— Зачем ты очки носишь? — спросил я, садясь на переднее сиденье.
Котя завел мотор, включил отопление. Потер руки, подышал на них — и впрямь замерз. Насмешливо посмотрел на меня:
— Очки? Я в них бабам больше нравлюсь. Очки мне придают наивный и невинный вид.
Я смолчал.
Мотор прогрелся, Котя вырулил с обочины на дорогу. Водил он виртуозно, это я сразу понял. Наверное, он все делает виртуозно. Как-никак — куратор…
— Знаешь, так даже к лучшему, — задумчиво сказал он. — Конечно, жалко Настю… Но зато притворяться мне больше не нужно. Да и ты с поводка соскочил. Так что, будешь акушером? Очень интересно, поверь! К тому же на такой функции должен быть человек с душой, с живым сочувствием… а не как эта Иванова… Кирилл, я умру от любопытства! Как ты все-таки ее прихлопнул?
— Не совсем я. Башня. — Я вздохнул, вспоминая то странное ощущение, с которым рвалась моя невидимая связь с функцией. — Сцена была словно в фильме «ужасов». Потолок разошелся, Наталью за шею обвил оголенный провод — и утащил туда. А потом плиты сошлись. Как челюсти.
— Не врешь? — спросил Котя.
— Нет. Так все и было.
Котя резко повернул руль. Мы как раз выезжали из туннеля к рижскому мосту, но он свернул не на проспект, а на глухую в ранний час улицу, уходящую к Останкино. Съехал на обочину, к каким-то гаражам и ангарам. Посмотрел на меня с нескрываемой грустью:
— Это плохо, Кирилл. Ты даже не представляешь, как это плохо.
— Почему? Она жива?
Котя покачал головой:
— Знаешь анекдот про мальчика и Деда Мороза?
— Какой?
— Ну, где мальчик увидел Деда Мороза и кричит: «Ты живой! Ты существуешь!» А Дед Мороз со вздохом отвечает: «Да, я действительно существую. И теперь мне придется тебя убить».
Урчал мотор, из кондиционера нас обдувало теплым воздухом. Где-то вдалеке простучали колеса электрички. Ехали уже сплошным потоком машины по мосту — город проснулся, город начинал новый день.
Котя строго и огорченно смотрел на меня.
— Почему, Котя? — спросил я.
— Для тебя это уже не важно, — горько сказал он.
И выбросил руку, сжимая ее на моем горле. Одну лишь правую руку — вот только хватка была словно меня кузнечными клещами схватили. В глазах потемнело, и мир закружился в прощальном вальсе.
— Как мне жаль… — донесся из ватной пустоты голос Коти.
Последним усилием, в котором не было ничего от разума, слепо и беспомощно я ударил его правой рукой, целясь не то в голову, не то в шею. Котя сделал небрежный жест, будто отмахиваясь от мухи, — и я понял, что это легкое движение должно сломать мне все кости в руке…
Не сломало.
Это был тяжелый, мощный блок, но я его пробил. И мой неловко сжатый кулак угодил Коте в подбородок.
Выглядело все так, словно по машине пролетела чугунная баба, которой вместо стены идущего под снос здания засадили Константину Чагину по морде. Его руку с моей шеи просто сдуло. В веере кровавых брызг Котя вылетел из машины вместе с дверцей. Стекло разлетелось, и смятая дверца жестяным жабо окутало его шею. В полете он зацепил ногой руль и выдрал его вместе с колонкой. Руль отлетел метров на десять, в полете сработала подушка безопасности, и на снег ни в чем не повинная деталь приземлилась на надувном мешке, будто межпланетный зонд.
Костя лежал и мотал головой. Из дверцы разлетались осколки стекла. Очень похоже отряхивается от воды белый медведь.
Ничего не понимая, я выбрался из машины. Где-то в железных потрохах искореженного «ниссана» пискнула сигнализация — и затихла, будто пришла к правильному выводу о своем полном бессилии изменить ситуацию.
— Ты соврал! — закричал Котя. Голос его был хриплым до неузнаваемости, похоже, горло пострадало, когда голова увлекла за собой все тело. Впрочем, обычному человеку голову бы оторвало начисто.
— А ты на меня за это обидься, — сказал я.
— Как ты… почему… — Котя встал, пошатываясь. С испугом выставил вперед руку: — Стой! Поговорим!
Я шел к нему. Я еще не понял, почему у меня получился такой достойный полицейского функционала удар. И уж тем более не знал, получится ли повторить фокус.
Но останавливаться сейчас было нельзя. Никак нельзя показать, что у тебя на руках был один-единственный козырный туз, а все остальное — ничего не стоящие карты.
— Мы же были друзьями… — начал Котя и тут же замолчал. Понял, что разговор у нас сейчас не получится.
И тогда он плавным жестом, будто дирижируя невидимым оркестром, начертил в воздухе волнистую линию. Именно начертил — воздух вспыхивал за его пальцами, складываясь в диковинные письмена.
Котя, как был с дверцей от машины на шее, шагнул вперед, в пылающую надпись — и бесследно пропал.
Огонь помутнел и разошелся в воздухе белым, сернисто пахнущим дымом.
Я сел на корточки, привалился к грязному колесу. Потер шею. Как я устал…
Никелированное колечко поблескивало на пальце.
— Спасибо, Настя, — сказал я зачем-то. Это было патетично и ненужно, но мне требовалось это сказать.
Захотелось курить. Мои сигареты сгинули где-то в башне. Пришлось встать, порыться в «бардачке» «ниссана». Сигареты действительно нашлись — простецкий «LM», который всегда курил Котя, и неизвестные мне «Treasure» в красивой квадратной пачке серебристого цвета. Дорогие, наверное. Я не стал скромничать, открыл и закурил.
Ничего так сигареты… Если не дороже полтинника стоят, буду иногда брать…
И тут в моем кармане зазвенел мобильник.
Несколько звонков я пропустил, затягиваясь ароматным дымом. Потом достал трубку и, не глядя на дисплей, сказал:
— Алло…
— Кирилл, ты где пропадаешь?
У меня в груди что-то ёкнуло.
— Папа? — не веря своим ушам, сказал я.
— Да уж не мама! Мать обижается, что не звонишь. И цветы, бедные, все поникли. Ты когда их последний раз поливал?
— А?
— Когда последний раз поливал цветы?
— Дней… пять?
— Кирилл, ты там куришь? — подозрительно спросил отец.
— Да.
— Никогда не думал, что скажу такое, но — очень надеюсь, что табак! — отчеканил отец. — Где ты мотаешься?
— Ну… то здесь, то там… Последнее время на «Алексеевской» все больше. В Кимгиме, в Заповеднике… в Аркан заглядывал разок.
— Мне казалось, что ты уже перерос ночные клубы, — вздохнул отец. — Ну так что? Мать готовит вкусности, я турецкую ракию в холодильник поставил. Приедешь — рюмку налью.
— Приеду, — сказал я. — Прямо сейчас приеду. Я вас очень ждал. Я вас очень люблю. Только по пути на Рижский заскочу. Как ты думаешь, можно на Рижском вокзале взять билеты в Харьков?
— Можно, — растерявшись от моей нежданной сентиментальности, сказал папа. — А что тебе делать в Харькове?
— Ну… дела… — туманно сказал я, посмотрел на ноги в раскисших тонких ботинках. — Хотя… ладно, потом заскочу. А у вас ключ от моей квартиры сохранился?
— Что с ним сделается, в труху, что ли, рассыплется?
— И впрямь, — согласился я. В трубке предупреждающе пикнуло, и я затушил сигарету в снегу. — Папа, телефон садится. Я еду.
Поймать машину оказалось непросто. Никто не хотел останавливаться перед мостом да еще ради грязного молодого парня в летней одежде и куртке с чужого плеча. Наконец притормозила раздолбанная «шестерка», типичное московское «шахид-такси».
— Мне в Перово… — открывая дверь, сказал я.
— А! Садись, дорогой! — Водитель вдруг заулыбался мне. И я вспомнил, что именно с ним меньше недели назад мотался по городу, пытаясь найти хоть какие-то свидетельства своего существования.
— Спасибо. — Я сел. И крепко задумался. Мои подъемные тоже остались не в этом мире. — Слушай… такие дела…
— Денег нет?
— Угу, — пробормотал я. — Нет, как доедем, я у родителей возьму…
— Не надо у родителей, нехорошо это — взрослому человеку у родителей деньги просить, — ответил кавказец. — Когда будут — отдашь.
— Как отдам?
— Два раза вместе ехали, поедешь и в третий.
Я откинулся на продавленное сиденье и тупо, безучастно смотрел, как водитель, нахально перестраиваясь из крайнего ряда, заворачивает на третье кольцо. Потом спрятал руки в карманы Котиной куртки.
В левом нашелся бумажник, который я беззастенчиво открыл, после чего сказал водителю:
— Тревога была ложная. Деньги есть.
Если он что-то и заподозрил, то озвучивать свои мысли не стал.
А в другом кармане я нашел Котин мобильник.
С любопытством пролистал адресную книгу — некоторые имена были мне знакомы, другие — нет. На фамилии Мельников я остановился. Поразмыслил — и набрал номер.
— Слушаю, — вежливым, но нетерпеливым голосом серьезного, занятого человека отозвался писатель-фантаст.
— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — сказал я. — Это вам звонит Кирилл Максимов, приятель Кот… Константина Чагина. Помните, мы заходили к вам неделю назад? Я с его телефона звоню.
— Э… да, да, помню. — Голос писателя чуть утратил официозность. — Вы тот молодой человек, что рассказал историю… хм… И как сейчас ваши дела? Вас узнают?
— Вы правильно поняли, это сюжет фантастического романа, который я хочу написать, — быстро сказал я. — Извините, что я это так представил, как реальную историю. Мне сразу стало ясно, что вы меня раскусили.
— Ну, молодой человек, если бы вы с мое посочиняли историй… — довольно рассмеялся писатель. — Что ж, пишите! Мне любопытно, как вы выкрутитесь. А скажите, вот с паспортом…
— Химикалии, — сказал я. — Я химией в школе увлекался.
— Ага, — с глубочайшим удовлетворением произнес Мельников. — И это я понял правильно. Вам урок! Не считайте писателей-фантастов склонными к мистике!
— Если можно, то секундный вопрос! — попросил я. — Только один. Скажите, как обычно в фантастике называют мир, параллельный Земле?
— Что вы имеете в виду? — не понял писатель.
— Ну, вот нашли планету — почти как Земля. Как ее назовут? Земля-два?
— Очень вероятно, — согласился Мельников. — К примеру, у замечательного писателя, классика американской…
— А вот если находят сразу десяток похожих на Землю планет?
Мельников замолчал. Подозрительно спросил:
— Ну… нашли? И что?
— Их тоже назовут Земля-два, Земля-три и так далее?
— Я полагаю, что в таком случае нумерация пойдет с единицы, — ответил Мельников не колеблясь. — Название «Земля-два» подчеркивает уникальность нашей планеты. Если же численный ряд длинный, то уникальность «оригинальной Земли» лучше подчеркивается отсутствием всяческого номера.
— Спасибо большое, — сказал я с чувством. — Вот у меня тоже такая мысль возникла. Спасибо!
Я прервал связь. Посмотрел на водителя.
— Что-то не так, да? — спросил он.
— Всегда что-то не так.
— Верно. У меня вот резина совсем лысая. А дорога — стекло! Что мэр думает? Такой большой город, столица… машин много, денег много…
Я сидел, прикрыв глаза, и слушал его неторопливую жалобу.
— Все на свете люди придумали, а какой с того толк? Где воюют, где ссорятся. Мир один, а поделить не можем. Счастья как не было, так и нет…
— Ничего, — ответил я. — Вы мне поверьте. Все еще будет.
Машину потряхивало на разбитой трассе и временами вело из стороны в сторону. Надо заехать к родителям. Купить билеты. Разыскать Кешью. Если настало время злых чудес — надо найти в себе мужество остаться добрым. Я погладил большим пальцем холодное металлическое кольцо и повторил:
— Все еще будет.
2004–2005 гг.
Чистовик
1
Железнодорожный вокзал — место преображений. Мы входим в поезд и перестаем быть собой. Отныне мы обретаем другое прошлое и рассчитываем на другое будущее. Случайному попутчику мы готовы рассказать все, что с нами было, а также то, чего с нами никогда не было. Если судить по разговорам в поезде, то в мире нет скучных людей с неинтересными биографиями.
Вот за это я и люблю поезда.
Даже южных направлений.
Впрочем, купе оказалось неожиданно чистеньким, нехарактерным для украинского поезда. На полу постелена дорожка, на столике белая салфетка и пластиковые цветочки в вазочке, куда зачем-то налили воду. Серенькое, но все-таки чистое белье оказалось уже заправлено. Над окном в металлической подвеске висел телевизор — не плоский монитор, что было бы разумнее, а пузатый кинескопный, но все-таки…
Да, вагон СВ имеет свои преимущества. Не только в одном соседе по купе, но и вообще в комфорте.
Забросив сумку на полку, я прикрыл дверь купе и вышел на перрон. Под ногами хлюпала каша из снега и грязи. Дул мокрый ветер — погода ничуть не напоминала московскую, скорее так бывает зимой у моря, где-нибудь в Ялте или Сочи. Южный поезд будто принес с собой влажное соленое тепло. Я закурил. Рядом притопывали ногами проводницы, громко разговаривая на суржике. Кляли какую-то Верку, на все лады обсуждали ее беспутное поведение.
Билеты в мягкий вагон я взял не по причине чрезмерной изнеженности. Просто не оказалось ни купейных, ни плацкартных. А откладывать поездку я не хотел. Чувствовал — если потяну хоть один день, то никуда не поеду. Хватит с меня приключений.
Или еще нет?
Пока я курил, в вагон прошли несколько пассажиров. Интересно, окажется кто-нибудь из них моим соседом? К примеру, эта худенькая большеглазая девушка в очках с тонкой оправой? Ох, вряд ли… А парень моего возраста, в строгом плаще и с дорогим алюминиевым чемоданом в руках? Тоже сомневаюсь. Ехидные железнодорожные боги наверняка отрядят мне в соседи вот этого дряхлого слепенького старичка, покашливающего на ходу. Или, что самое ужасное в поездках, вот эту молодую женщину с милейшим годовалым ребенком на руках. Вам доводилось присутствовать при смене подгузника в купе? Особенно когда у малыша от тряски и смены пищи расстроится животик? А ведь вентиляцию эта чудесная женщина заставит выключить заранее, чтобы не простудить младенца…
Полный мрачных предчувствий, я вернулся в свое купе. И обнаружил, что на этот раз мне все-таки повезло. Пусть не девушка в очках, но хотя бы ровесник. И уже доставший из своего пижонского чемодана бутылку пива.
— Добрый вечер. Саша. — Молодой человек встал и без лишних церемоний протянул мне руку.
— Добрый вечер. Кирилл.
— Вы не против? — Саша взглядом указал на бутылку.
— Пожалуйста-пожалуйста. — От его манеры общения я вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Яппи какой-то. Впрочем, нет. Скорее он походил на тех бездельников, что называют себя молодыми политиками и то устраивают свои митинги, то срывают чужие, но большей частью скандалят в интернете, будто склочные бабки в трамвае.
Если так — то мне предстоит веселый вечер! Молодые политики ни на минуту успокоиться не могут, у них все время высокая политическая активность.
— Хотел вас угостить. — Саша протянул мне бутылку. Ого. Хороший английский эль, не импортное пиво российского розлива и не пивное творчество наших украинских братьев.
— Спасибо. — Я не стал отказываться. Уселся на свою койку. Тем временем мой попутчик деловито распаковывал сумку — на свет явились еще пять бутылок пива, бастурма, сыр, фисташки. Зато — никаких обвислых трико и резиновых сланцев, в которые так любят переодеваться в поездах граждане. Впрочем, по виду Саши сразу было понятно, что в общественных местах он до тапочек не опускается. Идеально выбрит. Пострижен так, словно только с подиума сошел. Темно-синий костюм из тонкой шерсти выглядел очень дорого, но стоил наверняка еще дороже.
А еще Саша не стал по-рыбьи трясти головой, осторожно, не развязывая узел, снимая петлю галстука, как делают не умеющие носить костюм люди. Нет, аккуратно развязал галстук, безукоризненно точно подобранный к цвету сорочки, извлек из сумки специальный чехол, заправил туда галстук, повесил на вешалку. Для пиджака, конечно же, тоже нашлась своя сумка с встроенными плечиками. Наверное, и для носков что-то имелось…
Я придвинулся к окну — как раз в тот момент, когда перрон дрогнул и стал уплывать. Я поехал в Харьков. Зачем? Мало мне было приключений за последнюю неделю? Да что там неделю… за последние сутки меня три раза едва не убили!