куча бумаг, пустых бутылок, окурков и прочего мусора окружала колодец, чуть дальше виднелся старый заржавелый забор из рабитцы, за которым шла железная дорога. По другую от нее сторону стояли полуразрушенные бараки.
– Где мое пиво? – с ходу проворчал бездомный.