И было что-то еще. Дурманящее, непривычное, не предназначенное обычному человеку. Что-то похожее на воспоминания, но только с другим знаком. Мешанина из красок, звуков, запахов, вкусов, ощущений.
…Скажите, Дмитрий, а как у вас принято… разгребаю руками серую пелену, шарю на ощупь — будто в студне плыву… тяжкая металлическая поступь, звенящие шаги… нестерпимая едкая горечь разъедает губы… груз почти невыносим, его не удержать…
Мир стал нестерпимо ярким и обидно крошечным. А потом сжался в точку — в меня. Тело отяжелело, я пошатнулся.
Трудно снова становиться человеком. Почти так же трудно, как в первый раз. Отрываясь от уюта и безопасности материнской утробы, от невесомого парения в темной теплой влаге — вдыхать первый раз горький воздух неумело расправленными легкими, в полной мере ощущать притяжение Земли — и горько кричать от обиды и удивления.
Все мои силы функционала, все мои заемные умения и способности исчезли.
Башня содрогнулась. Последним рывком электрический шнур втянул Наталью в провал посреди потолка — и бетонные плиты сошлись.
Хрустнуло — отвратительно и влажно.
Дернулись в последний раз ноги в дешевых турецких джинсах, стремительно пропитывающихся темным и красным.
Башня начала рушиться.
И я прыгнул в последнее окно, которое не было затянуто серой мутью междумирья. Не раздумывая, выставив руки вперед, будто в бассейн с вышки. А за моей спиной осыпались кирпичи и рушились плиты, шипела бьющая из труб вода и хрустели ломающиеся доски.
Заснеженная, твердая как камень земля метнулась мне навстречу — и я закрыл глаза.
Яма была глубиной метра полтора. Сверху припорошена снегом, до самого дна завалена — не обычным городским мусором, а прелыми листьями, жухлой мокрой травой, срезанными ветками. Это что, компостная куча местного дворника? Как я ее не заметил раньше? И каким чудом она так удачно оказалась под окном, в которое я прыгнул?
Чудес не бывает!
Я слегка ушибся, рука была оцарапана об острую ветку, за воротник набился мусор, я был одет в рубашку и летние брюки, к тому же еще и вымок, но я был жив. Жив вопреки всему.
Настя умерла.
А Наталья Иванова, акушер-функционал, — сдохла.
Во второй раз у меня все-таки получилось ее убить.
Оскальзываясь в снегу, я выбрался из ямы. Подозрительно на нее оглянулся. И бросился к башне.
Она все так же стояла чуть в стороне от железной дороги, выглядела все той же заброшенной водонапорной башней. Только даты над дверью — «1978» — больше не было. А ведь это год моего рождения… как же я не подумал об этом сразу.
И никаких следов разрушения. Окошко в трех метрах от земли разбито… ну так что — в заброшенных зданиях всегда разбиты окна.
Я дернул ржавую дверь — та со скрипом поддалась. Внутри было темно, только узкий луч света из окна, к которому теперь присоединился свет из дверного проема. Никаких этажей и перекрытий, конечно же. Гулкое высокое пространство, придавленное проржавелым дном цистерны. На полу обломки кирпичей, стекла, бесхозные железки, мусор. Только самый захудалый бомж согласится здесь жить.
Настя лежала у самых дверей.
Я сел рядом, прижался ухом к груди. Пощупал пульс.
Чудес не бывает.
Может, будь она функционалом… Если и впрямь после смерти Натальи все, кого она превратила в функционалов, снова стали людьми… Да нет, все равно. Жизнь — это жизнь, смерть — это смерть. Функционал способен поиграть с ней в прятки — если тьма будет особенно густа, а комната просторна. Но если тебя поймала и похлопала по плечу костлявая рука — дороги назад не будет.
— Прости, — сказал я. — Тебе надо было остаться в Нирване. Прости, Настя.
Конечно, она не ответила. И бесполезно утешать себя, что скорее всего бы простила.
Я и сам оказался дураком. Лишь чуть-чуть осторожнее и предусмотрительнее Насти. Я вел себя как… как? Как функционал. Действовал в тех рамках, что мне задали.
Не стоило опрометчиво бросаться из мира в мир. Не надо было гордо отвергать альянсы и самоуверенно кидаться в бой. До тех пор, пока не случилось непоправимого, пока не погибла Настя, пока меня не попытались поставить на колени — была возможность лавировать. Я ею не воспользовался.
Лучше бы на моем месте оказался политик. Уж он-то сумел бы повести долгую игру…
И под конец партии обнаружить, что давным-давно играет в поддавки.
Нет, сокрушаться глупо. Если ты принимаешь правила этой игры — ты уже проиграл. Это как в казино — ставь на цифру или на цвет, на зеро или чет-нечет. Все равно выиграет заведение. Если ты принимаешь правила их игры — ты становишься одним из них. Вот и вся хитрость. Как в старом романе, что я читал в детстве, — выучив секретный язык врага, ты начинаешь мыслить на нем. Мыслить как враг. Как в еще более старой легенде — убив дракона, ты сам становишься драконом. Любой, кому хватило бы хитрости переиграть функционалов с Земли-один, стал бы таким же, как они. Ведь мечтой политика Димы было ровно то же, что делают с нами жители Аркана, — получить испытательную площадку, тренировочный полигон. С самыми благими целями, конечно…
Нет никаких шансов победить, если ты выходишь в бой человеком. И нет никакой нужды в победе, если ты становишься функционалом.
Нужен третий путь — а третьего пути нет.
Я погладил Настю по холодной щеке. Надо вызвать сюда «скорую помощь». Но не сейчас. Вначале придется уйти. Не хочется попадать в милицию теперь, когда я снова обычный человек. Очень, очень долго придется доказывать, что я случайно попал в заброшенное строение и случайно обнаружил там труп девушки. К тому же — девушки, с которой прошлой ночью был близок.
Но мне не хотелось бросать ее так, на битых кирпичах и осколках бутылок. Я носком ботинка расчистил небольшую площадку, осторожно поднял Настю и переложил туда. Вытянул руки вдоль тела.
Правая ладонь у нее была открыта. Левая — сжималась в кулак. Поколебавшись секунду, я разжал пальцы.
Блестящее металлическое колечко. Не золотое или серебряное, конечно. Что-то вроде никелированной стали. Будь я таможенником — мгновенно бы назвал химический состав, стоимость и размер пошлины.
Колечко…
Я поднял его, повертел в руках. Почему-то мне казалось важным понять, откуда оно взялось. Настя стояла у плиты… она собиралась подцепить со сковородки глазунью… Ну да, конечно. Ободок с рукоятки металлической лопатки. Там на всех приборах — вилках, ножах, шумовках — были такие ободки.
Почему он уцелел?
Потому что его сжимала рука мертвой девушки? Человеческая рука, не принадлежащая миру функционалов?
Я примерил кольцо — оно пришлось к безымянному пальцу, словно я покупал его в ювелирном магазине.
Пускай так и будет.
Еще раз посмотрев в мертвое лицо, я встал.
И услышал шаги у двери.
— Кирилл? Что тут случилось? Ну и дела! — Котя стоял в проеме, в недоумении вглядываясь в темное, грязное помещение. — Как после набега махновцев… Ты сражался? На тебя напали из Аркана?
— Как ты здесь оказался? — спросил я. — Вы должны были уехать.
— Сердце подсказало. — Котя развел руками. — Чувствую, неладно дело… Оставил даму в Шереметьево, сам — к тебе…
Тут глаза у него привыкли к темноте, и он замолчал.
— Настя умерла, — сказал я. — Вот так…
— Почему?
— Ее убила Наталья. Акушер-функционал.
— Мне очень жаль, — пробормотал Котя. — Мне действительно очень жаль… Где Наталья?
Я пожал плечами:
— Последний раз, когда я ее видел, от пояса и выше Наталья была толщиной в лист картона. Мне кажется, она уже нигде. Такого даже функционал не выдержит.
— Ты убил ее? — недоверчиво спросил Котя.
— Ну да. Она убила Настю и стала рушить башню. Я сумел уничтожить Наталью. Но башня погибла.
— Теперь ты снова обычный человек. — Это было не вопросом, а констатацией факта.
— Ага.
— Но как ты смог ее убить?
— Это мой секрет, — загадочно произнес я. — Пойдем отсюда. Насте уже ничем не поможешь.
Мы вышли из башни, я притворил дверь, зачерпнул с земли пригоршню пушистого снега и протер дверную ручку. Отпечатки пальцев оставлять не стоило.
Котя заглянул мне в глаза:
— Кирилл… но как? Она же акушер! Иллан рассказала — акушеры могут уничтожить любого, кого сделали функционалом. Твою башню разрушили, ты стал человеком, а ее убил? Не верю!
Мне было тоскливо. Очень и очень тоскливо. А еще — ужасно холодно в мокрых брюках и рубашке с коротким рукавом на заснеженной зимней улице…
— На ухо скажу, — произнес я, озираясь. Котя послушно повернул голову. Я наклонился к его уху и прошептал: — Дело в том, что у любого функционала есть особые чувствительные клеточки на кончиках ушей. Если дать функционалу по уху, он от расстройства умирает!
Котя фыркнул и выпрямился. Посмотрел мне в глаза:
— Кирилл, не гони…
— Я только одного не знаю, — продолжал я тем же шепотом, ничуть не беспокоясь, услышит меня Котя или нет. — Подействует это на куратора? Или нет? А?
— Не знаю, — сказал Котя и снял очки.
— Будем на тебе проверять? — поинтересовался я.
25
Все-таки Борхес был не прав.
Помимо трех великих сюжетов существует по меньшей мере еще один, заслуживающий того же внимания.
Это предательство друга и измена любимой.
Никогда не началась бы война, не отправились бы за славой (а если честно — за богатствами) веселые греческие царьки, не осаждали бы Трою, не плутал бы по пути домой Одиссей — если бы Елена не укатила с Парисом. Не ринулись бы на поиски острова сокровищ Джим Хопкинс в компании со сквайром Трелони и доктором Ливси, не штурмовали бы форт пираты, не вернулся бы наконец домой злополучный Бен Ганн — если бы Билли Бонс не обманул подельников и не удрал с картой.
Хотя с другой стороны — без измены Елены мы не узнали бы верности Пенелопы.
Любовь и дружба — это то, ради чего приходится терпеть измены и предательство.
И все-таки быть преданным — это всегда тяжело.
Котя вздохнул и опустил глаза. Виновато пожал плечами. Сказал:
— Можешь попробовать… Откуда ты узнал, что я — куратор?
— Наталья сказала.
— Она не могла этого сказать. — Котя покачал головой. — Наталья не знала, что я — куратор. Вообще не подозревала, что я — функционал.
— Да. Она сказала только про куратора. Что он — это ты, я понял сам. Слишком поздно, к сожалению. — Я не выдержал и повысил голос: — Не бывает такого, чтобы в файлах сохранялось упоминание о функционалах! Не бывает! Полицейский, бывший историк, жаловался, что даже сейчас его письма никуда не доходят, что файлы стираются. Если цель в том, чтобы вырвать людей из их жизни, помешать им сделать что-то важное, — никакие данные сохраняться не будут. Никаких следов! Исчезают фотографии, школьные табели, детские рисунки — и вдруг исключение для твоего компьютера? Ха! Не смеши меня, Константин!
Котя покивал. Развел руками:
— Ну вот, так всегда. Хотелось как лучше… Мне и без того было очень неприятно тебя отряжать в функционалы. Да еще посредством этой дуры! Фригидная, злобная неудачница. Я этих, с Аркана, сам не люблю, если тебя это успокоит!
— То есть ты сам — не оттуда?
— Нет, Кирилл! Все не так просто. Неужели ты подумал, что из Аркана засылают десант из акушеров с начальником во главе — и начинают переделывать мир?
— Примерно так я и думал. — У меня уже зуб на зуб не попадал, и Котя это заметил. Вздохнул, расстегнул теплую куртку, протянул мне, оставшись в теплом свитере:
— Оденься!
— Нет, спасибо. — Я покачал головой.
— Да хоть на плечи набрось! Ты же теперь обычный человек, простынешь!
Дальше упираться я не стал — было слишком холодно. Куртка с трудом, но застегнулась.
— Все несколько иначе, — продолжал Котя. — Сила, которая дается функционалу, — она не от него… не только от него самого. Она принадлежит еще и миру, в котором тот живет. К нам не могут прийти из Аркана и начать превращать людей в функционалов. Вначале им надо найти куратора. Того, кто научится всему сам, с их помощью, конечно. И будет… ну, скажем так, контролировать ситуацию в целом. Примет глобальное решение и ответственность за происходящее.
— Так ты наш? — тупо спросил я.
— Наш! Нашее не бывает! — Котя засмеялся.
— Тебе сколько лет?
— Ну… побольше, чем выгляжу. — Котя отмахнулся. — Но я считаю, что молодость — она в душе. Верно?
— Котя. — У меня с трудом находились слова. — Но как? Зачем? Почему ты им позволяешь? За что нас так?
— Как так? — возмутился Котя. — Ты думаешь, у них, придурков, рай земной? Ага! Технологию они притормозили, идиоты… С каждого мира по нитке, себе кафтан решили сшить… У них, к примеру, по всей Африке войны кипят. Почему? Потому что рабства не было, вот ведь как все сложно в мире устроено! Весь континент окружен, пытаются примирить все эти Великие Эфиопии, Солнечные Суданы и Счастливые Зулусии — не выходит ничего! Зато потоки беженцев повсюду. Нельзя учиться на чужих ошибках, Кирилл!
— Но они же учатся!
— Это им так кажется. А я считал и считать буду, что без прогресса науки и техники цивилизация впадает в стагнацию и гибнет. Так что я для нашей с тобой Земли выбрал путь ускоренного научно-технического развития. Да, я выбрал! Мне предлагали и другие варианты.
— Войны, — упрямо сказал я. — У нас тоже повсюду войны. Катастрофы.
— Неизбежное следствие прогресса, — отрезал Котя. — Всегда чем-то придется жертвовать. Или эпидемии целые страны выкашивают, или люди друг друга истребляют. Я сделал выбор за всю Землю, Кирилл. Это так. Но только потому, что достойной альтернативы не было.
Мой гнев прошел. Сдулся, как лопнувший воздушный шарик. Может быть, отчасти причиной было свойственное Коте обаяние. Но отчасти — его уверенные объяснения.
— Не предлагаю верить мне на слово, — устало продолжил Котя. — С арканцами я договорюсь, со мной они спорить не станут. Или, на худой конец, сам проход открою. Я могу!
— И что?
— Съездим туда, — объяснил Котя. — Посмотришь, хорошо ли там живется. И решишь, надо ли искать лучшей судьбы, чем у нашей Земли!
Он шагнул ко мне. Потянул за рукав.
— Отстань? — попросил я.
— Что ты дуешься, Кирилл? Не мог я тебе открыться! У меня тоже есть кое-какие обязательства и принципы. Хочешь — по ушам мне надавай, по чувствительным точкам! Давай, сопротивляться не стану!
— Настю убили.
— Откуда я знал? — воскликнул Котя. — Ну откуда мне это было знать? Я бы сам Наталье за такое голову открутил, не прикончи ты ее! Все ведь шло к тому, что вы пойдете на соглашение. Наталья должна была назначить вам нечто вроде домашнего ареста — и все! Вот знал я, знал, что сексуально неудовлетворенным бабам доверять нельзя! Мне жалко Настю, Кирилл! Но даже я не могу воскрешать мертвых.
— Тебе действительно ее жаль? — спросил я.
— Да. Очень жаль. Я не ангел. Я столько всего повидал — ты бы поседел и ночами от страха кричал. — Его глаза вдруг стали непривычно жесткими. — Но когда гибнет красивая молодая девушка — я всегда очень переживаю.
— Мизантроп ты, Котя, — устало сказал я. — Хоть и куратор.
— Ну да. Проживешь две мировые войны и кучу революций — тоже таким станешь… Пошли, Кирилл! Уже и я замерз! Ну что ты ломаешься, будто восьмиклассница перед гинекологом!
— И пошляк.
— После тысячи подружек ты тоже…
— Я — не ты. Я не функционал больше, мне такие подвиги не светят.
— Брось! — Котя уже тащил меня за собой. — Разберемся. Найдем тебе работу поинтереснее. Как насчет акушера, а? Никакого поводка! Только работать придется в другом мире, это правило такое… Но тебе же Кимгим нравится? А Орызалтан — знаешь какой дивный город? Это у них вместо Москвы… Я там часто бываю.
У меня уже голова кружилась от всего, что случилось за последний час. Хотелось напиться. Или лечь и уснуть. А лучше всего — напиться и уснуть.
Но когда Котя подвел меня к скромно стоящему на улице «ниссану», я все-таки удивился. Машина не слишком роскошная, но я был уверен, что Котя не умеет водить… с его-то близорукостью.