— Аденор! — и удивленно повернулся.
За несколько последних часов мне стало казаться, что я приобрел свойства невидимки и замечают меня лишь два амбала за спиной, пристально отслеживающие мой последний полет.
Бэсси в темно-зеленом платье и туфлях на высоких каблуках спешила ко мне, оскальзываясь на полосатом пластике пола. Она так и не научилась ходить, как положено даме.
— Аденор! — она остановилась рядом, теребя платок, очевидно, не зная, как себя вести. На некрасивом лице ее читались волнение, сочувствие и даже боль. — Как же так, Аденор… Норик, — и она заплакала, после чего я сообразил, что покрасневшие глаза — вовсе не признак легкой простуды.
— Бэсси, ты… не плачь, — теперь растерялся уже я. Обнять ее и утешить я не мог — не чувствовал себя вправе прикасаться к чужой женщине. — Все будет нормально, Бэсси, — и в отчаянии привел мамин аргумент: — Там же тоже… живут люди.
Она только еще горше разрыдалась, пряча лицо в ладонях — по-мужски жилистых и широких.
Бэсси была первой дочерью из семи детей маминой до недавнего времени соседки Летиции Брад, и только поэтому осталась жить с матерью — все остальные отправились на воспитание в Полис. Сама Летиция была недурна собой, но ее детям страшно не повезло — ни одна из четырех девочек не могла претендовать на место в Скайполе. Да и парни вышли какими-то квадратными, низкими, с узкими лбами и глубоко посаженными глазами — словно Брады задались целью посрамить свое происхождение. Нет, конечно, Майкла обязательно возьмут в Школу, но при его недалеких способностях он и продвинется недалеко — скорее всего, его определят в охрану, и он так и проходит всю жизнь по Черному Коридору и просидит в кордегардиях.
Летиция отправила бы вниз и Бэсси, чтобы та не мозолила глаза приходящим к ней офицерам и не вызывала ненужных эмоций — в конце концов, мужчины хотят иметь красивых детей, — но она страшно не любила домашнюю работу, а заниматься ей кто-то был должен. Поэтому после дня, проведенного у няньки в Полисе, Бэсси неизменно поднималась во флат матери: убирала, чистила, мыла и оставалась ночевать в задней спальне…
Наверное, как раз сейчас закончила с делами и вышла прогуляться.
Бэсси росла нелюдимой и молчаливой — ей с раннего детства давали понять, что в Скайполе она не задержится, а потому остальные «первые дети» избегали дружбы с ней, мало того — не прочь были и поиздеваться.
Однажды мальчишки, вопя и улюлюкая, загнали ее к заброшенным лабораториям. Пытаясь спрятаться, Бэсси полезла через колючую проволоку и попала в ловушку, сильно изрезавшись. Я как раз возвращался из подготовительных классов и забрел в те места. В тот день на занятиях нам рассказывали о временах до Катастрофы, когда База несла патрульную службу в поясе астероидов, а в лабораториях велись исследования, необходимые для дальнейшего освоения космоса. Тогда еще никто не знал, что колонии на Марсе и спутниках Юпитера взбунтуются и чем мятеж обернется для нашего Корабля. В общем, мне захотелось посмотреть и представить, как же тут все выглядело, когда исправно функционировало и приносило пользу.
Я только что запустил людей в стерильных халатах — деловитых и сосредоточенных, — проводить эксперимент по воздействию излучения на белых мышей (я слышал, ученые почему-то использовали только белых) и наблюдал, как животное корчится под направленным на него потоком, когда услышал тихие всхлипы. Разумеется, я полез смотреть, кто рыдает, и наткнулся на запутавшуюся Бэсси. Игру пришлось оставить до другого раза и заняться освобождением восьмилетней дамы. О платье она не очень переживала — ну, влетит от мамы, конечно, но у нее есть еще два, — а вот глянув на себя в зеркало, залилась новым потоком безудержных слез, тут же прикрыв щеку с тремя опухшими кровоточащими порезами. Руки и ноги тоже пострадали, но Бэсси волновало только лицо:
— Я и так некрасивая, а теперь меня мама и вовсе выгони-ит…
Я слушал-слушал ее завывания, а потом не выдержал, схватил за запястье и сказал:
— Никто тебя не выгонит. А выгонит — придешь жить к нам, мама согласится. И не будет тебя заставлять убирать за нее весь флат!
Мне было жалко девчонку — до колик в животе, и хотя я вовсе не был уверен в своих словах, год разницы в возрасте заставлял чувствовать себя обязанным защитить. Бэсси улыбнулась сквозь слезы, и меня понесло, понесло куда-то на неведомых волнах, слегка покачивая… а когда вернуло обратно, выяснилось, что Бэсси стоит передо мной целая и невредимая — все ее царапины исчезли. И если бы не поврежденное платье, можно было бы подумать, что происшествие с колючей проволокой нам только привиделось.
— Норик, — очень серьезно сказала мне Бэсси, убедившись, что от ранок не осталось и следа, — думаю, мы никому ничего не должны говорить, слышишь? Почему-то мне кажется, нас за такое не похвалят.
Она сдержала слово, и с тех пор стала относиться ко мне с необыкновенной теплотой, став той, кого я с существенной долей уверенности мог назвать подругой. Нельзя сказать, чтобы мы проводили вместе много времени или стали близки, но частенько болтали, когда выдавалась свободная минута. При случае я защищал ее от мальчишек, а другие девочки, видя, что кто-то «с этой Брад» все-таки общается, стали вести себя потише. Не намного, конечно, поскольку я тоже никогда не пользовался особой популярностью, но тем не менее…
Сейчас Бэсси снова плакала. И на этот раз я не мог утешить ее, позвав жить к своей маме.
— Норик, как же теперь — я тебя больше никогда не увижу?
— Наверное, нет, Бэсси. Извини.
— А я, Норик? Как же я? Мне осталось три недели до дня рождения — и меня… меня поселят в Полисе в отдельную каюту и заставят обслуживать… Я не хочу! Я собиралась… собиралась… — она вдруг кинулась ко мне, повисла на шее, жарко зашептала в ухо: — Норик, мы еще успеем. У тебя ведь есть время, правда? Возьми меня, Норик, возьми сейчас. Я не хочу доставаться какому-то совершенно постороннему мужчине, который для меня ничего не значит! Норик!
Сказать, что я онемел — не сказать ничего. Я застыл столбом, не в силах ни двинуться, ни выдавить хотя бы звук. А она рыдала у меня на груди и все умоляла прямо сейчас, сию минуту отправиться куда-то к заброшенным лабораториям, и там… Сзади громко и откровенно издевательски заржали охранники.
— Бэсси, — наконец удалось выдавить мне, — Бэсси, я не могу. Я… Ты помнишь Мая, правда? Обратись к нему — думаю, он не будет возражать.
Она подняла заплаканное лицо — темные глаза под мокрыми стрелочками ресниц смотрели так, как будто я ее ударил — и бросилась бежать, путаясь в широкой юбке и по-прежнему оскальзываясь на каблуках.
Наверное, так было лучше. Для нас обоих.
Я никогда не рассматривал Бэсс как женщину. Видно, и мне в подкорку забилось: она предназначена для Полиса. Нет, как нормальный парень, я уже не раз мысленно раздевал понравившуюся представительницу слабого пола из жительниц элитного этажа — да вот хоть ту же Аделину, — но пока имел дело только с самим собой. Существовало правило, утвержденное медиками, с которым никто не брался спорить: женщина способна выносить и родить полноценного ребенка начиная с шестнадцати лет, а вот семя мужчины входит в силу только после восемнадцати.
Конечно, на крайний случай оставался Полис с бесплодными и пожилыми женщинами, готовыми лечь под любого за красивую безделушку или талон в ресторан. Но я ждал положенного срока. Зачем — не знаю. Скорее всего, надеялся все же заполучить первой женщиной Аделину. Когда-то это казалось таким важным, а теперь виделось смешным и романтически-нелепым пустяком…
Однако сейчас дело было даже не в ограничениях, налагаемых распорядком: какая мне, к дьяволу, разница, если всего через полторы склянки меня могут убить как крысу — что внизу, что наверху. Но за мной по пятам следовали охранники, вряд ли готовые проявить чуткость и оставить нас наедине. А Бэсси, уж если решилась на такой шаг, заслуживает лучшего, чем быстрый перепих в кустах с неопытным почти-мертвецом. А еще… я уже попрощался, что ли. И теперь здесь чужой.
Голод, похоть, жажда — слова были знакомыми, но я не ощущал их. У меня не осталось сил на плоть.
Два дня назад от подобных слов сердце подскочило бы к самому горлу, а в штанах произошло заметное оживление: мне никто и никогда еще не предлагал ничего подобного. А сегодня я развернулся и пошел прочь — к Черному Коридору. Тянуть больше было нечего и незачем. Пусть хоть охранники порадуются, пораньше освободившись от нудной обязанности меня сопровождать.
2
В тот день Грендель сказал мне, что на фермах опять мор и вечером я иду в разведку. Клетчатка в этот раз гибнет быстрее, чем обычно, а на одних крысах мы долго не протянем. Они размножаются медленнее, чем биологи успевают находить новые антибиотики против черной плесени.
Я уже готов был привычно обругать наших криворуких фермеров, но дед так на меня посмотрел, что я закрыл рот раньше, чем успел издать хотя бы звук. В конце концов, разведка и рейды — моя работа. Техники колдуют у синтезаторов, медики принимают роды и лечат больных, фермеры лажают у танков, я хожу наверх.
Хотя, если подумать, фермеров винить не за что. У нас на нижних ярусах света маловато, только жара и влажность. Это там, наверху, все условия: освещение, капельный полив, вентиляция. Ну и прет все с дикой силой, конечно — три-четыре дюйма клетчатки на каждое микрополе от склянки до склянки. А у нас за сутки так не вырастает. И дохнет раз в полгода, как ни рви жилы.
Грендель рассказывал, мол, когда он был маленький, верхние сами выставляли в Черном Коридоре у атриумов две-три бочки с клетчаткой каждый месяц — для нас. Одну для синтезаторов, остальные для ферм. Я думаю, Грендель путает. Он совсем старый и, по-моему, ему это снилось с голодухи. Или привиделось, когда дремал у визора. Или он брюзжит, как все старики: «Вот когда мы были молодыми, то и лампы горели ярче, и крыс рождалось больше, и клетчатка росла толще…».
Может, и росла она тогда толще, только мы-то этого не видели. А раз не видели — не о чем говорить. Надо собираться и идти в Фатланд, искать безопасную дорогу к плантациям. Как бы верхним ни хотелось, а охрану им в каждом крысином лазе не поставить. Всегда найдется новая дырка, если очень хорошо поискать.
Опасно, конечно. Если поймают, ожогами можно и не отделаться. Ребята из группы Пола в последнем рейде потеряли двоих — охрана стреляла на поражение.
Но у меня на засады чутье. Или — как говорят медики — дар эмпатии. А дед утверждает, что я мутант со способностями к односторонней телепатии. Работаю на прием, как радар.
Я слышу, как они пахнут, охранники. Голодом, ленью, похотью, завистью. Но чаще всего страхом, особенно когда сопровождают смену техников в Черном Коридоре и вынуждены проходить через ярусы там, где они соединяются шахтами и проходами с Даунтауном. Разумеется, нет дураков устраивать в этом месте засады — от техников зависит жизнь всего мира, да и охрана вооружена излучателями, по сравнению с которыми наши электрошокеры так, детская игрушка. Только они все равно боятся, и я чувствую их даже сквозь бронелит. Страх пахнет сладкой гнилью, как испортившаяся клетчатка, он бьет в нос, и я точно знаю, за каким поворотом нас ждут. Поэтому всегда обхожу охрану и блокпосты.
В общем, раз надо идти — значит, надо.
Выставил я Лейна из каюты, сказал, чтобы он мне каши принес не меньше половины котелка, и стал готовиться. Проверил зарядник шокера — полный или нужно менять батарею. Сложил в мешок тепловые наклейки — метить дорогу. Посмотрел одежду — высох мой любимый «счастливый» комбинезон после стирки или стоит его ближе к лампе перевесить. Так-то мы у себя тут в легких рубашках и тонких брюках шаримся, но в рейд так не пойдешь, комбинезон нужен: шокер прицепить, ножи, мешок, страховочный пояс. Еще Грендель мне очки специальные выдал — у Черного Коридора глаза прикрыть, там излучение вредное. Тепловые у всех рейдеров есть, чтобы в темноте видеть, а дед для меня раздобыл особенные.
Пока собирался, Лейн вернулся с кашей, начал ныть: я останусь, я останусь. Я на него только посмотрел и головой покачал. Знает ведь, что накануне рейда мне не до развлечений. Выпихнул я его в коридор, прикрыл дверь, пообедал и лег в кровать.
Грендель разбудил меня раньше, чем сработал таймер. Наверное, шел куда-то и решил пожелать мне удачи. А заодно проверить, все ли я взял. Иногда меня это смешит, чаще бесит. Я хожу в разведку и в рейды не первый год, собрать свой мешок могу с закрытыми глазами. Но Грендель из тех людей, кому обязательно надо лично во всем убедиться. Естественно, он не каждый раз является с подобной инспекцией и не ко всем рейдерам. Но я ему прихожусь правнуком, поэтому вынужден терпеть эту — прямо скажем — излишнюю заботливость.
Так что из каюты я сбежал даже раньше, чем намеревался. Не терплю напутствий и наставлений. Все рейдеры суеверны и не любят прощаться, и я не исключение.
У бака с водой в коридоре я остановился, наполнил небольшой пластиковый термос, прицепил его к поясу. Без еды прожить можно, но если вдруг что — без воды я в каком-нибудь отнорке долго не выдержу.
Пока шел к пандусам переходов, встретил ребят из клана. Они хотели поболтать, но поняли, что мне некогда, и решили просто проводить. Поэтому последние сплетни я узнал на ходу. Честно говоря, они меня никогда не интересовали, разве что речь шла о ком-то из моих родных.
У шахт распрощались. Парни похлопали меня по спине и спрыгнули на воздушную подушку атриума — в спальные отсеки. А я полез по лифтовой шахте.
Пожалуй, это самое противное в рейде — долгий-долгий путь наверх. Разбиться здесь легко, но по шахте без страховки лазают только дураки. Под конец уже пальцев не чувствуешь, цепляешься за железо чисто на автомате. Возвращаться проще — падай себе на гравитационную подушку и лети. На нужном ярусе тебя воздушным потоком сдует. Но это в разведке — с клетчаткой прыгать в атриум нельзя, только снова лезть в шахту. Впрочем, спускаться все равно легче.
Вообще, искалечиться тут можно даже со страховкой. Я как-то раз неудачно во что-то врезался — бок опух подушкой, ни повернуться, ни встать. Блич меня недели две лечил, и теперь я лазаю очень осторожно.
До дверей в Черный Коридор лестница шахты не дотягивает футов сто. Когда-то здесь ходил скоростной лифт, но тросы обрубили, чтобы отрезать нижние ярусы. К счастью, тогда же тут все и обесточили, и можно не опасаться сгореть, случайно замкнув собой провода.
Я посидел немного на последней технической площадке — она крохотная, как раз передохнуть после многочасового подъема, — попил воды, размял занемевшие пальцы и, прежде чем закинуть трос в вентиляционную отдушину, насухо вытер ладони ветошью.
Снова взял страховочные карабины, защелкнул первый как можно выше на провисающем тросе, подтянулся, защелкнул второй, отцепил первый, еще подтянулся, снова защелкнул первый, опять подтянулся, отцепил второй… Муторно, но, если умеешь, подниматься с карабинами в лифтовой шахте не намного сложнее, чем ходить по лестнице. Я умею, так что забрался в вентиляцию раньше, чем рассчитывал — примерно за час до полуночной рынды.
С одной стороны, это оказалось даже хорошо — у меня было время спокойно осмотреться, найти нужный проход — потемнее и поуже, куда ни техники, ни охрана не сунутся, — засесть там и переждать смену. С другой — жаль попусту терять время. Грендель, как всегда, перестраховался и разбудил меня слишком рано. Я бы еще треть склянки спокойно мог спать.
В проходе гулял легкий сквознячок, охраной не пахло, только озоном слегка, но здесь всегда так. Я вспомнил, что мне дед говорил про излучение, и надел очки. Они со специальным напылением, но смотреть не мешают. В проходе и так почти ничего не видно — он аварийный, тут по одной синюшной лампе на каждые двадцать футов пространства в целях экономии энергии, так что ночное зрение совсем не помешает.