— Я? Правильно, я. Ты только идеи подкидываешь. Я исполнитель, а ты, как всегда, в стороне! — Он недобро глянул на меня. Я ждал. — Ладно, приятель, делай, как знаешь. Тебе все равно ее не спасти.
«Теоретик» наклонился ко мне и почти прошипел:
— А от нас тебе будет сюрприз. Помнишь свою последнюю охоту? А-а, помнишь! Вот на ней и подохнешь! Я тебе обещаю!
Они растворились в струях дождя.
Бабка Катя все еще сидела у подъезда. Я подошел и уселся рядом — надо было хоть немного обсохнуть.
— Амур, ты что, купался? Ишь, как вымок. А там рычал кто-то, ох как страшно рычал. Я подумала: не ты ли с кем сцепился.
Нет, баб Кать, не я. Я смирный и послушный.
— Ну, давай посидим, поговорим. Ты хоть знаешь, почему тебя Наташка Амуром назвала? Нет? Так это я подсказала. Да! Смотри, говорю, какой зверь полосатый. Ну, прямо тигр амурский, да и только!
Вот так-то.
Спасибо, баб Кать, мне нравится.
Два дня во дворе только и говорили об убитой собаке. Сошлись на том, что какие-то отморозки зарезали ни в чем не повинное беспомощное существо. Жаль когти его никто не рассмотрел внимательно. А то бы постеснялись насчет беспомощности…
Только бабка Катя имела свое мнение, даже не мнение, а так, подозрение, но высказала его только мне.
— Ты ведь, Амур, гулял в ту ночь. А? Чего молчишь? Неужто не видел ничего?
Нет, баб Кать, ничего не видел.
— Ох, не простой ты пес, не простой. Ладно, не скажу никому, но ты уж за Наташкой пригляди, а то смотри, что делается.
Какой разговор, конечно пригляжу. Недолго осталось. Те двое говорили, что в ближайшее время Наташку должны, ну… это. А если нет, то все обойдется. Уж я постараюсь, чтобы… м-м… обошлось.
— Чего это, на ночь глядя? До завтра не подождет? — мама Таня, прикрыв телефонную трубку ладонью, недовольно посмотрела на Наташку.
— Ну мам, Ксюха говорит — завтра уже отдавать. Да я быстро!
— Одна нога здесь, другая там! Ясно? — мама Таня махнула рукой. — Алло, Свет… Нет, я не пропала, у Наташки подружке какую-то тряпку от Диора притащили, вот просится посмотреть. Пусть сбегает, это рядом, — она опять прикрыла трубку. — Наташка, денег все равно нет!
Только я прилечь собрался. Эх, жизнь собачья! Ну ладно, пошли что ли. Наташ, не беги ты так, я же только что каши наелся. У-у, коза длинноногая.
На втором этаже мы обогнали бабку Катю. Она, держась за перила, потихоньку спускалась по лестнице, держа в руке металлический ящичек с красным крестом на крышке.
— Что случилось, баб Кать?
— А-а, как всегда. Петровна звонила, плачет, у Васьки ее опять сердце прихватило. А ведь моложе меня! Не берегут себя нынче, все быстрей, давай-давай…
Мы выскочили на улицу и, не сбавляя темпа, понеслись в пятый подъезд к Наташкиной однокласснице.
— Амур, сиди тут. За кошками не гоняйся, крыс не ешь — только сейчас кашу трескал. Все, я быстро.
Да, быстро. Знаю, знаю. Я присел и огляделся. Уже стемнело, с запада опять шла гроза. Там вовсю гремело и полыхало, скоро и нас накроет, а Наташка без зонтика.
В помойке у гаражей кто-то зашуршал. Я принюхался. Каша — кашей, но без мяса…
Знакомый зуд возник за ушами, и удары колокола опять догоняли друг друга.
Он возник прямо из ничего в тени старого ясеня там, где полутьма переходила в ночь. В этот раз он был похож на человека, хотя судить было трудно — нелепая одежда скрывала его. На нем была какая-то темная хламида с капюшоном, ниспадающая до земли. Он не стал ничего говорить, он приподнял руки, повернул их ладонями вперед и шагнул ко мне. Загустевший вдруг воздух упруго толкнул меня в морду, и я понял, что медлить нельзя. Я сорвался с места, будто меня под хвост куснула сороконожка, толкнулся всеми лапами и прыгнул на него, выпуская когти… и словно ударился в раскаленную стену. Меня отбросило назад и, перекувырнувшись через голову, я распластался на асфальте. Лапы и морда горели. Разлепив опаленные веки, сквозь радужные круги перед глазами я увидел, что мои когти оплавились на концах в стальные шарики. Вот паразит, как же я теперь буду их втягивать?
Он сделал еще шаг, снова приподнимая руки. Я подобрался и, проскрежетав бесполезными железками на лапах, опять прыгнул на него…
На этот раз я даже удара не почувствовал, очнулся — лежу в собственной рвоте. Это было так унизительно, что я чуть не завыл от стыда. Он шагнул еще и встал прямо надо мной. Я не смог разглядеть лицо под капюшоном, но если оно было, уверен, он улыбался. Не торжествующе, нет, — снисходительно. Так улыбаются нахальному мальчишке, показав свое превосходство.
Я подтянул передние лапы и кое-как выпрямил их, приподнялся. Оперся на толстый удобный хвост и посмотрел ему прямо в черный провал капюшона. Ты рано улыбаешься, и ты напрасно подошел так близко. Я, конечно, хочу еще пожить, но для чего-то определенного, а не разжиревшей шавкой на поводке. А ваше время кончается… считай, что кончилось! Я открыл пасть, будто и впрямь собрался завыть. По пищеводу поднималось что-то раскаленное, колючее. Словно я проглотил солнце, и теперь оно нашло выход. Солнце заполнило всю глотку, и дышать стало нечем.
В последнее мгновение он, видно, что-то понял и отшатнулся. Но поздно… Раздирая мне пасть и плавя зубы, солнце рвалось на свободу.
— Годовщина Курской дуги сегодня все-таки. Он ведь совсем мальчишкой там в танке горел, — Петровна смахнула слезу, — вот друзей вспоминал. Да и прихватило.
— Ладно, — Екатерина Ивановна убрала шприц и поднялась с табуретки, — пусть лежит, не встает. А утром в районную позвони…
На улице она пошарила по карманам в поисках папирос. Забыла… Придется домой подниматься, пять пролетов вверх! Потом уж вниз ни за какие коврижки! А хотелось посидеть тут немножко перед сном.
А вот я Наташку дождусь, и попрошу ко мне сбегать, решила Екатерина Ивановна. Набегавшие тучи съедали звезды, зашумел ветер. Опять гроза, что ж — июль, знамо дело. Громыхнуло так близко, что Екатерина Ивановна вздрогнула и решила дождаться Наташку под козырьком подъезда. Шаркая валенками, она поднялась по ступенькам, но тут какое-то движение в углу двора привлекло ее внимание. Близоруко сощурившись, Екатерина Ивановна пригляделась: у дальнего подъезда сидел Амур, а перед ним, на границе света и тьмы, стоял кто-то в темном плаще — не плаще, в балахоне каком-то. Амур поднял морду, словно собирался завыть. Тот, в плаще, отпрянул, нелепо взмахнув широкими рукавами. Ослепительный шар раздулся и лопнул между ними брызгами нестерпимого света, заставив Екатерину Ивановну на секунду зажмуриться. И тут же гулкий раскат грома ударил по барабанным перепонкам. Тугой теплый ветер бросил ей в лицо пыль и опавшие листья. Потянуло грозовой свежестью.
Что же это делается, а?
— Амур! Амурчик!
Еще издали Екатерина Ивановна поняла, что у подъезда уже никого нет. На потрескавшемся асфальте выделялся темный, будто закопченный круг. Что-то блеснуло под ногой. Она наклонилась и подняла с земли обрывок ошейника с бляшкой.
Наташка ракетой вылетела из подъезда и, оглядевшись, подбежала к Екатерине Ивановне.
— А где Амур, баб Кать?
— Ой, не знаю, Наташ, — запинаясь, пробормотала та, — Как молния-то полыхнула, да еще гром вдарил, он гавкнул и кинулся куда-то. Видать, испугался.
— Да что ты, баб Кать, он же никогда грозы не боялся.
— Так грохнуло-то как! У меня самой аж сердце зашлось.
— Ой, ну что же делать? Потеряется ведь! — Наташка закусила губу, с надеждой оглядывая двор. — Амур! Амур!!
— Ты беги, матери скажи, вместе и поищем.
Первые крупные капли дождя застучали по листьям. Наташка кинулась домой. Екатерина Ивановна поднесла к глазам обрывок ошейника и, протерев бляшку, долго на нее смотрела.
«АМУР»…
— Поискать мы, конечно, поищем, — прошептала она, — все тебе легче будет, дочка.
Полосатый зверь умирал. Он лежал на боку и старался не смотреть на тушу огромной птицы, что поедали сейчас его сородичи. Он помнил, как первый бросился на фороракоса, как получил когтем в брюхо. Зверь знал, что будет дальше, но ни о чем не жалел, был спокоен и почти доволен.
Послышалось негромкое рычание и повизгивание. Зверь повернул морду. Несколько таких же, как он, остромордых и полосатых, опоздав к пиршеству, подбирались теперь к нему, поблескивая в клочьях утреннего тумана маленькими черными глазками. Ну, вот и все. Зверь приподнялся на передних лапах, оскалил зубы и пополз навстречу.
И все же он был доволен. Он знал, что за миллионы лет отсюда все обошлось, и был спокоен и доволен.
Елена Анфимова
Степь да степь кругом…
Как грамотно попасть под машину и при этом обрести крышу над головой
С трудом перебирая непослушными короткими лапами, бассет уныло брел по тротуару. День клонился к вечеру, и, чтобы не провести еще одну ночь в чужом дворе, притулившись к холодному боку мусорного бака, нужно было найти себе хозяев. Добрых и надежных. Ласковых и щедрых. Желательно мужа и жену без маленьких детей.
Его уже дважды неласково попросили от дверей нового спортивного комплекса, турнули со ступенек банка, а сидеть возле гостиницы было просто неразумно: ни один приезжий, у которого и своих дел достаточно, не станет заниматься проблемами потерявшегося пса.
Итак, размышлял бассет, где обычно люди подбирают бездомных собак? Может быть, у магазина? Только не у винного — не хватало попасть в трясущиеся лапы какого-нибудь алкоголика, живущего в коммуналке, или, что еще хуже, стать роскошной закуской для бомжины, с трудом наскребшего на пузырь… И вообще, продуктовый магазин не годится — туда люди идут с мыслью о хлебе насущном, там правят бал спешка и толкотня. Человеку там не до добрых дел — купил полуфабрикаты, пришел домой, разогрел в микроволновке, и вот он, милый телевизор с кровавыми новостями. Да и промтоварный вряд ли подойдет: шопинг и благотворительность — вещи несовместимые.
Наверное, лучше всего — жилой дом. Выходит человек утром из теплого подъезда, а возле двери, холодная и голодная, сидит несчастная собачка, к тому же породистая, скорее всего потеряшка. Как ее не пожалеть? Вернулся в квартиру и вынес косточку — поешь, милая! А милая не ест, смотрит выразительными глазами, в которых читается вселенская тоска зеленого цвета. И шкура под дождем совсем промокла, и по длинному неуклюжему телу пробегает мелкая дрожь. Возвращается человек вечером с работы домой, а собака все там же. Все в той же позиции. Ах ты, бедняжка, ну, пойдем, пойдем, я тебя отогрею, покормлю, переночуешь хоть одну ночь. А где одна ночь, там и вторая, а потом, глядишь, привыкнет к несчастному псу сердоболец и приютит навсегда.
Но к первому попавшемуся жалельщику бездомных псов бассет не пойдет. Он должен выбрать настоящих хозяев, таких, которые помогут ему выполнить Задачу!
Какой же дом предпочесть? Элитный с двухуровневыми квартирами не годится — там живут люди слишком состоятельные и прагматичные. Те, кто хотел, уже собаками обзавелись. В «хрущобу» бассет и сам не пойдет: повышенная слышимость, грязные лестницы, нервные, низкооплачиваемые жильцы, работающие в бюджетных организациях. В таких условиях — не до чистоты эксперимента. Нужно выбирать что-то среднее между дворцом и будкой.
Нет, наверное, искать хозяев возле жилого дома тоже не годится! А что, если жильцы, не обращая внимания на тоску в собачьих глазах, просто расстелят у двери газетку, на которую примутся класть свои немудрящие дары, мысль о которых не вызывала у бассета слюноотделения, даже несмотря на голод? И никто не пригласит его в квартиру… Ночь на улице, а утром придет дворник и, ругаясь, раздраженно скомкает газету вместе с косточками и корочками…
Думай же, собака, думай! Иначе зачем тебе природа-матушка приделала такую массивную башку? Не для красоты же, в самом деле!
Бассет и не заметил, как стемнело. Перспектива еще одной ночевки на улице становилась все более реальной. Он неуклюже сел на асфальт и попытался почесать пузо кривоватой задней лапой. Господи, неужели блохи? Этого не хватало! И как это его угораздило внедриться именно в это нелепое тело? Трудно, находясь в нем, преодолевать гравитацию!
А время шло и шло, достойная кандидатура все не появлялась. Стоя на краю тротуара, пес в задумчивости наблюдал за несущимися мимо машинами. Около светофора они тормозили, и тогда за теми стеклами, что не были затемнены, угадывались силуэты водителей и пассажиров. Кажется, предыдущие хозяева потеряшки были автовладельцами. Может быть, именно поэтому ему так захотелось вдруг оказаться в одном из уютных салонов, растянуться на мягком заднем сиденье, вдохнуть такой надежный и мужественный, едва уловимый запах бензина, дорогой кожи и ароматической картонной елочки, болтающейся под потолком. Эх!
И тут одна из машин, вырвавшись из потока, резко вырулила к тротуару. Решение пришло мгновенно. В конце концов, не важно, кто сидит внутри, главное, не остаться сегодня ночью на улице, а там видно будет. С неожиданной для длинного тулова и коротких лап прытью бассет метнулся к бамперу, бросился на него широкой грудью, несильно ударился и с жалобным визгом рухнул на асфальт, после чего притворился бездыханным.
Прошло несколько томительных секунд, прежде чем хлопнула дверца и в свете фонаря из-под приопущенных век пес увидел склонившееся над ним лицо не слишком молодой брюнетки, с такой насыщенно красной помадой на губах, что казалось, будто она только что от души насосалась теплой крови.
— Саша, что ты наделал? — тихо произнесла брюнетка и тут же сама ответила на свой вопрос: — Ты задавил собачку.
Из машины нехотя, словно двоечник из-за насиженной парты к доске, выполз плотный мужчина в очках. Боясь взглянуть на жертву ДТП, он, не отходя от машины, выдохнул:
— Не может быть…
— Очень даже может! — накалилась женщина. — Какая я дура! Не надо было пускать тебя за руль. Знаешь, кто ты? Ты царь Мидас — наоборот! В его руках все превращалось в золото, а в твоих — в говно! Но кое-что общее у вас все-таки есть — у тебя тоже на башке торчат ослиные уши! Ты вообще…
«О, кажется, интеллигенты попались — про царя Мидаса знают. Это хорошо», — подумал подозрительно образованный для собаки бассет.
Женщина продолжала лютовать. Почувствовав, что ее внимание плавно перетекает с него на толстого Сашу, который, видимо, приходился брюнетке мужем, бассет тяжко вздохнул и застонал.
— Раечка, она жива! — возликовал мужчина.
— Вот возьми и посмотри. Может, и жива.
«Кажется, они думают, что я — сука», — подумал бассет.
Стараясь держаться подальше от своей жертвы, Саша несколько раз переступил с ноги на ногу и вытянул шею, с брезгливым любопытством разглядывая недвижимую тушку пса.
— Крови вроде бы нет, — заметил он.
— А по-твоему, обязательно должна быть кровь? — ухмыльнулась Раечка. — Может, у нее контузия.
— Разве у собак бывает контузия? — удивился собеседник.
— Так, оставим это, — стараясь не слишком раздражаться, приказала женщина. — Что делать будем?
— А что мы можем сделать? Закопать ее?
— Это я сейчас тебя закопаю! — И тут бассет услышал долгожданные слова: — Значит, так, раз уж ты задавил собаку, возьмем ее домой. Может, выходим. Снимай плащ!
— Зачем?
— А как мы ее понесем? Она же вон — длинная, как колбаса. И тяжелая. На руках не унести. Положим на плащ, возьмем с двух сторон.
— Но собака же грязная… А плащ чистый. Его потом придется стирать.
— Можно подумать, что это тебе придется стирать.
Привычно переругиваясь, парочка расстелила на мокром асфальте чистый плащ, перекатила на него бассета, который старательно изображал полумертвого, и, взявшись с двух сторон за полы, поволокла к подъезду.
— Взяли неизвестно кого, — вдруг непоследовательно заявила Раечка. — А ты хоть знаешь, что бассетов вывели специально для того, чтобы охотиться по кровавому следу? Я об этом где-то читала… Вот он задерет тебя ночью — будешь знать.
— Но у меня же нет кровавого следа, — сквозь пыхтение логично заметил толстый Саша и тут же задал вопрос, родивший в душе бассета надежду, что эти двое усыновят его не только на эту одну ночь: — А как мы ее назовем?