Жуков предложил гостю не ограничивать визит Москвой, выбрать любые другие города вплоть до Владивостока. Эйзенхауэр выбрал Ленинград, о котором много слыхал в годы войны.
Накануне отъезда посол США Гарриман устроил прием в честь высокого гостя. Прием был в полном разгаре, когда посол подошел к Эйзенхауэру и сказал, что ждет очень важное известие, поэтому отлучится в МИД, но просит генерала задержать гостей, чтобы они не разошлись.
Эйзенхауэр признается: Это оказалось довольно трудным делом, так как посол задержался в министерстве иностранных дел значительно дольше, чем предполагалось. Однако призвав на помощь американских друзей, одни из которых провозглашали все новые и новые тосты, а другие даже стали подхватывать мелодии игравшего оркестра, нам все же удалось удержать основную часть гостей до возвращения Гарримана.
Он вышел на середину комнаты и громко объявил о капитуляции Японии, что вызвало радостные возгласы одобрения со стороны всех присутствовавших.
Мужество и стойкость ленинградцев поразили Эйзенхауэра. «Все мы были поражены тем фактом, что, говоря о потерях ленинградцев, каждый гражданин произносил это с гордостью и удовлетворением в голосе».
С большим теплом и отеческой гордостью Эйзенхауэр вспоминает общение своего сына с маршалом Жуковым.
«Во время завтрака в Ленинграде, когда произносили тосты, маршал Жуков попросил моего сына, до сих пор остававшегося в стороне, предложить свой тост. Позднее Джон говорил мне, что во время визита он больше всего боялся именно этого момента. Он встал и, сделав предварительное вступление, сказал, что, как молодой лейтенант, не привык находиться в кругу таких выдающихся военачальников и руководителей, а затем произнес: «Я нахожусь в России уже несколько дней и услышал много тостов. В этих тостах говорилось о мужестве и заслугах каждого союзного руководителя, каждого выдающегося маршала, генерала, адмирала и авиационного командующего. Я хочу провозгласить тост в честь самого важного русского человека во второй мировой войне. Джентльмены, я предлагаю выпить вместе со мной за рядового солдата великой Красной Армии!»
Его тост был встречен с большим энтузиазмом и выкриками одобрения, чем любой другой из множества тостов, которые я слышал за дни пребывания в России. Особенно доволен остался маршал Жуков. Он сказал мне: мы с ним, должно быть, стареем, если нам пришлось ждать, пока молодой лейтенант не напомнит нам, кто в действительности выиграл войну».
Из Ленинграда в Берлин Жуков вернулся вместе с Эйзенхауэром на его самолете. Вполне естественно после такого визита последовало приглашение Жукову.
Позвонил Молотов:
— Получено приглашение для вас от американского правительства посетить Соединенные Штаты. Товарищ Сталин считает полезным подобный визит. Как ваше мнение?
Жуков, конечно же, согласился.
Перед отъездом Эйзенхауэра в Штаты; на должность начальника Генерального штаба, он встретился с Жуковым на приеме в Берлине, в честь праздника 7 ноября 1945 года. Это последнее свидание в Берлине свидетельствует о том, что два высоких военачальника взаимно испытывали симпатию и дружеское расположение. Вот убедительное тому подтверждение из книги Эйзенхауэра:
«Когда я прибыл, маршал Жуков со своей женой и несколькими старшими помощниками стоял в центре зала, принимая гостей. Он приветствовал меня и затем быстро покинул центр зала. Маршал взял свою жену под руку и мы втроем уединились в уютной комнате, где был накрыт стол с самой изысканной закуской. В разговоре прошло два часа».
Ох, дорого обойдется Жукову это уединение, подозрительный Сталин, которому в тот же вечер об этом уединении донесли, такие вещи запоминал надолго.
Я обещал писать о Жукове не только лицеприятные слова, вот случай, когда можно сказать о не очень тактичном поведении маршала по отношению к празднику и гостям, которых он встречал и большинство которых были фронтовые соратники. Всех бросил и уединился с одним. Скажем прямо, не совсем прилично так поступать, если даже тот единственный собеседник Эйзенхауэр. Не попахивает ли это пренебрежением к подчиненным? Нехороший симптом. К сожалению, это заболевание будет прогрессировать, за что маршал будет неоднократно бит нещадно. Разумеется, эта его новая черта будет преувеличена критикующими во много раз. Но так уж люди устроены — им только дай повод. И еще одна короткая, но очень важная цитатка из мемуаров Эйзенхауэра:
«После моего возвращения в Соединенные Штаты мы с маршалом продолжали переписываться в привычном для нас дружеском тоне до апреля 1946 года».
Почему до апреля? Потому что не только отношения Жукова и Эйзенхауэра обретают новые качества, мир раскалывался на два военных союза. В Пентагоне разрабатывались планы внезапного атомного удара по Советскому Союзу, по своей новой должности Эйзенхауэр имел к этому прямое отношение.
Мне кажется по этой причине Эйзенхауэр прекратил переписку с Жуковым. Он не скрывал своего восхищения полководческим искусством Жукова, говорил открыто о своей дружбе с ним.
Но явно не хотел быть криводушным в своих отношениях с маршалом, которого искренне уважал. Он, видимо, не считал, возможным, разрабатывая план войны против Советского Союза, писать лживые письма, поэтому «переписка прервалась».
Так недавние союзники и друзья оказались разделенными невидимой линией фронта.
Расправа Сталина над Жуковым
Много написано о неблаговидных делах Сталина. Обычно его поступки объясняются борьбой за власть, мотивируются политическими схватками с соперниками. Все это, как говорится, имело место. Некоторые историки и писатели, объясняя негативную деятельность Сталина, касались и его чисто человеческих качеств, а вернее пороков. Но только касались. Одно из деяний Сталина, о котором я хочу рассказать, особенно наглядно раскрывает именно порочные свойства его человеческой натуры.
Я имею в виду расправу Сталина над маршалом Жуковым после победы в Великой Отечественной войне.
Почему я считаю, что в основе этой расправы лежат не только политические (они тоже, конечно, были), но главным образом пружины психологические, эмоциональные? Потому что у Сталина не было повода расправляться с Жуковым, как с претендентом на место руководителя государства. Жуков не был политиком, он никогда не помышлял о захвате власти. Разумеется, после многих блестящих побед, одержанных в сражениях и в войне в целом, Жуков имел огромную популярность в народе и непререкаемую власть в армии. При желании он мог бы посоперничать даже с самим Сталиным. Но в том—то и дело, что такого желания у него никогда не появлялось, как говорил он сам, даже и в мыслях, не было.
Но Сталин, при его болезненной подозрительности, вычислил такую возможность у прославленного полководца, тем более, что жизнь давала подобные примеры: некоторые крупные военачальники второй мировой войны стали главами своих государств. Генерал Эйзенхауэр — в США, маршал Тито в Югославии, Энвер Ходжа в Албании, генералиссимус Франко сохранял свой трон в Испании, маршал Ким Ир Сен (по сей день!) правитель Северной Кореи.
Словом, пища для размышлений у Сталина была. Но все же в глубине души, он, наверное, понимал, что Жуков ему не соперник. Хорошо изучив маршала за годы войны, Сталин знал: Жуков «военная косточка», он любит военное дело — это его призвание увлечение, смысл жизни. Он никогда не посягнет на трон, на котором сидит Сталин, этот трон ему просто не нужен.
Все это только усугубляет безнравственность задуманной и осуществленной расправы.
Жуков прошел рядом со Сталиным всю войну, они преодолели немало критических моментов и одержали вместе крупные победы в сражениях. Я вовсе не хочу умалять роль Сталина в этих победах. Но Жуков не раз выручал Сталина (хотя бы под Москвой, когда Сталин уже смирился с потерей столицы). Многими своими талантливыми решениями маршал поднимал авторитет Сталина как Верховного Главнокомандующего.
Почему же все—таки Сталин решился на расправу?
Вот здесь, мне кажется, пора сказать о психологических факторах, упомянутых выше.
Зависть очень сильное чувство, она может не только подталкивать человека на неблаговидные поступки, но, укрепляясь и развиваясь, порождает ненависть. Ну, а ненависть, в свою очередь, является стимулятором более решительных действий во вред тому, против кого она направлена.
В общем, не я первый высказываю предположение, что ощущение своего «несоответствия» порождало у Сталина целый комплекс желаний при невозможности самому возвыситься до более талантливых соратников, то как—то принизить их, подмять своей властью, ну, а против особенно выделяющихся или непокорных, закипала затаенная ненависть, которая находила удовлетворение обычно в физическом уничтожении объекта ненависти. Сталин сам говорил: высшее наслаждение — сломить соперника и насладиться победой.
Он был большим мастером сложнейших интриг и, надо полагать, наслаждался процессом создания хитросплетений, в результате которых жертвы его с помощью фальсификации и ложных обвинений превращались в ничто еще при жизни, он доводил их пыточным изуверством до признания «своей вины», а затем следовало физическое уничтожение.
Как теперь стало известно из архивов, все крупные судебные политические процессы 30–х годов были не только задуманы, но и осуществлены лично Сталиным. Он повседневно руководил следствием, читал и правил протоколы допросов, ставил задачи на «выбивание» нужных ему показаний, увеличивал число арестованных, расширял масштабы обвинений и в конце концов определял меру наказания: как правило, расстрел.
Расправа над маршалом Жуковым, начатая в 1946 году, явилась одной из таких крупномасштабных интриг, задуманных и проведенных Сталиным с его многолетней опытностью.
Читатели могут соглашаться или не соглашаться с высказываемыми предположениями, особенно касающихся хода мыслей «вождя народов». Надеюсь, все, что я расскажу дальше, подтвердит правильность моих суждений.
Итак, по порядку. Первый импульс, породивший искру, из которой разгорелся не только костер, а настоящий пожар злобы и ненависти, наверное, зародился сразу после победы над германской армией. Сталину, как Верховному Главнокомандующему, полагалось принять капитуляцию поверженного врага — это был торжественный, величественный исторический акт. И кому же как не ему, «великому полководцу всех времен и народов», «организатору и вдохновителю всех наших побед», возвыситься над согнутыми спинами гитлеровских военачальников, ставящих подписи и безоговорочно признающих свое полное поражение.
Фактически и юридически Сталин имел право на осуществление такой исторической миссии. Но помешала его постоянная настороженность, боязнь покушения (как известно, Сталин во время войны не выезжал на фронты по этой же причине). А в мирные дни сидел за высокими стенами Кремля или на Кунцевской (ближней) даче, охраняемый сотнями телохранителей, скрывавшимися за деревьями и строениями, окружавшими эту дачу.
Привозить гитлеровских маршалов и генералов в Москву для подписания акта капитуляции было неприлично, тем более, что союзники уже подписали такой акт 8 мая там, в Германии, на поле сражения. Ехать на это самое поле сражения, где еще все дымилось от ужасающих пожаров и оказывали сопротивление отдельные группы гитлеровцев, считалось опасно. Вдруг какой—нибудь фанатик найдет способ проникнуть через кордоны охраны и пустить роковую пулю в него, в Сталина. Чем черт не шутит: найдутся желающие отомстить за поверженный «фатерлянд». Если здесь, в своей столице, удается обезопасить себя от своих соотечественников сложной системой охраны, то там, в чужой стране, в окружении враждебного народа опасность возрастает на несколько порядков.
Учитывая все это, Сталин поручил Жукову принимать капитуляцию. А потом, читая газеты и просматривая кинохронику, Иосиф Виссарионович, наверное, примерял себя на месте Жукова, как бы он выглядел и как был бы запечатлен для истории. Скребло, скребло самолюбие у вождя народов, отодвинутого на второй план в такой торжественный, именно исторический момент.
Но Сталин всегда находил способ поправить дело. И сделав некоторую уступку при подписании акта капитуляции, он намеревался наверстать, взять реванш на параде Победы — провести его лично и всенародно закрепить себя как победителя в Великой Отечественной войне.
Рассуждения угодливых историков о благородстве и скромности Сталина, который так бескорыстно уступил Жукову право принимать парад Победы, не имеют ничего общего с действительностью. Факты, рассказанные выше, свидетельствуют о том, что Сталин очень хотел сам принимать Парад Победы. Неудача, вполне естественно, прибавила недоброжелательности к Жукову.
Следующим импульсом, подстегнувшим болезненное самолюбие Сталина, было случившееся на Потсдамской конференции.
Произошло это не в ходе конференции, не в дискуссиях с главами государств Черчиллем, Труменом, Эттли, где решались большие международные проблемы, а вне стен дворца Цецилиенхоф, в обычной семейной беседе отца с сыном, т. е. Иосифа Виссарионовича и его сына Василия. Сталин—младший в те дни служил в войсках, находившихся на территории Германии.
Для большей достоверности я всегда опираюсь на документы или рассказы участников и очевидцев события, о котором идет речь. Поэтому и здесь приведу рассказ Главного маршала авиации Александра Александровича Новикова, дважды Героя Советского Союза, в то время командовавшего военно—воздушными силами страны (с апреля 1942 по март 1946).
Новиков, по воле Сталина, стал участником событий, связанных с расправой над Жуковым, причем на всех ее этапах.
Собирая материалы для этой книги, я побывал в семье Новикова, его жена Тамара Потаповна познакомила меня с дневниковыми записями маршала и с тем, что было известно из рассказов самого Александра Александровича.
Светлана Александровна, дочь Новикова, в те дни писала свои воспоминания, вот несколько эпизодов из ее рукописи:
— В начале 1942 года, когда отца перевели в Москву, его назначили командующим ВВС Красной Армии и зам. наркома Обороны СССР по авиации. Масштабы работы колоссальные. Отвечал не только за боевые действия на всех фронтах, но и за снабжение авиации всем необходимым.
И еще пришлось заниматься такой «мелочью», как личная служба Василия Сталина. Сын Сталина был тогда в звании полковника. Занимал должность начальника инспекции ВВС КА. Что представлял собой Василий? Все его образование составляли незаконченная средняя школа, Качинская военная школа летчиков и годичное пребывание на авиакурсах усовершенствования командиров эскадрилий.
Первое офицерское звание ему присвоили в 1940 году. Откуда же тогда звание полковника уже в начале 1942 года? И это в двадцать один год! И что должен был испытать только что назначенный командующий ВВС КА, узнав о том, что у него в непосредственном подчинении находится сын самого Верховного, да еще на такой ответственной должности? Мало того, сам Сталин хотя бы внешне поддерживал миф о своей скромности в быту, а его сынок, пользуясь своим особым положением и попустительством подхалимов, совершенно беззастенчиво попирал военные порядки и вообще вел себя, как разгулявшийся купчик. Отец был вне себя от возмущения! Он прекрасно понимал, что Сталин не мог быть в неведении как относительно небывалого служебного взлета сына, так и относительно его поведения. Значит, он «благословил» тот взлет, поощрял подхалимов. И что было делать отцу, только что вступившему в должность? Оставить все, как есть? Нет, это было не в его характере.
Он потребовал от Василия неукоснительного соблюдения воинской дисциплины и попробовал хоть как—то укоротить его замашки. Так, в частности, из трех машин, которые имел в личном распоряжении Василий, оставил одну, как и полагалось по должности. Это, понятно, заело самолюбие юного полковника. Он почувствовал, что у нового командующего крепкая рука и что его «вольнице» пришел конец. И начал интриговать. Представьте себе — в напряженнейшее время, когда приближался кульминационный момент войны, когда гитлеровские армии рвались на Кавказ и к Волге. Отец, как и все военное командование в ту пору по заведенному Сталиным порядку, не спал все ночи напролет, возвращался из штаба уже утром, а большую часть времени проводил на фронтах.